Рассвет Полночи. Херсонида
Шрифт:
Песть восьмая 265 Злым знамением для вселенной, И заключает некий рок Для сел, градов и сильных царств. Сии блудящие огни, Сии горящие змии Спадают с небеси отвесно Или летят горизонтально В чудесных видах перемен.
– Сия комета быстротечна Бежит, - стремится в бездну солнца; Но возвращаяся назад Из страшного пространства неба Спускается в сей дольний мир И увеличенным хвостом Дрожащу землю осеняет.
– Сармат\ - чрез тридцать лет, - внемли!
– Чрез тридцать лет она скатится1 Из дальних небеси пустынь.
– Предтеча ей - торжествен ужас; Сопутник - океан огнистый; А след - цель поприща чудесна.
– Она и древле посещала В час грозный Цесаря последний И мрак спускала над крестом... Она, - она зардеет вновь. Тогда помыслят, что падет На первый Чатырдагский верх; Но верх сей перед ней пылинка.
– Она страшна, - кого ж страшит?
– Порок, - слепое суеверье И зависть, крадущу средь ночи Сон сладкий у самой себя. В 1835 году большая комета возвратится близко к земле, как полагают.
266 Херсонида
– Восток, полудень, поздный вечер Не есть ли солнца путь урочный? Почто ж сей путь не страшен нам?
– Почто ж его палящий зной Ключей студеных не страшнее Для дышущих под вечным зноем, Под пламенем лучей отвесных? Но, о камена\ - кончи песнь!
– Ты общи зришь теперь красы, Какие вся вселенна зрит, А Херсонисский лучший день От нас теперь закрылся в мраке.
– Престань, престань петь летний день! Уже завеса ниц упала. Тобою, кротко размышленье, Хощу теперь я заключить?
– Твоею перевязью легкой Хощу венчать я томну песнь.
– Я целый день принес на жертву Приморской арфе в Херсонисе.
– Я пробежал, - хотя небрежно, - Под Херсонисским небом поле Явлений, не воспетых россом. Пусть строгий суд и нежный вкус Простит мои поползновенья!
– Должна ль отвага оставаться В притворе храма Аполлона!
– 350 360
Пестъ восьмая 267 И должен ли порыв души Слабеть и медлить при труде, Что кроет музы нову силу? Моя сопутница, камена, Поутру в орошенных долах, А в полдень на горах прохладных Дорически вдыхала песни.
– Теперь последнюю вдыхает.
– Пусть песнь, - как размышленья дщерь, Еще в последний раз проникнет Небесный свод сквозь тьму висящу При всходе сребреной луны!
– Природа днем пленяла много, Как белокура нека нимфа; Теперь еще пленяет больше, Как черновласая девица. Природа, как моя Сашена, Котора в ясный день являет Одно блистание лица, А в тихие минуты ночи Тайнейши прелести свои. Се!
– там, в восточной стороне, Темно-янтарный холм обширный Растет из-за стеклянной бездны!
– Как тамо протяжен ко мне Свет зыблется по бездне длинный?
– Какое серебро струится В упадшем, - мнится мне, - в пучину, Волнистом, светлом сем столпе? Я зрю в торжественном безмолвьи Сначала полукруг великий; Велик он; - тонкий сей туман Обвод кровавый расширяет; Кровав он; - стелющийся пар В нем бледный цвет переменяет.
268 Херсонида Ce!
– целое луны чело!
– От сребреных ея лучей Бледнеют мшистые холмы, Бледнеют белы стены башней, Бледнеют куполы мечетей. Ах!
– пусть она дню подражает?
– Но день, - сей день не возвратится!
– Где делось розовое утро?
– Где слава полдней?
– пролетела.
– Чу!
– бьет час нощи!
– вот бой крови, Сатурновой бой быстрой крови!
– Вот мера настоящей жизни!
– Что наша жизнь?
– мелькнувший день! О сколь тиха заря дней юных!
– В сем утреннем сумраке зрим Предметы токмо в половину.
– Но внутренняя раздражимость1 Уже приемлет царство в сердце. Она канал есть легкий жизни; Она теченьем правит соков; А как?
