Рассказы

— Медаль, — буркнул отец, всё-таки выруливая из-под железного ковша.

— А откуда у него три свидетельства о рождении? С разными датами, это что?

Он нахмурился над рулём и отвечал не о том:

— Ты с бабушкой только ни о чём таком. Лучше вообще про деда не надо. Про учёбу рассказывай и улыбайся, а то с тебя станется…

— Да разберусь, — не решив, обижаться ему или не стоит, усмехнулся Егор.

Он всё ждал, когда мама пойдёт укладывать Машу. И не ошибся: отец тут же выпил, обмяк на локте над розовой скатёркой, и его потихонечку приподняло и понесло:

— Вообще-то дед даже мне ничего не рассказывал о Венгрии, — начал он, сиротливо горюнясь.

Егор хотел было кивнуть понимающе, но отец сморщился, отрицая:

— Нет, тогда это считалось подвигом, это было подвигом. Я мог гордиться, что мой отец герой, ранен. Ты и этого, что ли, не знал? Он был ранен в ногу, вернулся, лежал в госпитале. Не знаю, просто не рассказывал мне и всё. Может, он даже как-то об этом по-хитрому и забыл, он умел.

Как бы спохватившись, отец встал и выудил из шкафчика вторую рюмку:

— Помянем деда, Егорыч.

— Я? Ну, да.

Покосившись на дверь, Егор выпил. И опять покосился.

— Бабушка с дедушкой любили друг друга? — спросил он тут же, чтобы не поперхнуться.

Тогда поперхнулся отец:

— Ну, ты даёшь, такие вопросики… Впрочем, — он устало пошерудил в пальцах рюмкой, — впрочем, возраст.

И замолчал.

Как-то неловко было спрашивать, но и молчать или говорить о чём-то другом, об учёбе, например, — тоже, того. Незачем.

— Однажды мама ехала в электричке с работы. В смысле, бабушка, — отец смахнул с бровей какую-то лишнюю мысль. — Лет восемнадцать ей было. Она ж работала тогда после техникума, на электричке ездила в райцентр. Каждый день. И вот по пути — туда или обратно, не знаю — слышит такой разговор. Какая-то женщина рядом жалуется какой-то там своей подруге на своего сына. Такой-сякой, говорит, балбес. Вот, мол, старшая Дусечка, умница, в институте учится в Москве, и всё такое. Его, говорит, тоже звала, а он экзамены не сдал, проваландался, пошёл в армию, отправили на войну. И плачет, всё это рассказывает и плачет. И всё балбесом его и охламоном обзывает.

Он снова наполнил две рюмки всклянь, они выпили. Егору послышались мамины шаги, и он стыдливо принакрыл свою рюмку пакетиком из-под хлеба.

— И это всё было про дедушку?

Отец кивнул, уже расползаясь в уставшей от горя и пьяной ухмылке.

Помолчали.

— Так они познакомились? — снова попытался подтолкнуть он отца, чувствуя нелепость своей формулировки.

— Да не, какое. Познакомились только через два года. Она потом уж задним числом вспомнила тот разговор. В поезде. И про тётю Дусю, и всё совпало. И потом, бабушка, то есть, прабабушка. В общем, это такое совпадение.

Да, прикольно, только при чём тут любовь, Егор не понимал. И вообще он с дороги устал, и уже всё хуже и хуже…

— Любили, — вдруг заворчал отец каким-то совсем другим тоном. — Да они каждый божий день ссорились. У меня всё детство прошло под страхом развода. Я спать ложился и всё прислушивался: ругаются или нет. Очень боялся сначала. Потом стал и сам влезать в их ссоры, хотел разобраться — кто прав.

Заглянула мама, с упрёком склонила голову к плечу.

Спать?

