Расплата

— Ой ну ладно, вот уже пошутить нельзя! Целы? — не унимался Морис, с улыбкой разглядывая парочку.

— Да целы, целы. Вы-то здесь откуда?

— От большого ушастого верблюда, — огрызнулся Морис. — Маркизу вон спасибо скажи, всех на уши поднял!

— Да нет, Морис, это не мне спасибо! У нашего Высочества телохранитель получше всех нас вместе взятых имеется! — Адриан улыбнулся в сторону насмерть перепуганной Кристины, вцепившейся в наследника. — И, правда, амазонка! Откуда столько меткости? Не хотел бы я оказаться на месте Филиппа.

Филипп… Кристина содрогнулась от одного только имени, и все же, на мгновенье оторвавшись от наследника, с неподдельной ненавистью посмотрела туда, где еще несколько минут назад были всадники — надо же, действительно попала. Лежит себе с распоротым брюхом… Один, брошенный всеми — конь его, и тот убежал куда-то… Кристина отвернулась, спеша вернуться в родные объятия, прижаться, уткнуться носиком в грудь любимого и убедиться — он жив, не ранен, и сердце его чуть быстрее, но главное — бьется! Поймав взгляд наследника, поняла: за нож ей еще влетит.

— Ну с телохранителем этим у нас потом отдельный разговор будет, — недовольно проговорил Этьен, переводя взгляд с Кристины к лежащему на земле Филиппу. — Остальные где?

— Да разбежались как шакалы, когда увидели, что Филиппу брюхо распороли. Нужны они тебе? Догнать?

— Да черт с ними, не надо. Ребят, Филиппа заберите — надо будет его в столицу переправить, похоронить по-человечески. Через два часа встречаемся в каминном зале, а пока… А пока оставьте нас вдвоем с Кристиной, хорошо?

Он живой еще… Она попала. Четко, быстро, прямо в цель. Сказал бы кто Филиппу, что умрет он от руки девчонки, наложницы своей — не поверил бы. И все-таки, Кристина оказалась быстрее его пули. И ладно. И хорошо. Сейчас все закончится. Даже как-то легче стало на душе, даже ненависть к бастарду отступила… Теперь ничего уже не важно, правда?

— Забери меня к себе, Герда… Забери меня к себе, мама, — еле слышно, одними губами прошептал Филипп.

А небо над ним голубое-голубое… Ясное, чистое. Как обидные слезы того златовласого младенца, что под сенью векового придворцового парка с заливистым смехом бежал на своих пухленьких ножках, шатаясь, то и дело падая, к девушке-служанке, что улыбалась ему в ответ и протягивала ласковые руки. Того младенца, что доверчиво тянул ручки к своей родной матери, так и не сумевшей прижать родное дитя к сердцу. Того младенца, что цеплялся за отвороты черного камзола своего «отца», заглядывал в карие глаза и будто бы кричал: «Но я ж не виноват!»

У него есть еще несколько минут. Несколько последних, особенно страшных минут, когда понимаешь, что все кончено, и все, что у тебя осталось — только эти минуты. Минуты, когда ты лежишь, едва дыша, чувствуешь, как жизнь уходит с каждой каплей крови, и слышишь, как рядом воет в истерике та, что смерти тебе желает. Искренне, ни капли не жалея. Минуты, когда слышишь, как тебя снова предают… На сей раз это твоя охрана. Это те, кто должен был закрыть тебя своим телом, потому что ты их король, а они твои верные слуги; они ведь присягали тебе, они лебезили перед тобой, клялись, что до гроба рядом будут, а теперь… А теперь ты совсем один; лежишь в луже собственной крови и слушаешь, как в панике трусливо убегают они, бросив тебя умирать среди чужих. Еще несколько минут… Последних. Только изменить ты уже ничего не можешь. И уже не важно, кем ты был пять минут назад — вдруг понимаешь, что такая же ты муравьишка в этом мире, как и все остальные. Ты не король уже. И даже не человек. Ты кусок истекающего кровью мяса с костями, и уже завтра тебя закопают в землю на радость червям, которым абсолютно наплевать, король ты или нищий попрошайка с той площади, с которой уже слышны клич зазывал и детский смех. Тебя не станет, а они и не заметят. Интересно, хоть одна слезинка скатится по чьей-нибудь щеке, когда на крышку гроба упадет первая горсть сухой земли? Хоть кто-нибудь вздохнет тоскливо? Хоть кто-нибудь помянет добрым словом? Страшное озарение пришло вдруг: вряд ли. Как грешнику на кресте, познавшему истину, вдруг захотелось закричать: «Простите!» Только сил уже нет, сознание меркнет, веки тяжелеют… Да и некому кричать — нет дела до него никому: ни братцу нареченному, ни Кристине, ни их защитничкам, среди которых и тот, кто когда-то был другом светловолосому тихому мальчишке.

