Рассказы о русском Израиле: Эссе и очерки разных лет
Шрифт:
Нацисты взяли Киев, окружили Питер, рвались к Москве, а тупая машина террора продолжала тратить драгоценное «горючее» на «врагов народа», таких, как Самуил Маршак, Евгений Шварц, Ираклий Андроников… Главный враг толпы – личность. Об этом массы не забывают никогда.
Звезды смерти стояли над намиИ безвинная корчилась РусьПод кровавыми сапогамиИ под шинами черных марусь.В гениальных этих строчках есть одна неточность: слово «безвинная». Может быть,
История повторяется, но нигде, кажется, не повторяется она так, как у нас, и не Бог весть сколько оснований давала ее азбука для розовых надежд. Но мы эту азбуку сознательно и бессознательно запамятовали.
Александр Володин в «Записках нетрезвого человека» с горечью отмечает: «Народ привык к страху больше, чем к другим чувствам».
«Народ» без знака плюс. Народ, превращенный в толпу в пыточной камере ХХ века.
Точное время и место гибели Введенского неизвестны. Видимо, это произошло на железной дороге между Воронежем и Казанью, где он, мертвый или полуживой от дизентерии, был выброшен из вагона, а может быть, ослабевший, застрелен конвоем. Официальная дата смерти Александра Введенского – 20 декабря 1941 года.
Знакомые имена. Но сколько будущих поэтов порешила толпа. Поэтов, так и не успевших сочинить ни строчки.
«Памятник неизвестному солдату» в России есть. Памятника неизвестному поэту нет. Вот в чем проблема.
Где могила Мандельштама, Цветаевой, Олейникова, Корнилова, Введенского, Хармса?.. «Жертвы произвола могил не имеют».
На смерть Хармса и Введенского в 1952 году Заболоцкий пишет элегию «Прощание с друзьями». Пишет, разумеется, «в стол».
Спокойно ль вам, товарищи мои?Легко ли вам? И всё ли вы забыли?Теперь вам братья – корни, муравьи,Травинки, вздохи, столбики из пыли.Теперь вам сестры – цветики гвоздик,Соски сирени, щепочки, цыплята…И уж не в силах вспомнить ваш языкТам, наверху, оставленного брата.Ему еще не место в тех краях,Где вы исчезли, лёгкие, как тени,В широких шляпах, длинных пиджаках,С тетрадями своих стихотворений.«Это было половодье страха, – писал Стендаль в “Воспитании чувств”, – …триумфальное равенство тупых животных, тот же уровень кровавой мерзости, поскольку фанатизм корысти уравновешивался лихорадкой желаний».
На телевизионных экранах толпы – обычное зрелище. Люди то и дело сбиваются в однородное месиво. Бегут куда-то плечом к плечу, орут, сжигают ненавистные чучела и флаги, потрясают оружием. Ведет эти толпы больных агрессивным психозом зависть, инстинкт ненависти и мести, но, может быть, патологическая привычка сбиваться в целенаправленные, орущие одно и об одном массы людей продиктована тайным страхом. Чернь панически боится призраков, ею же и придуманных.
Из больных мне вспоминается умалишенный, который, изображая громкоговоритель, часто вставал в моем изголовье и трубным голосом произносил величания Сталину. Другой бегал на четвереньках, лая по-собачьи. Это были самые беспокойные люди. На других безумие накатывало лишь по временам. В обычное время они молчали, саркастически улыбаясь и жестикулируя, или неподвижно
лежали на своих постелях. Пожилой господин из МескитоПовредился умом от москитов:Севши на колесо,Мясо ел он без соли, надеясь спастись от москитов.Сходство судеб. 12 февраля 1964 года был арестован Иосиф Бродский. Допрос, возможно, с побоями – и через два дня сильнейший сердечный приступ. 18 февраля поэта отправляют на Пряжку, в сумасшедший дом, где его колют и пичкают психотропными средствами, стараясь превратить будущего лауреата Нобелевки в идиота. Было Иосифу Бродскому 24 года.
Заболоцкого отправили в психушку, подозревая, и не без оснований, поэта во временном помешательстве. Бродского, напротив, хотели превратить в сумасшедшего. Безумная и жестокая власть стремилась всех вокруг лишить проблесков разума.
Отчий дом Бродского тоже был в пяти минутах ходьбы до «Большого дома». В 1992 году, если не ошибаюсь, на фасаде этого здания появилась самодельная памятная доска, а на ней от руки надпись: «Здесь жил лауреат Нобелевской премии поэт Иосиф Бродский». А ниже, по фундаменту, розовая громада дома была разрисована черными свастиками.
Часто задаются вопросом, почему поэт не вернулся в Россию в годы «свободы», не посетил свой любимый город? Догадок множество. Рискну добавить свою: Иосиф Александрович не хотел возвращаться в безумие, будто знал все о памятной доске и свастиках.
Все мы несвободны в рамках предназначенного нам природой сценария – родиться, любить, ненавидеть, страдать и умереть, но как ничтожно и бессмысленно следовать бездарным сценариям, навязанным нам человеческими существами, называемыми вождями.
Толпе нужен вождь, как стаду пастух. «Человек – животное общественное». Животное толпы. Идти за вождем – есть добровольное согласие быть в стаде. Личности нужны авторитеты, а не вожди, нужны знания, а не догмы, нужен покой, а не жизнь под ударами плети.
Бертольт Брехт писал о фашизме: «Идут бараны, бьют в барабаны. Шкуру для них дают сами бараны». Только ли о фашизме писал Брехт?
Вот, смотрите, кот. Коту совершенно наплевать, существует ли общество «Память» или отдел пропаганды ЦК КПСС. Так же, впрочем, ему безразличен президент США, его наличие или отсутствие. Чем я хуже этого кота.
В этом, казалось бы, легкомысленном замечании все точно. Может быть, последний великий поэт в истории человеческой цивилизации не желал быть испуганным и тем самым потерять квалификацию. А что может испугать человека до паралича воли? Только смерть от Бога и власть от человека.
В годы моего заключения средний человек, без всякой уважительной причины лишенный свободы, униженный, оскорбленный, запуганный и сбитый с толку той фантастической действительностью, в которую он внезапно попал, – чаще всего терял особенности, присущие ему на свободе. Как попавший в силки заяц, он беспомощно метался в них, ломился в открытые двери, доказывая свою невиновность, дрожал от страха перед ничтожными выродками, потерявшими свое человекоподобие, всех подозревал, терял веру в самых близких людей и сам обнаруживал наиболее низменные свои черты, доселе скрытые от постороннего глаза.