Рассказы

Поплакать было необходимо, как необходимо бывает потереть ушибленное колено. Поплакать, себя пожалеть, повспоминать. Чаю хватит уже, а то опять давление, но она машинально поставила кипятиться чайник и пошла доставать из-за кресла пылесос. Только работой привыкла она спасаться от любых мыслей, от любых неприятностей и от горя. Тщательно, тщательно, и под кроватью. Надо бы попросить, чтобы Егор или Костя выбили ковры на снегу. Народу на поминках много заходило, кто-то не разувался, а ковры теперь…

Пена из кастрюли убежала, залила только что отмытую до блеска плиту. Тут уж как не заплакать? Обжигаясь и чертыхаясь, она согнала тряпкой горячую жижу в один угол и махнула рукой.

Ничего не хочу. Выключила газ, пошла, села на диван. Долго сидела, уставившись в нарисованные на обоях фрукты. Потом потянулась к тумбочке, открыла дверцу, ухватилась за бархатную корочку фотоальбома. Хлоп! И один за другим вывалились все четыре: два старых, полинявших фолианта (это молодость), один коричневый глянцевый (это Костино детство) и ещё один тонкий, цветастый — с внуками, Егором и Машенькой. Некоторые фотографии выскользнули из своих домиков и улеглись рядом с брошенным посреди комнаты пылесосом.

Тихонько плача и невнятно ругаясь, она опустилась на колени, потом на четвереньки, чтобы собрать, но словно холодный мыльный пузырь лопнул где-то слева под мышкой, и потекла из него красновато-бурая боль, разливаясь по всему телу, не давая дышать и смотреть, мешая даже хоть о чём-то подумать.

Бабушкин дом был как раз по пути от вокзала. Тем более, Егора пошкрябывала изнутри совесть за то, что не выбрался раньше — поддержать и утешить. Поэтому он решил заскочить сначала к ней, а потом уж к себе.

Её не было дома, хорошо, что ключи не забыл. Сначала резко пахнуло лекарствами, и сразу после запаха бросился навстречу вошедшему беспорядок — так на неё не похоже. В прихожей на стуле какие-то бумажки и справки, в комнате бельё, фотографии на полу.

Егор приблизительно всё понял и сразу же к телефону:

— Пап, я тут у бабушки. Что…

— Егорыч, дуй домой, бабуля в больнице, — на бегу деловито бросил отец. — Хотя, хочешь, посиди там, дождись меня — я вещи кое-какие заеду захвачу, а потом к ней. Всё, давай.

— А что с ней? — крикнул Егор в щель опускаемой на рычаг трубки.

Послушал короткие гудки, принюхался вопросительно и сам себе ответил: кажется, сердце.

Ну нет, только бы не бабуля. Он разделся, сунул нос в холодильник и, жуя кусок колбасы, пошёл рассматривать место происшествия. Видимо, это сборы в больницу. Справки. На «Скорой» её увезли?

Фотоальбомы Егор покидал на диван и стал подбирать отдельно валявшиеся фотографии. Это откуда же? Из какого? Эх, дедуля, дедуля… Он забрался с ногами, устроился поудобнее и приоткрыл бархатную обложку.

А бабушка была всегда лошадкой настолько тёмной, что теперь и не взялся бы Егор определить: любила она дедушку или нет. Эти пожелтевшие, в молодости улыбавшиеся лица ни о чём теперь не говорили. Курорты вместе, курорты врозь, командировка в Прибалтику, прадедушкин мотоцикл с коляской, бабушка — в шлеме. Егор перекладывал мягкие от времени страницы альбома левой рукой, облизывая правую от колбасы. Конверт — с чьими-то рыжими волосами. Наверное, папины, детские. Ещё конверт.

Он помнил, как бабушка переехала к ним и года два жила — с дедушкой врозь. Тогда говорили — это чтобы его, Егора водить в школу и обратно. Да, первый-второй класс. Может, конечно, так оно и было? Хотя у мамы потом несколько раз проскальзывало, что бабушка с дедушкой хотели уже разводиться.

Во втором конверте были какие-то пожелтевшие документы. Он дотёр руку о джинсы — всё равно стирать — и вытянул себе на колени несколько истрёпанных жизнью листков. Дедушкино свидетельство о рождении, а это? Ещё одно. И ещё. Копии или повторные? Странно, зачем ему столько было?

Четвёртый листок оказался отпечатанным на машинке письмом:

«Гражданину Бойкову Константину Юрьевичу.

Ваш сын, Бойков Ю.К. награждён правительственной наградой за участие в подавлении контрреволюционного мятежа в Венгрии. Прошу сообщить его точный адрес для высылки ему награды. Ответ присылайте по адресу: Полевая почта 25791 командиру части. Командир войсковой части полковник Булычёв».

Это ничего ж себе. Егор откинулся и оторопело уставился на своё отражение в пустом экране телевизора напротив. Награда? Он и не знал, что у дедули есть. То есть, была. То есть, есть. Контрреволюционный мятеж? Да, это так называлось? Что-то он про ту заваруху в Венгрии читал в прошлом году, когда готовился к экзамену. Что там было? Это, кажется, 56-й год?

Егор выбрался из-под альбомов и, споткнувшись о пылесос, пошёл на кухню поставить чаю. Ему показалось, что чайник ещё тёплый, значит, бабушку увезли в больницу недавно, — побежала параллельная мысль, а та, прежняя не отпускала. Пятьдесят шестой, это сколько же было дедуле? Так, он родился, кажется в тридцать… шестом? О, можно посмотреть в свидетельстве о рождении.

А ему никто ничего не рассказывал. Венгрия, значит. Вспомнилась девчонка из параллельной группы. Ребекка или Рената. Кажется, кто-то говорил, что она из Венгрии. Впрочем, может, и нет. Или из Болгарии? Если дело касалось малознакомых людей, Егор никогда ни в чём не был уверен. Все они были для него как бы вдали и размыты лёгким туманом. Глаза большие, а шапка пёстрая, дурацкая. Как раз, когда он уезжал, она встретилась ему в дверях общежития. Регина?

Он заварил чай и с чашкой вернулся в комнату. Развернул листок свидетельства о рождении.

Так в каком же точно году дедушка? Нет, не может быть. Только не в тридцать первом. Егор схватил другое свидетельство, потом третье. Что за… Везде стояли разные даты рождения: 1931, 1934 и 1936. И месяцы разные. Вот, это правильно. 5-е июня, 1936 год. День рождения летом справляли. А что же тогда остальное? Значит, ему было в Венгрии двадцать, а остальное — какая-то липа.

С характерно приоткрытым ртом и глуповатым видом Егор уставился на берёзу за окном и погрузился в расчёты. Если бабушке тогда… и потом… получается, за три года до свадьбы.

— А почему мне этого не говорили?

Отец не был расположен к беседе:

— Не говорили разве? Да ты просто не слышал. Уже в детстве ничего, кроме математики и шахмат не интересовало.

— Ну, в детстве, ладно, а потом?

Снегоуборочная машина раскорячилась поперёк дороги, и отец уже почти начинал нервничать.

— Что потом? Ты не спрашивал, вот и не говорили. Да и вообще сейчас об этом уже не говорят. Считается, нечем гордиться.

— Да, — Егор поёрзал, натянул перчатки, снова зачем-то снял и вернулся: — А что за награда-то?