Расколотое сердце кондитера

Откинув в сторону свой край стеганого покрывала, Лида укрыла им подругу, наскоро натянула на себя всю ту одежду, которую ей вчера одолжили после бани, и на цыпочках выскочила из комнаты.

Дом Ожины, как и остальные постройки в деревне, был одноэтажным, но намного больше соседних сооружений. В нем было несколько комнат и просторная кухня, в середине которой стоял массивный деревянный стол. На взгляд он казался неподъемным. Через небольшое окошко, неплотно закрытое со стороны улицы створками, просачивался свет. В его дорожках в воздухе, поблескивая, как сахарные крупицы, плавали песчинки пыли.

Никаких холодильников, плит и микроволновок с электрическими чайниками. Лишь старая печь, на которой, тихо посапывая, кто-то спал.

Лида проскочила мимо кухни и, найдя выход на улицу, покинула дом Ожины, чтобы узреть небывалую красоту мира, окрашенного в бирюзовую дымку. Сделав глубокий вдох, она обняла себя за плечи, чувствуя прохладу и сильную влажность. Солнце вот-вот должно было подняться из-за горизонта, а петух, которого Лида все же разглядела на столбике забора, и не думал будить тиссовцев своим кукареканьем. Казалось, будто он тоже наслаждался минутами утренней тишины и спокойствия.

Лида знала, что вскоре им предстояло покинуть это место и отправиться в путь, а потому решила запечатлеть в памяти столь прекрасные виды и немного подумать о том, что же ей все-таки следовало делать дальше.

Сколько бы она не говорила всем о своем намерении встретиться с царем Кизилом, желание вернуться во дворец Марципана, который в скором времени окажется у нее почти что перед носом, было столь велико, что Лида была готова отступиться от собственных убеждений и свернуть на половине пути. Ведь если хорошенько поразмыслить, то как царь Кизил мог ей помочь? Да и захочет ли он вообще ей помогать? А встречаться с ней, когда она заявится в его дворец? Может, царь Кизил в этот момент крепко спал, и думать не думал о том, что его обвинили в измене? А может, места себе не находил и не знал, как спастись из этой весьма щепетильной ситуации?

Вопросов у Лиды было больше, чем ответов на них, и в этот момент ей как никогда прежде не хватало совета Зефира.

Подумав о покровителе, у Лиды засадило горло.

Во всей этой суматохе она совершенно забыла о том, что Зефир не просто был далеко от нее, а содержался под стражей в какой-то сырой и темной темнице. Кто мог помочь ему выбраться оттуда? А вдруг его пытали, пытаясь выбить из него признание того, что Лида была причастна ко всем бедам Птифура?

«Нет, — Лида покачала головой. — Не думай об этом».

Она убеждала себя, что все с Зефиром было в порядке. Да, он был под стражей, но никто его не пытал. Ведь княгиня Юдзу и князь Каламондин — цивилизованные люди…птифурцы. А пытки и прочие атрибутики средневековья — прерогатива каких-нибудь варваров, а не ученых.

Но даже если так, то как вызволить Зефира из их лап?

В том же средневековье, Лида в этом была почти уверена, ради такого дела король мог собрать войско и пойти войной на обидчика своего друга. Могла ли она сделать то же самое?

Из уроков господина Эклера Лида помнила, что о войне в этих местах давно уже не слышали. И слышали ли когда-нибудь вообще — загадка.

«Может, стоит все-таки прислушаться к словам Максима и Трюфеля, и вернуться во дворец? А еще лучше домой. — Лида вспомнила о Марине. — Не надо было ее с собой брать…»

Лида чувствовала вину перед подругой. Ведь по ее вине та подхватила в Птифуре какую-то заразу и простыла. А Максим и Трюфель были вынуждены искать ее, даже не зная, с чего начать поиски, ведь она как всегда поступила по-своему, создав другим кучу проблем.

И все же Лида металась от одного края весов к другому, не зная, какую из чаш выбрать: ту, что вела ее во дворец царя Кизила или в ту, что вела ее домой. С одной стороны она уже так далеко зашла, что отступать было бы нечестно по отношению к самой себе, с другой же стороны…

«С другой же стороны я только создаю неприятности всем вокруг и у каждого встречного прошу помощи», — не без горечи подумала Лида.

Получалось, что все ее попытки преуспеть в этом деле оканчивались постоянным вмешательством кого-то, благодаря кому Лида и могла двигаться дальше. От свершившегося самоанализа у нее потяжелело на сердце и она не заметила, как во дворе кроме нее появился еще один бодрствующий жаворонок.

— А ты ранняя пташка, как я похгляжу, — вместо утреннего приветствия проговорила Ожина, отвлекая Лиду от ее размышлений. — Плоха кровать?

Лида тут же протестующе закачала головой.

— Нет, что Вы!.. Доброе утро… Просто я выспалась, — сказала она и добавила: — кажется, впервые за долгое время.

— Неудивительно, — Ожина самодовольно хмыкнула, — на воздухе-то, да после такого пиршества негоже жаловаться на что-то.

Лида и не собиралась ни на что жаловаться. Ее отмыли, накормили, дали чистую одежду и уложили спать в сухую теплую постель, на что ей жаловаться?

— Вы куда-то уходили так рано? — вместо всего этого задала она вопрос, заметив в руках у Ожины корзинку, а в ней пучки каких-то трав. — Точно!.. Я хотела попросить Вас кое о чем. У Вас есть какие-нибудь лекарства от кашля? Моей подруге нездоровится…

— Лекарств нету, но будут. — Иргийка потрясла корзинкой с травами. — Твоя подруга своим кашлем не давала мне всю ночь уснуть.

— Простите…

— В мужицкие тряпки выряживетесь, а заботиться о себе не учились, — отмахнулась Ожина. — Иди за мной, научу тебя полезным вещам.

«Полезными вещами» Ожина назвала умение кипятить воду и заваривать этой водой травы, которые она собрала. А собирать их, чтоб Лида знала, нужно ранним утром, пока не рассвело, иначе все их целебные свойства исчезнут, выжженные лучами утреннего солнца. В подобное верилось с трудом, но как верно рассудила Лида, иргийке было виднее.

К тому моменту как настойка была готова, на кухне появились все гости Ожины. Все они кроме разве что Трюфеля — выглядел он, как и подобает аристократу просто превосходно — заспанные и опухшие ото сна были усажаны хозяйкой дома за стол.

Вскоре был готов и завтрак.

Фалуде, герцогство Парфе

Джелато ненавидел прислуживаться перед кем-то. Особенно перед тем, с чьим существованием ничего не мог поделать. Первым в его жизни таким раздражителем был его собственный отец: строгий, деспотичный, презирающий всех и вся, подозревающий каждого второго в измене, слышавший за своей спиной каждый тихий вздох, казавшийся шепотом тех, кто строит против него козни. Истинный парфиец, в чьих жилах текла кровь Великого Парфе.