– все то тогда сокрыто.
– Что чувствуем, того не знаем; Поем, - как утренние птицы, Не зная радости причины, Играем, - как младые агнцы, На шелкову идущи пажить, Не зная, встретится ли волк?
– Слезимся, - как роса воздушна, Что лишь напыщится, - исчезнет.
– Ни пылка страсть, ни тихий разум Листков своих не развивают Irritabilis, Re"itz - дражимость, или раздражимость.
Песть восьмая 269 И кроют их еще в пукете.
– Увы!
– где ж дни сии блаженны?
– Как сон минули, - а невинность- Повязка с скромных глаз спадает, И в чувствиях рассвет белеет. Бурливый вихрь страстей слегка Шипеть в то время начинает.
– Любовь раскладывает огнь, Чтоб остру стрелу раскалить И в жилах кровь воскипятить.
– Та тиха искра, что в очах Во время юных дней сияла И чистый огнь лишь возвещала, Теперь уж пламенем пылает.
– Горящий взор перелетает С предмета на другой предмет.
– Не милы сверстники младые, С кем игры прежде разделяли.
– И самая вернейша дружба Свои права тогда теряет.
– Не милы те поля открыты, Где прежде игры ожидали.
– Уединенных рощей тень Убежищем любимым стала; И кто свидетель страсти нашей, Которая тогда снедает?
– Свидетель токмо лес и тени.
– Ни музы, ни Минерва мудра Не отвлекут от мест печали В бессмертные свои объятья. Лишь знанья занимали мозг, А сердца - не коснулись музы; Любовь, - любовь владеет им; Тогда пылающее сердце При чтении лишь нежной песни
270 Херсонида В честь некиим бровям прелестным Подобится плавильной пещи; Во груди зной; - так что же медлить? «Где ты, прекрасная?
– где ты? В каких пределах обитаешь? Какое нас делит пространство? Хотя не знаю я тебя! Но симпатия потаенна Уже давно знакомит нас; Уже давно соединились Пылающие наши души. Приди ко мне, - сужденна нимфа! Приди!
– узнай, как сердце тает?» Так в страсти мы тогда взываем; Глаза для сердца клада ищут; Глаза встречаются, - и с кем? С той самою заветной нимфой, Что стоила толиких вздохов; Потом усмешки, - речи, - клятвы; Когда препоны нет к союзу, Все укрепляет нежну страсть; Кто ж прочего потом не знает? Тогда сбираем
– Но если бурны ураганы
Песть восьмая 271 Ужасной ревности восстанут, Увы!
– тогда мы все клянем, Клянем и самый день рожденья. Так мирт цветет; се!
– лавр растет!
– Что медлить?
– время лавры жать!
– Уже блистают над главой Часы кипяти пылких лет; Другая страсть в крови пылает; Палящий чести зной горит И возжигает скромный дух, - Забыв, что токмо в сердце должно Искать блаженство непреложно, Преследуем иное счастье По стромким оного скалам; Но часто лишь его рамена В мятежном мире уловляем; Хотя бы на брегах Невы, Хотя бы на брегах Эвксина, Или в златых песках Востока, Или в златых ливийских сушах, Или в голкондских рудокопнях За ним гнались мы опрометом: Когда усмешки не покажет; Все суетно; - оно летит, Как молния летит оно И слепо на главу падет; Где ж чаще?
– там, где лесть ползет И с нею наряду идет; И на кого же?
– на раба, Кому, - как страстная блудница, Слепою жертвуя любовью, Дает свою бесстыдну руку, Роскошно разверзает лоно.
– Однако - гонимся за ним, Хотя лишь зрим его рамена.
272 Херсонида Тут мы на Марсовы поля, Где зыблется кровавый пламень, Где кровожадная Мегера Ужасный факел потрясает, - Бежим, себя позабывая; Раздастся ль тамо пушек гром?
– Восторг военный дух объемлет; Сверкнет ли длинный копьев лес?
– Бежим в сию железну рощу; Подставит ли смерть остру косу?
– Мы скачем бодро через косу; Или спешим лице представить В шумящем зрелище градов?
– Кипяще рвенье нас выводит На горизонт в гражданском мире.
