Рассказы

Рыбаки

Герман творчески подходил к делу, в каждой своей жертве видел произведение искусства.

Он не был ни жаден, ни кровожаден, а деньги брал, как честно отыгравший свою комедию актёр. Планируя новый эпизод, он наслаждался предсказуемостью, а если потом шло не так, то импровизировал и тоже — наслаждался.

На этой неделе работала следующая комбинация. Слегка подвыпившие и усталые отдыхающие окрестных санаториев, возвращаясь из районного центра в свои лесные корпуса, не знали, что изменилось расписание автобусов.

Опоздав на последний, они стояли и мёрзли в ожидании попуток, а тут как раз он такой, Герман. Любезный и бескорыстный:

— Да садитесь, какие там деньги, мне ведь по пути, я тут рядом работаю на базе, вожу всякое, скучно одному, сегодня уже десятый рейс…

Главное, побольше самых простых слов, не выделяющихся из потока — никто потом ничего не вспомнит.

И такой весёлый:

— Как в анекдоте, знаете…

Самый лучший вариант — это парочка в возрасте. Частенько бывает, что молодожёны второго брака, начавшие новую жизнь и от этого слегка подтаявшие, растерявшие бдительность, опыт и здоровый цинизм. Уже на пятом километре пути они начинают делиться с Германом своими сокровенными тайнами, на десятом он по-дружески предлагает им своего коньячку, ну, а дальше — по обстоятельствам.

— Сейчас, на минутку свернём, я тут Сашке-леснику обещал канистру бензина, а потом быстро домчу вас, глазом моргнуть не успеете.

Сегодня Герман чувствовал особое вдохновение, даже лёгкий зуд в горле от нетерпения. Вот одинокий дедок с каким-то модным, навороченным рюкзаком — тоже подойдёт.

Впрочем, не такой уж дедок, где-то под полтинник, не больше. Самый денежный, но и самый опасный возраст. В очках, с бородой, интеллигент, поди. И рюкзак это тоже хорошо.

Мужчина сразу открыл дверцу и, ни о чём не спрашивая, уселся рядом с Германом. Деловито стал устраивать на коленях свой багаж.

— Добрый вечер, куда изволите? — выставил очаровательную улыбку возница.

Мужчина ещё несколько секунд помолчал, повозился, как бы даже невежливо, а потом неожиданно бодро и задушевно рассыпался в благодарностях:

— Спасибо, что подобрал, дружище, я уж тут совсем закоченел. Мне вообще далеко, под Выборгом одно садоводство, но ты хотя бы чуть подбрось меня, сколько сможешь.

Всё, начало положено, Герман помчал к своей мечте.

— Если замёрзли, могу предложить коньячку. У меня вон там фляжечка.

И снова пассажир не сразу ответил, как будто не расслышал сначала.

А потом:

— Коньячок?

Герман протянул руку к бардачку и наткнулся на рюкзак.

— Я бы, пожалуй, чего-нибудь… и согреться, — мужчина выудил откуда-то термос, — но лучше чайку. Вам-то коньяк нельзя за рулём, а горячего чаю можно вместе. У меня жена отличный травяной чай заваривает, с мелиссой, с шиповником. А?

— Отлично, попробую с удовольствием, — сымпровизировал Герман. Чаепитие не входило в его планы, ну да ладно. — А вы всё же в чай можете капнуть, — и он дотянулся наконец до своей фляги. — Наливайте.

— Как вас зовут? — разливая жидкости по крышкам от термоса, полюбопытствовал мужчина. Термос у него был допотопный, советский, а чай действительно сильно вонял сладковато-терпким лесом.

— Я Ваня, Иван, — скромно признался Герман.

— От те на, и я тоже! — восхитился пассажир, на этот раз не задерживаясь с ответом. Потом всё-таки помолчал и добавил, — Иван Андреич.

Герман сам любил придумывать совпадения для своих героев, однако совпадениям настоящим, непридуманным — не очень-то доверял.

Он, конечно, смотрел на дорогу перед собой, но и не мог не коситься: капнет или не капнет себе пассажир коньяку?

— И фамилия у меня Крылов. Меня в честь баснописца назвали, — пояснил для чего-то мужчина.

Капнул. Не то что капнул, а ливанул как следует, — это наш герой мысленно запотирал ладони. Хорошо.

А сам взял левой рукой крышку-стаканчик с пахучим терракотовым чаем и демонстративным жестом потащил ко рту. Приложил к губам, погрузился в запах и громко сглотнул слюну.

— Вы сами-то стихи не пишете? — решил он вывести беседу к обсуждению интересов, — или там басни?

— М! — блаженно причмокнул Иван Андреич, уважительно приподнимая крышку со своим чаем, — так гораздо вкуснее.

— Чай замечательный, правда, — с опозданием сделал реверанс и Герман.

— Нет, стихов не пишу. Я обычный инженер. Хотя когда-то в молодости играл в любительском театре, мечтал быть актёром, — признался пассажир.

— Здорово, — охватил его Герман лучезарным взглядом и улыбкой, быстро соображая, что он может рассказать о театре.

Бородатый и седоватый, с двумя морщинами-складками вдоль щёк и с побелевшими, пересохшими от ветра губами — симпатичный, но тут, пожалуй, надо осторожно. Не так-то он прост, этот инженер-актёр. А почему у него такие сухие губы, если он… — потянулась откуда-то паутинка сомнения, но тут к параллельному пути в голове Германа подкатил грузовой состав с рассказами о театре, и пришлось продолжать:

— Я тоже одно время увлекался. Не театром вообще, а балетом. Была у меня одна знакомая девушка, балерина. Если можно так выразиться, я был с длинноногой балериной на короткой ноге.

Уже не удивляющая пауза — и только после этого реакция пассажира на шутку:

— Очаровательный каламбур, ну вы, Иван, честное слово, — и пассажир закашлялся долгим смехом, расплёскивая из крышки чай себе на колени и на рюкзак.

— И дедушка мой был балетоман, — ставя свою крышку рядом с ручником, продолжал Герман. — Мама рассказывала, что если она брала ему билет дальше пятого ряда партера, он сильно ругался. Мол, я что, снайпер, издалека что-то в бинокль разглядывать? Ножки, ножки в балете самое главное! — и он снова настойчиво сунул тёзке баснописца флягу с коньяком.

— А у меня и шоколадка есть, — вдруг спохватился тот. — И бутерброды. Вы не проголодались, Иван?

— Нет, нет, спасибо, — почему-то отказался Герман, хотя, по правде сказать, он бы сейчас и поел.

Ладно, надо сначала тут разобраться. Можно свернуть, конечно, можно к Сашке-леснику, но… Сначала пусть выпьет.

— За балет, за искусство, — приподнял свой импровизированный стакан с добавкой Иван Андреич, и опять Герман не понял — глотнул он или не глотнул.

— А почему театр? — через минуту пустился в праздные рассуждения пассажир, и это говорило о том, что он всё-таки хмелеет. — Мне ещё в юности пришла в голову идея о том, что все люди не настоящие. То есть не те, какими кажутся. С каждым человеком, с которым я общаюсь, я разный. С отцом или с матерью — один, с другом — другой, с продавцом в ларьке — третий. С тобой, вот, например, четвёртый и так далее. То есть я каждый раз где-то у себя в голове переключаю такой маленький тумблер, сам того даже не замечая. И становлюсь другим человеком, то есть веду себя по-другому, играю какую-то роль. Настоящим я могу быть только в одиночестве, да и то с возрастом маски наслаиваются друг на друга, прирастают к лицу, и ты забываешь себя настоящего. Только никто об этом не говорит, а я это понял и…