Рассвет Полночи. Херсонида
Шрифт:
Песнь пятая 177 И наконец - достигнуть цели?
– Возможно ль, - чтоб безмерно мудрый Соделал славные творенья Для низкой цели, - жизни сей?
– Ужли он будет веселиться, Создав умы несовершенны, Единым их скоротекущим, Хотя разумным бытием?
– Как можно в жизни сей достигнуть Пределов точных совершенства? Дух шествует без остановки До высоты своей природы, Но шествует он так, что крайних Ея концев не достигает, Подобно той черте, что ближе К другой во всю стремится вечность, Но никогда сойтись не может.
– Сие безмерно возрастанье Познанья, - славы, - совершенства, - Сей непрестанный переход От силы к силе и доброте, От доблести одной к другой, - Сей дальновидный духа путь, Конечно, Божеству угоден, Когда Он пред собою зрит, Что тварь возлюбленна Его На целу вечность расцветает И ближе шествует к Нему По высшим степеням подобья.
– Так, - дух твой в лучшем небосклоне Узнает точку совершенства.
– Сам первозданный Элоа, Что человеческой душе Теперь здесь зрится божеством, Весьма подробно
178 Херсонида Тот круг, где человека дух Быть должен столь же совершен, Каким он зрится сам теперь.
– Ах!
– как же ты, злосчастный сын, Дерзнул желать толь беззаконно, Да сократится краткость дней, Где дух твой не успел еще Уроков первых изучить?
– Предайся лучше Провиденью! Молчи, - учись, - терпи, - покорствуй - И жди удара!
– но не так... Не состоит в твоей он воле...» Так Ангел рек... и вдруг сокрылся. «Небесный юноша!
– ах! ты ли?
– В слезах тогда пустынник рек, - Ты ль Божий страж души моей?
– Почто толь скоро ты летишь? Какой ты свет теперь открыл?
– Ах!
– как я в мыслях мог забыть, Что Божеский закон всевечен; Что он же есть во всей природе; Что, миновав его, - падешь; Лишь шаг, - и в вечну смерть падешь; Как мог забыть, что он есть меч, Что, обращаясь кругозорно1 Поверх главы, шумит немолчно; Что, если б кто воздвиг главу Превыше кругозора, - ужас... Что перескок?
– незрелый шаг; Желав безвременно удара, Не враг ли я сего закона?
– Так, - я не властен в сем ударе; Терплю, доколе существую; 1 Горизонтально. 1210 1220
Песнь пятая 179 Никто завесы не разверзет, Котора покрывает вечность.
– И сама просвещенна мысль В своей стезе молниевидной Должна иметь стократный отдых, Чтобы постигнуть вечный круг? Едва ль язык мне Серафима Довлеет описать сей круг? А мне закон велит созреть И приготовиться в сей круг. Но прежде, нежели отыду, Да обнажу все сгибы сердца Пред выспренними небесами!
– О Боже!
– кто я пред Тобой? Что бытие мое Тебе?
– Ничто, - а Ты, - а Ты мне все.
– Ты Бог и в самое то время, Когда мои издавна кости Не будут кости человека. Но нека нравственная жажда, Неутолима никогда, И нечто, реюще вперед И алчущее совершенства, - Дух мой, способный черпать небо, С Тобой соединиться должен.
– Сие, - сие мне Ангел рек; Сие теперь я познаю; А без сего б - я не желал Быть создан, - видеть день и солнце. К Тебе, - о Боже!
– возвращаюсь Из глубины юдоли слезной; Тебя ищу, - к Тебе взываю; Коль не было б в Тебе любви, То нет ея во всех мирах,
180 Херсонида То жизнь дана лишь на мученье, То вечно должно быть несчастну; Увы!
– дерзну ль сказать теперь?
– Нет блага в небе, - нет Тебя!.. Но если Ты любовь всевечна И Ты одеян в кроткий свет, То Ты еси, - и я - блажен. О Боже!
– Ты единый знаешь Небес движенье, - древ паденье; И хоть малейший некий червь Падет со шелковичной ветви, То Ты, меж песней Серафимов Его низлет печальный слыша, Спасаешь на всемощных крыльях; Тогда сему дивится Ангел И цепенеет самый ад; О Боже мой!
