Рассказы

Многие испугались открытой двери. Как-никак мы чувствовали себя в безопасности в этом запертом бараке, где-то на подсознании догадываясь, что сюда они не войдут. Самые смелые начали выходить. Снаружи никто не лаял и не стрелял. Собак не было и никого не было. Мы выбирались медленно, по одному, пока ни вышли все и ни остановились возле барака.

Первое, что поразило нас, было небо, от которого мы отвыкли – не квадратный кусок окна, а бескрайняя пустыня, переполненная созвездиями Свободы. Под ногами печально валялись листы из наших писем. Трепетали на ветру нежные слова, накарябанные в темноте барака. Рядом лежал наш мертвый предатель – наш Посланник. Он не сумел уйти далеко. Склонившись над ним в запоздалой жалости, мы и не заметили, как в нас начали стрелять. Бесшумно, хладнокровно и метко.

Они стреляли до тех пор, пока не убили всех. Кроме меня. В меня они не попали. Даже не целились. Так мне обещали. Потому что это я завел сюда людей, тем самым, выполнив давно заключенный договор и главную в своей жизни задачу. Теперь я свободен. Я не знаю, что мне за это будет. Да и будет ли что-нибудь, кроме беспредельного черного неба с россыпью мерцающих звезд.

Любовь божественная

– Выросла, выросла. За этот год вымахала, будь здоров. Ума, правда, не прибавилось.

Стоя у плиты, мать пользовалась моментом разглядеть дочку, моющую рядом посуду.

– Куда растет – непонятно. Слышь, папаша, скоро тебя обгонит.

Отец спешно поглощал остывающее содержимое тарелки и не интересовался разговором.

– Пусть обгоняет, – выдавил он наконец вместе с отрыжкой. – Сейчас высокие в моде.

– Ой, много ты понимаешь, – фыркнула мать. – Наша и без того красавица. Смотри, какие щечки румяные… Ой, вот и первые прыщики выскочили. Зреет дочура-то. Небось, уж по мальчикам вздыхает… А, Верка? Ну что ты молчишь все время? Вышла бы на улицу, погуляла со сверстниками, а то сидишь целыми днями в четырех стенах.

Вера, поджав губу, елозила щеткой по истекающей жиром посуде. По случаю каникул на нее возложили почетную обязанность смывать следы семейной трапезы. В этот раз на обед был упитанный годовалый цыпленок, встрепенувший чувствительное материнское сердце.

– Хотя нет, не по мальчикам. По артистам, наверно. А? По каким-нибудь рок-музыкантам? – легонько толкала она в плечо девочку. – Я, помню, в школе в одного певца знаменитого была влюблена…

– Ты мне не рассказывала, – удивился отец, отрываясь от тарелки.

– Я тебе много чего не рассказывала, – довольно отозвалась мать и, напевая что-то себе под нос, удалилась. Вера домыла сковородку и тоже скрылась в своей комнате. Гулять она опять не пошла, а уселась за письменный стол, включила магнитофон и осторожно повернула ключ в потайном ящике.

Перед ней лежал Он. Его портрет и целая подборка вещей, с Ним связанных. Никогда еще не встречала Вера такого красивого лица – аккуратный тонкий нос – не то что у нее курносый, большие темные глаза, мягкий изгиб губ и светящаяся белизна щек. Просто неземная красота и такая же печаль в глазах. Она поднесла портрет к своим губам и поцеловала, сначала одну щеку, потом другую. Дрожащим ртом охватила Его нарисованные уста, и нос, и трогательный детский подбородок. Совсем не мужской подбородок с редкой приглаженной бородкой. Хоть Вера и не любила бородатых, Его борода казалась особенной. Как и все остальное в этом милом образе.

Она была влюблена без памяти. Влюблена первой прыщавой любовью глупой девчонки. Писала стишки с посвящением, вздыхала и ворочалась по ночам, плохо ела, в общем, проявляла все симптомы, свойственные подобному состоянию. Наполненность Им была настолько велика, что не давала Вере даже раскрыть рот, чтобы рассказать кому-нибудь о своем кумире. Она не хотела делиться ни с кем. Даже имени Его вслух не произносила. Только шепотом и только в темноте, в подушку. И тайно собранными сведениями о Нем наслаждалась в полном одиночестве.