Да в кои-то веки с отцом…

— Охламон, — донеслось откуда-то и вдруг опять прояснилось. — Да они серебряную свадьбу, знаешь, как отмечали? Никак не отмечали. Мать вспомнила, что годовщина, а отец в командировке. Она стол накрыла и сидит ревёт, вся в бигудях, в сиреневом халате. Говорит, двадцать пять лет мучаюсь, охламон.

— Но ведь не разводились? — снова не к месту пробился Егор сквозь туман.

— А три свидетельства о рождении — это не его, — отбросило отца после очередной рюмки.

— Как не его?

— Да вот так. До него у него ещё два брата были, да померли младенцами.

— Э-э…

— Ты не знал? У них же эта, традиция была — чередовать имена в семье: дед — внук там, отец, в смысле. Константин Юрьевич, Юрий Константинович. И снова. Надо было сына Юрием назвать, назвали, а он умер. Другой родился — опять. Твой дедушка уже только был третьим. А свидетельства остались. Мама ещё шутила, что ему можно их использовать для получения досрочной пенсии.

— А я и не знал, — бормотал Егор, пытаясь затолкнуть в себя оливку, чтобы не мутило. — Ни про братьев.

— Да что ты вообще, — обречённо махнул отец, потом спохватился: — Не обижайся, Егорыч, это я так.

— Как будто три раза родиться пытался, — что-то такое пошутилось. — Значит, по идее, я… Тоже должен был быть Юрием? — куда-то в сторону качнулась логическая цепочка.

— Да ты Юрий и есть, — делая примиряющие знаки вновь вошедшей маме, пытался удержать равновесие отец.

— А что же всё-таки было в этой самой Праге, то есть в Будапеште?

Просто он и правда сегодня устал, а так они с ребятами, бывало — гораздо больше…

— И всё-таки они не развелись? — это уже уткнувшись в мамину подмышку, когда она помогала ему встать, а потом — дойти и раздеться. — Они же всё зайчиками друг друга до последнего… Называли…

Голова под закрытыми глазами закружилась, где-то ещё слышны были голоса, молодая бабушка в мотоциклетном шлеме промаячила мимо, потом девочка из общежития в дурацкой шапочке почему-то хотела прыгнуть с парашютом.

— Регина, не надо, — пробормотал Егор, дав ложный ход маминым настороженным мыслям. И снова: — Это какая медаль?

А бабушка в это время…

Ей тоже мерещилось всякое в полусне. Во-первых, как хорошо жить, когда ничего не болит. И потом, из прошлого, конечно. Как бежала через весь посёлок в дождь. Он работал электриком на станции, а в тот вечер не пришёл на свидание. Конечно, у неё, дуры — первая мысль: электричество, дождь! И понеслась спасать. А он просто забыл про неё, спал дома.

А как она его из ведра окатила. Маленького Костика надо было купать, а воду тогда отключили. Просила ведь, раза четыре по-хорошему просила воды с колонки принести. А он во дворе — в шахматишки с приятелем. И думает — как хорошо, что я глухой. Она Коську в кроватке с погремушками оставила и бегом с двумя вёдрами на колонку. А когда вернулась во двор, услышала, как этот смеётся и — не выдержала. И воды ведь не пожалела. И приятелю заодно осталось. Он потом на неё… А, плевать…

Однажды сыночек, Костенька, спросил у неё:

— Мама, а что было бы, если бы…

Болел тогда, лежал, кашлял, а тут ещё заболел этим. Почему его так стала беспокоить эта мысль?

Соседка по палате нездорово застонала во сне, заскрипела пружинами кровати.

Да, кажется, они тогда поссорились. Может, как раз, когда притащил Юрка домой кошку. А у Кости — приступ астмы. Она в сердцах выставила кошку за дверь. И Юрка её саму — туда же, в одной ночнушке. А Костя всё кашлял и задыхался.

Потом уже, когда все успокоились, а она ещё плакала — и возьми ляпни при сыне, что зря вышла замуж «за этого Бойкова». И у мальчика началось: если бы ты не вышла за него, что было бы со мной? Меня бы не было?