Рассказ о непокое

Кстати, о моем мелкокалиберном карабине ТОЗ — с ним также связаны были наши любопытные приключения. Во-первых, где-то недалеко от Гадяча, пулей прямо в сердце, я убил черного ворона, возраст которого Залка, знаток птиц, определил в сто двадцать лет. Ворон сидел на телеграфном столбе у дороги, я стрелял с упора — из окна машины, шагов за тридцать. С пробитым сердцем он широко раскинул крылья и спланировал вниз спиралью. Размах крыльев этого "доисторического" ворона был больше двух метров.

Второе приключение было, так сказать, перманентным: мы пили боржоми и опорожненную бутылку тут же расстреливали — для практики. Патронов в обойме ТОЗа четыре, нас тоже четверо — каждому один выстрел. И вот за все путешествие на всех его этапах при стрельбе на расстоянии двадцати шагов Яновский не промазал ни разу, я — один раз, Зенькевич — раза два. Мы все трое были людьми "глубоко штатскими", в армии никогда не служили, как "белобилетники". А Залка — герой гражданской войны, награжденный двумя орденами боевого Красного Знамени и золотым оружием за храбрость, имеющий семь ранений — пулевых и сабельных, будущий герой Гвадалахары генерал Лукач — в боржомную бутылку не попал ни разу. Характера Залка был горячего, и такой афронт старого рубаки перед штафирками ранил его в самое сердце и глубоко огорчал. Юрий Иванович — как известно, всегда охочий подколоть — каждый раз перед соревнованием Залку поддразнивал, Залка ярился и уже, конечно, попасть не мог.

Путешествовали мы весело, озорно, словно настоящие молодые лодыри. А впрочем, только Зенькевичу было тогда под пятьдесят, Залке — кажется, сорок первый, мне — тридцать шесть, Яновскому — за тридцать. Мы ехали от села до села и распевали песни — все четверо на диво безголосые и абсолютно лишенные слуха, из тех, кому, как говорил когда-то мой отец, "слои на ухо наступил". Можете себе представить, что это было за пение! Но нам оно нравилось. Была у нас и своя, так сказать, фирменная песня этого путешествия. "Куккарача". Война в Испании как раз разгоралась, испанские трудящиеся бросили свой бессмертный клич — вызов фашизму: "Но пасаран!" Все были влюблены в испанский народ, нам хотелось петь что-нибудь испанское, но, кроме "Куккарачи" да разве еще… танца "падеспань", мы мотивов не знали. И мы горланили "Куккарачу". Слов "Куккарачи" мы, правда, тоже не знали — пришлось сочинять самим. Мы остановились на том, что зарифмовали названия полтавских сел, которые уже проехали, а в припев пошли названия тех, где мы еще не побывали, но которые должны были посетить, согласно маршруту. Рифмой к "Куккараче" стали украинские: "не бачу", "портачу", "плачу". "Не бачу" (не вижу) — того села, к которому направляемся, потому что мы то и дело сбивались с дороги и блуждали, особенно при ночных переездах. "Портачу" — это по нашему с Юрием Ивановичем адресу, так как мы с ним по очереди пытались вести машину и, случалось, не раз съезжали в кювет или давили курицу при въезде в деревню. Ну, и как результат всех этих бед рифма: "плачу"…

Особенно не везло с вождением машины Юрию Ивановичу: он никак не умел поспеть — крутить баранку руками и в то же время действовать ногами, притом на трех педалях. Да еще переводить скорости! А перед тем непременно выжать конус. Машина все время "удирала" из-под рук и ног Юрия Ивановича — он не поспевал за нею и то и дело заезжал в кювет или придорожные хлеба. Для Залки это было наслаждением: теперь он начинал подкалывать Юрия Ивановича, как только тот брался за руль, ну и, само собой разумеется, ничего хорошего из вождения машины не выходило. Пикировка между Яновским и Залкой — добродушная, дружеская, не злая — длилась бесконечно. Единственное, в чем они в ту поездку были единодушны, — это Испания.

Путешествуя по глухим уголкам Полтавщины и Приднепровья, удаленным иной раз от железной дороги на сорок и пятьдесят километров, мы все-таки ухитрялись каждый день раздобывать свежую газету и первым делом прочитывали информацию с поля боя за Пиренеями. Юрий Иванович возил с собой в чемоданчике две карты: одну — крупного масштаба, геодезическую — Полтавщины, вторую — малого, вырванную, должно быть, из энциклопедии, — Испании. Каждый день мы склонялись над этой картой, величиной в страничку из учебника, и злились, что в таком малом масштабе не обозначены, разумеется, все те населенные пункты, которые упоминались в военных сводках. Единственным военным, и военным с немалым опытом и специальным образованием, был среди нас Залка. Пользуясь сводками из газет и картой из энциклопедии, Мате делал для нас что-то вроде штабного обзора боевых операций — со своими тактическими и стратегическими соображениями.

Думали ли мы тогда, что пройдет месяц — другой, и Мате будет уже там, на полях жестоких боев в Испании, его тактические и стратегические соображения станут боевой реальностью, а обзоры будет делать для него начальник штаба, тоже писатель, немец?

Знали ли мы тогда, что Мате, беседуя с нами о событиях в Испании, уже отправил в Центральный Комитет заявление с просьбой разрешить ему поехать добровольцем на фронт под Гвадалахарой и Мадридом?