Вдоволь зацеловавши портрет, Вера выложила другие ритуальные предметы, которые могла перебирать часами. Замусоленная карта тех мест, где Он родился и жил. Заметки из книг и журналов с упоминаниями о Нем. Изображения Его тела, одетого и, что более волнительно, полуобнаженного. Его письма к ней – ведь она считала именно себя адресатом этих посланий. Его слова, мысли, Его учение. И, наконец, крест, на котором Его распяли.

Она нашла маленький серебряный крестик почти сразу после того, как влюбилась. В том, что это Его подарок, у Веры не было никаких сомнений. Девочка подняла его с земли, отмыла и упокоила в вишневую бархатную коробочку из-под маминых сережек. Но надеть так и не решилась, хотя и цепочка уже давно имелась, и тоже серебряная. Ей казалось, что он будет виден, даже из-под платья или пальто. Взамен настоящего крестика она обходилась воздушным и втайне с упоением чертила его рукой перед грудью.

Но самой необычной была Его судьба. Не то что у современных попкумиров, которые все как один колются или спиваются, сорят деньгами и по которым сходят с ума верины подруги. Ее любимый не похож ни на кого – ни на людей, ни на богов. Сама того не подозревая, она нашла золотую середину. «Какие же уроды эти ангелы и апостолы по сравнению с Ним», – думала Вера. Лишь кентавр или сфинкс из школьных учебников по истории могли бы посоперничать с ее пассией в тайне двойственной природы. Эта двойственность так возбуждала и будоражила Веру, как и Его тело, так часто обнажаемое на картинах. И еще имя… Пресловутая магия чуждых имен возвысилась в Нем до молитвы. Не Джон, не Майкл, не какой-нибудь Элвис, а невероятно странно, вопреки всем правилам русского языка, слетающее с губ – Иисус Христос.

Его инициалы Вера нацарапала на двери туалета. Непроизвольно, гвоздем, забыв о всякой предосторожности. И сердце заныло от сладкого ощущения приобщенности и от непоправимой оплошности одновременно. По-другому заныло сердце матери, наткнувшейся в сортире на корявые буквы. Она озаботилась ими и призвала на совет мужа, который неуклюже, со словами «Ну что здесь такого?» проследовал за женой в комнату дочери. Его заставили взломать неугодный ящик и выпотрошить подчистую все, вплоть до бархатной коробочки, в которой мать тут же признала свою собственность. Больше она ничего не признавала и отказывалась верить собственным глазам, беспомощно роясь в религиозном месиве.

– Так я и думала, – все, что смогла изречь мать в эту ответственную минуту.

– Что она в этом понимает? – отец тоже недоумевал. – Рано ей еще такими вещами заниматься.

– Акселерация, что тут поделаешь. На вид большая, а любой с толку сбить может… Заманили, видать, в секту. Теперь деньги выкачивать будут.

Мать держала в руке свернутые в трубочку госзнаки. Подпольно собираемые, они предназначались для покупки небольшой иконки с Его образом.

– А ты все мальчики, мальчики, – продолжал отец. – Скорей уж послушники.

– Господи, я в ее годы кроме рукоделия ничем и не увлекалась, – вздохнула мать, но все же быстро взяла себя в руки и заговорила твердо и решительно. – Как хочешь, а в городе ее оставлять нельзя. Девочку нужно изолировать. Огородить от дурного влияния.

– Ну давай, отправим к твоей матери в деревню, – предложил отец.

– Правильно. Я ее проинструктирую хорошенько. Пусть ребенок грядки пропалывает и с нормальными детьми общается. Глядишь, дурь за лето и выветрится. А здесь приберем, как было. Не будем пока травмировать… Авось, само пройдет... Давай, запихивай обратно. Где это лежало?