Рассказы

Несвобода выбора

Рудаков и Малютин, примостившись за гаражами, дегустировали «Свободу выбора». Рудаков был уже в летах и на пенсии, Малютин – помоложе и время от времени где-то работал, чаще всего грузчиком или разнорабочим. На вопрос участкового, чем он занимается, Малютин так и отвечал: «Разным». Именно Малютин принес из универсама бутылку с таким странным названием.

– Ты что, не мог взять, как обычно, – досадовал Рудаков. – Выпендриться надо.

– Так это по акции.

– Тебе керосин нальют по акции, и тот выпьешь.

– Правильно пахнет, – Малютин, откупорив бутылку, поднес горлышко к самому носу.

– Хватит нюхать, градусы выветрятся. Разливай.

Малютин разлил в пластиковые стаканы, для начала совсем немного – надо было удостовериться, что это именно то, что им нужно.

«Свобода выбора» на удивление пошла отлично. Легла на грудь, как любил говорить Малютин. Он разлил по новой.

– А пиво где?.. – спросил Рудаков. – Забыл?

– Да не… Я подумал, какое пиво.

– Ну хоть закусь какую-нибудь?.. У тебя же оставалось.

Малютин выудил из кармана деньги.

– Сбегать?

Бежать не хотелось. Да и Рудаков не настаивал. Он сам взял бутылку и разлил еще раз.

– Ты как первый раз, ей богу, – качал он головой. – Все забыл.

– Я не забыл. Я просто не думал об этом.

– А о чем же ты думал?

– Осень скоро, – грустно сказал Малютин.

– И что? – не понял Рудаков.

– А то, что нет у нас никакой свободы выбора.

– Езжай на юга. Там ни осени, ни зимы нет.

– Везде есть. Даже где совсем жарко, осень наступает. Только она в другом.

Рудаков согласился, что от осени не уйти. Он поднял голову, посмотрел на небо. Оно было мрачным, все в серых облаках, словно мятое и грязное постельное белье, с которого кто-то поднялся, да так и оставил неубранным.

– И денег у меня нет, ты же знаешь, – продолжал Малютин. – А если б даже были… что с того? Значит, меня снова вынуждают. А я, может, хочу, чтобы здесь и без осени. Тогда как?

– Тогда придется еще за одной идти.

Под разговор они опорожнили бутылку и отправились в тот же универсам за новой.

– Кончилась по акции, – ответила кассирша и, усмехнувшись, добавила. – Всем дешевой свободы надо… Вон, возьмите «Столичную».

Рудакову почему-то не захотелось «Столичной». Он потянул за рукав Малютина, но тот все хлопал глазами на кассиршу.

– А вы где осень встречаете? – вдруг спросил он.

Кассирша не растерялась и ответила сразу:

– Где-где… в Караганде.

Рудаков вышел из гастронома, за ним поникший Малютин. Они так ни на что и не решились.

Дома Рудаков почувствовал себя скверно. Прилег на кушетку и стал думать, где у него болит. Организм не проявлял никаких признаков нездоровья. Впрочем, и хорошо Рудакову не было.

Он лежал, и ему не хотелось ровным счетом ничего.

«Может, «Свобода выбора» виновата?» – думал он. – «А может, и правда, подступающая к порогу осень. А вместе с ней старость».

– Опять с утра пораньше, – привычно ворчала проходящая мимо жена. Ее голос напоминал постоянно включенное радио. Можно, конечно, встать и выключить, но Рудакову не хотелось. Он привык к этому радио, которое ежедневно транслировало одни и те же передачи.

– Иди поешь, – позвала из кухни жена-радио. – Сегодня твои любимые голубцы приготовила.

– Ленивые? – отозвался Рудаков.

– Они самые.

– Твои любимые, – поправил он.

Рудаков поплелся на кухню, просто затем, чтобы не расстраивать жену. Съел большую порцию и снова лег.

«Чего я хочу?» – думал он, но ничего не приходило в голову. Все желания будто выветрились. Он решил привлечь их обратно в то место, где они преспокойно томились на протяжении долгих лет. Еще вчера он мечтал съездить на рыбалку, а позавчера – зайти к соседу посудачить, а год назад – махнуть куда-нибудь далеко, на те же юга. А еще всю жизнь, сколько себя помнил, хотел купить машину.

Теперь все было едино. И возможность приобрести машину была не важнее, чем необходимость вынести мусор. Силы были, при этом напрочь отсутствовало желание тратить их на что-то. Впрочем, и продолжать лежать тоже не хотелось – лентяем Рудаков не был.

Он встал и вынес ведро с мусором.

«Люблю ли я жену?» – задался вопросом Рудаков, поднимаясь обратно по лестнице в надежде расшевелить хоть какие-то эмоции.

– Маша, ты меня любишь? – перефразировал он, вручая жене пустое ведро.

– Раз в месяц мусор вынесет, так не пойми что уже за это требует, – возмутилась та.

В голове Рудакова не просветлело. Он вернулся в комнату, открыл ящик письменного стола – там было много всякой всячины, что скопилось за годы его перманентных увлечений и что жалко было выкинуть: коллекция монет, самодельная трубка, вырезки из газет, выцветшие брошюры с правилами дорожного движения и прочее. Рудаков неожиданно ясно увидел, сколько возможностей таит в себе один лишь этот ящик. Каждая из вещей имела продолжение, стоило лишь сделать выбор. Но только вот зачем ему этот выбор?

Свобода выбора на глазах превращалась в несвободу этот выбор не делать. То есть, если Рудаков и сделает какой-то выбор, он изначально будет несвободным, поскольку он его не хотел. Выбирать или не выбирать – в этом теперь была проблема.

Рудаков вспотел от умственного напряжения и включил телевизор. Это всегда помогало на время отрешиться. Программы переключать не стал, остановился на первой попавшейся. Передавали новости. Толпы демонстрантов заполонили экран и улицы какого-то города. Перед Рудаковым мелькали транспаранты с иностранными словами, которых он не понимал. Диктор пояснил, что митингующие требуют от властей свободу выбора.

– Идиоты! – тихо сказал Рудаков. – Да вы хоть знаете, что это такое?!

Демонстранты, видимо, не знали и продолжали требовать.

– А ну вас к лешему. Живите, как хотите.

И он снова погрузился в свою несвободу, как в аквариум без рыб, с одной сплошной зеленовато-бурой тиной. Эта тина заволокла все, что до этого так любил или не любил Рудаков, все стало однообразно мутно и безвкусно, и жена, проплывающая мимо большой белой камбалой, не притягивала и не отталкивала. И уже ничего не говорила.