– не загради Твоих всеслышащих ушес Пред тем, - который без Тебя Падет в отчаянье ужасно!
– Ах!
– подкрепи меня, Всесильный, И примири мой дух с Собой, И, из ничтожности изринув, Мне возврати крыле бессмертны! Ты, мравий, под стопой ползущий! Почто бежишь от рук моих?
– Творец мой тот же, что и твой; Природа вызывает в твердь И для меня, и для тебя Едино розовое утро; Ползи по длани сей спокойно! Я стану созерцать тебя И мыслить, - нет ли внутрь тебя Какого поученья мне Или подобия со мной; 1270 1280
Песнь пятая 181 И ты - увы! и ты, мой друг, Состареешься, мне подобно; Получишь крылошки, - но бренны; А я бессмертия крыле; Не так ли?
– но я сам собою Доволен быти не могу, Что позже я тебя, мой друг, Созрею к вечной, страшной жатве.
– Ты должен постыдить меня И укрепить во мне надежду. Ах!
– как предстану я туда?
– Явися предо мною, - время Прекраснейшее в целой жизни!
– Явися, юность!
– ах! Создатель! Я громко изреку сие; Пусть слышат Ангелы Твои!
– Достоит ли раскаяваться О юных днях моих прошедших? Ты управлял тогда стопами, Скользящими в долине мира; Прости мне, Отче дней моих, Когда не все шаги стремились На пользу сердца моего!
– Ты благ, - я смерти жду спокойно; Но столько живши - заблуждать!
– Где, мравий! ты, что пресмыкался По сей сухой моей руке!
– Где ты, бессмертия учитель! Ты паки скрылся в неизвестность, В свою блаженну неизвестность. Се одр!
– Се сад, где прах наш тлеет, Где кровь запекшаяся зреет, Где семя плоти к славе спеет, Да к жатве вечности возникнет!
–
182 Херсонида Тут буду я лежать дотоле, Доколь вертится мир, - потом, Потом проснуся в новом мире, Что не вертится никогда; Кто ж?
– кто меня туда проводит? Солнцеобразна дщерь Сиона!
– Броня и щит от молний Божьих! Полдневно истинно светило! О кротка, благодатна Вера, Которая одна в то время, Как все истлеет, - твердь совьется, Растопятся миры горящи, Или, отвсюду приходя, Они низринутся все в чашу Спущенных от небес весов, Взгремят и звон произведут, Сребру подобящийся звон, Провозвещающий суд Божий, Одна ты в ризе боготканной, Одна ногой попрешь своей Луны дымящуюся персть И прах курящийся Урана, Сатурна, Марса и Венеры\ Будь спутницей
– Сарматский некий злый пастух, - Увы!
– совет лишь раздражил И был ценою живота, - Пастух сразил его копьем; Страдалец воздохнул - и лег. 1340 1350
Песнь пятая 183 Вот плод насилия сарматов\ А таковых - исчислить невозможно, Вот что причиной сих гробов И сих пустынных мудрецов! Да возвеличится вовек Престол великий полунощи!
– Коликократно он смирял Сих хищных и продерзких тигров, Которые, из мрачных лыв В стадах суровых исторгаясь, Ристали по градам, - вертепам И похищали тьму добыч; Добычи ж - безоружны зайцы; Корысть их - были смирны агнцы; Они не стригли их руна; Но целу кожу отторгая, Их плоть дрожащу поядали И тем их пажить оскверняли.
– Так зубы зверски здесь терзали И обесчадили весь остров.
– Как сын Агари, в честь полнощи Я не сказал бы ничего; Но благородна власть ея Всегда возмет над югом право.
– Коликократно Белый Царь Прощал сии толпы продерзки, И исторгал из тесных уз Зависимости раболепной, И даровал им вольность?
– что ж? Неблагодарность и раздор Еще стигийскую главу Из праха к тверди поднимали; А крамола еще таилась Во мрачности густой плевы.
– Расторгнуть, - надлежит расторгнуть
184 Херсонида Сию столь стропотну плеву, Чтоб крамола не разродилась.
– Се горька казнь во всеоружий От дальних северных пределов На бурных шествует стопах.
