Рассказ о непокое

Словом, мы погуторили, потом пошли к нам в редакцию, я дал Юрию Ивановичу лист бумаги и перо:

— Пишите.

— Что?

— Что хотите.

— Ко ведь в интервью спрашивают и отвечают.

— Вот я вас и спрашиваю: что вы думаете о литературе и своем месте в ней?

Юрий Иванович задумался и вдруг стал серьезен:

— Послушайте, Юра, а нельзя так, чтобы интервью было без хохмы, всерьез?

— Можно, — отвечал я, однако не мог не позубоскалить. — То, что на страницах "УЖа" пойдет материал серьезный, без хохмы, уже и будет хохмой.

И Юрий Иванович написал. В этом "интервью", после абзаца, который так любят приводить теперь критики и литературоведы, был еще один очень важный абзац. Вот он:

"Я сам хочу написать для кого-нибудь такую книжку, по знаю, что то время еще где-то далеко раскачивает свой медный маятник, а жизнь подстерегает, чтобы смять мои розовые крылья и напечь из горькой полыни хлеба. Только тогда почувствую я в себе пустоту и, опустошенный, буду брать голыми руками боль и радость, мужество и упорство".

Это были вещие слова о всей дальнейшей жизни — и творческой, и общественной жизни Юрия Ивановича. Он словно увидел ее тогда и принес присягу мужества и упорства.

А что касается книги, то он написал такую книгу, и не одну.

Но одна была ему особенно дорога — "Всадники". И еще более дорогой стала она гораздо позднее, через несколько лет, в годы войны, — когда он имел случай убедиться, что книга тоже воюет на фронте и не только писана кровью его сердца, но и полита кровью воина.

В годы войны Юрий Иванович получил с фронта экземпляр "Всадников", найденный в кармане убитого бойца. Книга была пробита тремя пулями.

Я был при том, когда Юрий Иванович получил эту книгу. Он заплакал. А потом произнес прекрасные слова:

— Собственно, только сейчас я по-настоящему понял, что я — писатель.

Залка

Мате Залка.

В битвах за республиканскую Испанию одиннадцатого июня тысяча девятьсот тридцать седьмого года погиб генерал Лукач.

Машина генерала полным ходом мчалась по шоссе — надо было проскочить через равнину, открытую с юга огню фашистских позиций. Генерал командовал Двенадцатой Интернациональной добровольческой бригадой. Слава об этом отряде свободолюбцев пошла уже по всему демократическому миру: бригада наносила чувствительные удары франкистским мятежникам и итало-немецким интервентам. Генерал вел бригаду в новый бой. Снаряд угодил прямо в машину — жизнь генерала Лукача оборвалась. Погиб легендарный герой испанских республиканцев. Погиб и герой венгерского народа: генерал Лукач, герой Испании, по национальности был венгр. Но был он и героем французского, польского, чешского, английского, американского народов: в Двенадцатой Интернациональной бригаде боролись за свободу Испании бойцы одиннадцати наций.

Когда пишут о выдающихся военачальниках, сложивших головы на поле брани, вспоминают их боевые дела, битвы, которые они выиграли, их суровую солдатскую жизнь; говорят о горячем сердце героя и высоком разуме полководца; отмечают его выдающуюся роль в проведении военных действий и опыт в воспитании и закалке боевого духа бойцов.

Я этого сделать не могу. Я не воевал под командой генерала Лукача, и для меня остались неузнанными его блестящие качества солдата, полководца, стратега. Но я делал свои первые шаги в литературе одновременно с венгерским писателем Мате Залкой, читал все его книги, знаю, как он работал и какие идеи вкладывал в свое творчество. Я люблю его книги и нежно берегу светлую память об этом чудесном человеке: мне посчастливилось быть в числе его близких друзей.

Герой республиканской Испании генерал Лукач — это ведь и был венгерский пролетарский писатель Мате Залка.

Что еще мне хочется записать о нем?

Как-то в послевоенные годы ко мне пришел незнакомый человек.

— Можно? — спросил незнакомец с порога и остановился, вглядываясь. Он смотрел доброжелательно, но пристально, даже пытливо. — А вы изменились. Очень, очень изменились! — констатировал он с неодобрением.

…В тридцатые годы я жил летние месяцы в селе Билыки на Полтавщине вместе с моим другом Мате Залкой.