Нет, не думали и не знали. Мате был на редкость дисциплинирован, выдержан, собран: боец, коммунист — таких тайн он не открывал даже ближайшим друзьям. Мы много размышляли об Испании, и нас восхищало еще и другое: общность, схожесть вольнолюбия и боевого духа испанского и украинского народов — в историческом аспекте, разумеется.

Вспоминаю: перерезав границы Полтавщины, мы переправились через Днепр и очутились в славном историческом Чигирине. Мы стояли, четверо, на Чигиринской Замковой горе, на плацу бывшего гетманского замка, господствующего над Чигирином и над всеми окрестностями. Мы смотрели на Черный лес — справа, за Тясмином, и на необозримую до горизонта степь — слева. Яновский говорил, что стоим мы на крайнем, должно быть последнем, "прилавке" отрогов Карпато-Криворожского кряжа, и дальше на юг начинается уже столь значимое в нашей истории Дикое Поле. А Залка в это время рассказывал, что бои в Испании идут под Мадридом и под Теруэлем и что, судя по карте, окружают Мадрид такие же "прилавки", возвышенности Сьерра де Гвадаррама — их хорошо использовать для наступления, и они очень опасны при обороне. Яновский и Мате говорили одновременно — каждый слушал другого и продолжал свою речь. Яновский вспоминал времена гетманщины, колиивщииы, гайдаматчины, и речь его пестрела историческими названиями этих мест, не помню точно, каких именно, но скажем: Галагановка, Суббатов, Медведовка, Смела.

А Залка делал свой очередной обзор операций в Испании, и в его речи тоже были географические названия; скажем, Теруэль, Гвадалахара, Толедо, Мадрид. И воспоминания о минувших битвах украинского народа и рассказ об испанском народе на современных полях боя как-то странно, однако же совершенно органично, сливались, накладывались один на другой. Юрий Иванович и Матвей Михайлович как-то одновременно это заметили и почувствовали, они оба остановились, посмотрели друг на друга и рассмеялись.

Могли ли мы тогда представить себе, что пройдет всего полгода и новогодний привет мы получим от Мате из блиндажа под Мадридом? Что он — и не он: генерал Лукач — поведет там свою Интернациональную бригаду, где будет и рота имени Тараса Шевченко, чтоб на подступах к Мадриду сеять смерть в фашистских рядах? А еще тремя месяцами позднее — там и падет в кровавом бою милый, кроткий, что и мухи не обидит, Мате, покрыв себя навеки неувядаемой боевой славой — герой народов, венгерского, испанского, герой советского народа, украинского в частности, хочется сказать, ибо был Мате добрым сыном и украинского народа. Истинно интернациональный герой.

Яновский крепко и нежно любил Мате Залку. Залка платил ему тем же.

Я знал только двух людей, которых так крепко и нежно любил Юрий Иванович: Довженко и Залку. С Довженко их задушевная близость оборвалась еще в тридцатых, а может, и в двадцатых годах — они остались лишь добрыми знакомыми: "Шерше ля фам…" С Мате их разлучила другая "фам", которую и искать не надо: смерть. Смерть героя — это, говорят, начало бессмертия, но лучше бы он остался в живых…

В сорок пятом году мы с Юрием Ивановичем совершили наше третье путешествие — в Закарпатье.

В июне сорок четвертого года Верховный Совет УССР на очередной сессии вынес решение о принятии недавно освобожденного от гитлеровцев и хортистов украинского Закарпатья в состав Советской Украины. Сожженное гитлеровцами здание Верховного Совета еще не было восстановлено, и сессия проходила в здании ЦК партии. Яновский, Панч и я получили приглашение присутствовать в качестве гостей. После окончания сессии нас позвали к секретарю ЦК. Завтра днем в Ужгороде, на площади перед Народным Советом, должно состояться торжественное провозглашение украинского Закарпатья советским, что явится праздником воссоединения украинских земель. Так вот, нам троим предлагалось вылететь на рассвете через Карпаты в Ужгород и принять на себя в этом торжественном акте миссию общественного представительства от Советской Украины. Ясное дело, что мы с радостью согласились.

То была чудесная поездка — наша третья общая поездка с Юрием Ивановичем.

Вылетело нас утром уже не трое, а шестеро писателей: в последнюю минуту в дверцы самолета втиснулись еще Ильченко, Кучер и Журахович — в качестве корреспондентов газет "Известия" и "Радянська Україна", а с ними и фотокорреспонденты Ляшко и Угринович.

Погода нам благоприятствовала, прибыли мы заблаговременно: вместе с Андрийком и Палько — секретарями ЦК Компартии Закарпатья (Чекашок и Безпалько) на просторной площади перед домом Народного Совета был проведен торжественный митинг по случаю оглашения акта о воссоединении. То были чрезвычайно волнующие минуты. Вечером нас и командующего Закарпатским военным округом принял председатель Народного Совета Туряныца. А потом началась поездка: Перечни — Люмшоры — на север, Мукачево — Береговое — Хуст — на юг. Недели две длилось это путешествие, пожалуй, самое интересное в моей жизни; непременно, если будет время, вспомню и напишу подробнее об этой поездке — со множеством интересных приключений, трогательных или веселых, и с еще большим количеством — без числа — "открытий". Мы открывали для себя совсем новую страну, познавали нашу украинскую нацию в неожиданных и удивительных для нас аспектах, знакомились с десятками интереснейших людей.