– Почтенный старец, Долгоруков, Под тению знамен священных Покрыв свои седины шлемом, Карает буйные сердца: 1410 Он старческу свою десницу Воздвигнул, как десницу смерти; Тут мнилося, что сами звезды, Спустясь в горящих колесницах На помощь орлосердым россам, Шли в жаркий бой противу тавров; Тогда мечи молниевидны По выям бегали упорным, Свистали, гнулись, секли, рдились; Снопами выи с плеч катились. 1420 jyT с ревом падал скифский Марс; Железны зубы псов его От громов росских сокрушались, А пламенных коней копыта На Праге смертном притуплялись.
– Но то начало только было.
– Любимец счастья несравненный1, Гремящей славы редкий сын Все то с успехом совершает.
– Его блистающая мышца !430 jje ино что как медЯН щит.
– Направя молнию меча, Он бури грозны отвращает, Крамольников уничижает, И полуостров осеняет 1 Покойный кн(язь) Потемкин.
Песнь пятая 185 Прохладной тенью крыл орлиных, И именем Царицы славной Весь наполняет Херсонис. Ты ль, - ты ль, Великая в владыках! Нисходишь с высоты престола, От моря шествуешь до моря И взорами одушевляешь Сии долины и хребты, Богоподобная Царица?
– Так, - ты предел сей освятила.
– Да будет трон твой боголепен, Покрытый половиной неба, Имущий в твердую подпору Блестящих пятьдесят столпов, Имущий стражами всегда Премудрость, - верность, - прозорливость! Пускай в единый край его Аврора сыплет луч алмазный Тогда, как край другий его Вечерне солнце озаряет! Пусть третий полнощь облекает Меж тем, когда четвертый край В полуденном блистает свете; Да тако трон твой вечно зрит Сии четыре виды суток, Превозвышаясь над семью Зерцалами морей глубоких, Стоя незыблемей и тверже, Чем величавый Чатырдаг Или Кавказ, покрытый снегом, Иль седоглавый Bepxomypl - И кто тебе противостанет?
– Кто не признает предержащей Твоей высокой власти силу? Тебе всегда щиты готовы;
186 Херсонида Гора Кавказска и Рифей Надвинут медные хребты И зазвучат стопой железной.
– Но ах?
– где севера Царица?
– Во гробе; лейтесь слезы скорби!
– Но внук, - но внук ея Великий Объемлет Росскую державу И полпланету озаряет; Приемлет жезл правленья, - милость Стремится через полпланету Струей небесной в мрак темниц Иль в хижины заслуг забвенных; Приемлет меч, - и правосудность, Как молний луч, туда пронзает, Где роскошь с леностью гнездилась; Уходит роскошь, - бдит порядок; Да будет Царь благословен! Уже теперь ни савромат, Ниже Исмаила сын буйный Не поколеблет здесь покоя.
– Где древле Херсонисский град На бреге процветал стремнистом, Пучинородный там залив, Во внутренность брегов просекши Глубокие другие втоки, Затишну пристань составляет Для росских флотов ополченных; Там исполины воскрыленны, Имущи семьдесят гортаней, Под тению навислых камней Безмолвствуют в покое мира; Но в брань торжественно ревут И, роя ребрами валы, Рыгают смерть из медных жерл.
– Тогда зеленые дриады,
Песнь пятая 187 Что были души брянских сосн Или дубов днестровских твердых, Объемля сестр своих, наяд, Сих душ Эвксинских черных вод, Бегут и пенят грозну бездну; Бегут и, зыбию играя, Секут упругую пучину, Провозглашая смерть врагам.
– Другие громы отдыхают На высоте брегов понурых; Нет, - все устремлены стоят Через пенисты черны волны Против чела столицы гордой. Коликократ орлы отважны Терзали злобных тех драконов, Которы, тщетно исторгаясь Из тьмы Фракийских мрачных гор И вьясь под орлими когтями, На воздух изливали яд?
– Чесма те раны вспоминает, Что в ней произвели они. Едва упела их забыть, Как вдруг опять подновлены Среди Эвксина и на суше. Кому сей случай не известен, Могли ль срацины устоять Близ Меотийского пролива? Могли ль они под Гаджибеем Соблюсть пернатых исполинов, Как гнал их росский ярый гром, Стремясь из крепости крылатой, Котора волны рассекала, А под ребром ея дубовым Бурливые валы завыли.
– Ни смуглы азиатски вой,