Ясное небо вдруг потемнело. Филипп из последних сил приоткрыл глаза, желая видеть, как гром небесный разразит его, нераскаянного грешника… Но нет, все так же небо чисто, все так же солнце светит — всего лишь тень склонившегося над ним бывшего друга.

— Адриан, — почти беззвучно дрогнули его губы, выпуская струйку крови.

Но маркиз не радуется его смерти. Он с тоской смотрит на Филиппа, а видит картину, которую до смерти помнить будет: как умирала Полина на его руках, а из разбитых губ ее вот так же текла кровь.

— Ты сам виноват, Филипп, — не нашлось у Адриана больше слов для друга, пусть и бывшего.

— Я знаю. Прости меня…

Простить? А за что именно? За его приказ убить вместе с Кристиной и наследником простить? Или за убийство беременной его жены? Или быть может, простить за жизнь свою испоганенную? За то, что вытравил все живое, что было когда-то, и заставил убивать все вокруг, что чуть светлее и чище венценосного создания?

— Не простишь, — скривились тонкие губы, задрожав в предсмертной агонии. — Знаю…

— Бог тебе судья, Филипп.

— Меня к нему не пустят. Адриан… Не хороните только меня с чужими. Закопайте меня рядом с Гердой… Пожалуйста. Не откажите…

Адриан и не сразу-то понял, что «чужие» — это родная мать и тот, кто дал ему право носить свою фамилию. А когда понял, кивнул — что ж, он передаст Этьену последнюю просьбу умирающего.

Филипп закрыл глаза. Теперь уже навсегда.

Глава 72

— Ну как ты?

Этьен вернулся в спальню с кружкой горячего успокоительного отвара для Кристины.

— Все в порядке.

Да нет, не в порядке — видит же! Руки до сих пор трясутся, глаза испуганно по сторонам озираются — будто бы боится, что все ей показалось, и Филипп, живой и невредимый, все еще рыщет по свету, мечтая их убить.

— Иди-ка сюда, — Этьен уселся на диван, усадил Кристину к себе на колени и протянул кружку. — Пей. Милош уверяет, что здесь самые полезные травки.

Самые полезные и самые вкусные! Уже все наслышаны, как сегодня она спасла наследника и волей случая перевела стрелки риантийских часов на четыре с лишним года вперед. А потому, едва Этьен с Кристиной вернулись домой, Милош подсуетился и собственноручно приготовил ароматное успокаивающее снадобье для спасительницы. Кристина пригубила ароматный напиток и с благодарностью посмотрела на Этьена.

— Ты сердишься на меня? — вдруг тихо спросила она.

— За что?

— За нож.

— Конечно, сержусь! — улыбка на лице наследника сменилась недовольством. — Амазонка, твою ж мать! Договорились же, никаких…

— Ножей в постели! — согласилась девушка и тут же добавила с лукавой улыбкой: — Об остальном мы не договаривались.

— Кристина!

— Не сердись. Просто я чувствовала, что он не угомонится, пока нас не найдет.

Этьен тоже это знал. И как ни крути, но именно она, его хрупкая девочка, сегодня спасла их обоих.

— Спасибо тебе. Если б не ты, неизвестно, чем бы все это сегодня закончилось, — сдался Этьен, обнимая Кристину. — Но давай договоримся…

— Я больше не буду. Честно! Больше никаких ножей, обещаю! — улыбнулась Кристина. — Расскажешь, что вы там решили в своем каминном зале? Я все-таки тоже твой народ, и Ваши решения, Ваше Высочество, меня тоже касаются.

— Да ничего особенного мы не решали. Морис через два часа выезжает в столицу — повезет Филиппа, ну и проложит нам дорожку — сама понимаешь, страна осталась без короля, и пока не началась смута, нужно возвращаться и брать все в свои руки.