– Как славно быть планетой там, Где блещут все плоды олив! Или грядем в уединенье, - Преследуемы в прочем славой, - Открыть всю сродностъ чрез перо?
– Внутрь-уду пробудяся жар, Возженный некогда едва Бессмертным духом чистых муз, Но затушенный вихрем страсти, Воспламеняет паки душу И проницает поздный век, Хотя б не разгорелся ныне.
– Природа доставляет краски; Вкус очищает тонку кисть; А слава шепчет, - как зефир, О тех веселых шумных плесках, Что при суждении картин В позднейшем мире возгремят. Но ах!
– сколь часто удается Ступить тогда на верхню степень, 560 570
Пестъ восьмая 273 Когда неумолимо время Точить железо начинает?
– Сколь часто на главу седую Венец лавровой надеваем, И кажется, что только с тем Возносим на трофей блестящий Одну очарованну ногу, Чтобы с слезами проливными, Или с параличем сильнейшим Другую водрузить во гроб. Так мы в полуденны часы Кипящей нашей средней жизни Стремимся к выспренним звездам; Взбираемся до замка славы.
– Хотя гора ея стремниста, Как Чатырдаг или Кавказ; Хоть дышуща ея труба Пустые буквы в воздух мещет; Но мы идем, - скользим, встаем И иногда - туда восходим. Восходим, - тут ты, сибарит, Просиживаешь целы ночи Под светлостью ночных лампад За лакомым столом в чертоге; Тут ты, от счастья охмелев И быв любовью упоен Среди своих прекрасных Фрин, В себе не помнишь человека И мыслить о себе дерзаешь, Как бы о новом божестве; Тут ты сидишь надмен, - а там Невидима десница пишет На марморной твоей стене Печальну меру живота
274 Херсонида И час небеснаго суда; А там - торжественный гнев неба Уже катает грозны громы Под рдеющим Судьи престолом.
– Как?
– ты бледнеешь, новый бог!
– Ты изменяешься в лице! Ты тщишься преложить сии Черты небес чрез ложный толк; Ты тщишься ради ободренья Под шумом Вакховых знамен, Под тенью шепотливых миртов Уста у совести зажать!
– Не беспокойся!
– приговор Уже произнесен на небе. О небо!
– все сии деянья, Которых образы блестящи В очах земли велики суть, Перед тобою - что такое?
– Извилины неважны червя Иль блудные шаги греха.
– Ах!
– кто б из человек не пал? Кто б был всегда неколебим? И мудрого стопа неблазна Нередко подле рва скользит.
– Где ж точный человек найдется?
– Ответствуйте мне, мудрецы!
– Вотще ты, чудный Диоген, Его на торжищах искал; Фонарь твой вечно не погаснет; Весь мир ничто, как маскерад.
– Нет в мире ни одной души, Котора бы, подобно небу, От дерзостных нашествий облак Не помрачалась никогда.
– Сия душа, - сей протяженный
Шесть восьмая 275 Светильник столповидный с неба, Луч, сыплющий в юдоль плачевну, Всегда ли чист - и не тускнеет От мглы, из моря исходящей?
– Ах!
– часто пятна пристают На чресла пламенны его; Но ты, - о милосердо небо!
– Женешь их духом уст своих И радугой его венчаешь.
– По буре устаем в пути; Зной, - гром и молния паляща Свирепствовать перестают.
– Мы ищем тишины в тенях; Горящий дух внутри хладеет; Тогда пришедши важна Мудрость И с нею Опытность седая Снимает с глаз завесу мрачну И, радужный развивши пояс, Нас с строгим небом примиряет, И рдяным перстом указует На вечеряющий день жизни. В то время шествуем ли в роще? Идем ли по полям зеленым? Идем ли на холмы кладбища?
– Там слышим воздыханье мира; Там зрим развалины его И сгнивший механизм его.
– Здесь зришь источенные мышцы И ноги лжебессмертных Марсов; Там попираем прах и кости Блистательных любимцов счастья, В которые еще поныне Сиротски слезы проникают; Здесь плачешь над сухой ланитой И грудью некоей Астарты,