Кто знал близко Мате, Матвея Михайловича, никогда не забудет, какой это был обаятельный человек и как все вокруг тянулись к нему душой. Особенно были влюблены в Мате дети. Когда Мате шел своим легким шагом и как-то по-военному подтянутый, за ним непременно следовала толпа деревенских мальчишек, его первейших приятелей. То были друзья искренние и верные, но ревнивые и требовательные. Они заводили между собой драки из-за внимания "дядька Матвея" и неотвязно добивались, чтоб дядько Матвей немедленно смастерил удочку или научил плести брыль "по-венгерски" — в семь соломинок. Они настойчиво звали в лес по грибы, на речку — играть в "морской бой" или на огороды — в поход за молодыми огурчиками и первыми помидорами. В этих делах дядько Матвей был великий мастер…

Теперь эти бывшие друзья Мате успешно строят новую жизнь и вершат делами колхоза в своем селе, а в память о дядьке Матвее на дверях правления Билыцкого колхоза повесили мемориальную доску. Двое из малолетних друзей Залки — чернявый и кареокий Володько и белоголовый вихрастый Юрко — были в то время и вовсе неотлучно при Мате. Еще чуть свет они появлялись под шелковицей у хаты, где жил Залка, чтоб не опоздать и быть на месте, когда дядько Матвей побежит на речку выполнять обряд утреннего купания. Этот ежедневный утренний обряд выполнялся всегда вместе с гурьбой билыцкой ребятни, и отчаянный визг, вопли и хохот разносились тогда над тихим селом по крайней мере полчаса. Володько и Юрко были точно сменные адъютанты при Мате: они избегали ходить за ним вместе, потому что тяжко ревновали его друг к другу, но тот из них, которому удавалось первым оказаться возле Мате, не отступал от него уже весь день. Если Мате шел с кем-нибудь из взрослых и не обращал внимания на мелюзгу, Володько и Юрко следовали в отдалении — на дистанции, допускаемой приличием. Когда мы с Мате выбирались на охоту, Володько и Юрко прятались где-нибудь поблизости и, только шлепнется в воду подстреленная утка, стремглав прыгали в речку. Добычу они доставали всегда, из любой непролазной топи.

— Так вот, я и есть тот самый Юрко "при дядьке Матвее", — признался наконец гость, теперь уже и сам солидный "дядько". — Вам тогда, конечно, и в голову не приходило, что я не только прыгал в болото за подранком, а был еще вашим и Матвея Михайловича усерднейшим читателем. Тогда бы я ни за что в этом не признался, а теперь скажу. Теперь я сам преподаватель литературы в Билыцкой школе.

Вот какой гость сидел теперь, через много-много лет, передо мной.

Давешний "вихрастый Юрко" рассказал мне, что они с Володьком всю пору своей юности прожили под обаянием образа Мате Залки. Потом, в годы Отечественной войны, оба пошли защищать Родину от гитлеровских агрессоров. И пример Залки, отдавшего жизнь непримиримой борьбе против фашизма, казалось, вел их в каждой битве на родной земле. Володько стал летчиком, громил с воздуха вражеские коммуникации, обрушивал смертоносный груз своего воздушного корабля на головы ненавистных захватчиков. Он отдал жизнь за свободу Отчизны. Юрко был пехотинцем, в славном солдатском боевом труде шаг за шагом вызволял родную землю от фашистской чумы. Потом, загоняя фашистского зверя в его логово, шел по землям Европы и освобождал от гитлеровских оккупантов Венгрию. Именно там, на родине Залки, был Юрко тяжело ранен. С глубоким волнением рассказывал он теперь, какое это имело для него большое значение — пролить кровь за Венгрию, любимую родину Мате, который когда-то пролил кровь за Украину, любимую родину Юрка.

Во имя светлой памяти Мате Залки и пришел теперь Юрко ко мне.

Люди доброго, приветливого и общительного характера всегда привлекают к себе и вызывают общее расположение. Любовь к людям чарует и завоевывает сердца. Но не столько характер привлекал к Мате Залке мальчишек. Юрка и Володька захватила самая жизнь Залки, ореол романтической славы, окружавший его. Залка был для них живым воплощением революционного слова и дела, живым образом борца за свободу и счастье людей.