Разорвать порочный круг

Игривый котенок дернул ухом, отпихнул передними лапами руку Рамси и быстро вскочил на лапки. Высоко подняв хвост, он куда-то деловито пошел.

«Ты куда?» — пролетела в голове отдаленная мысль . Они еще совсем мало поиграли, дома сидеть скучно — Рамси это точно знал! — а вот причин для прекращения игры видно не было, поэтому неуклюже поднявшись с земли, он заторопился вслед за гордо уходящим котенком.

Неожиданно окружающий мир заскакал и размылся, откуда ни возьмись раздался громкий, пугающий собачий лай, и появилось перед глазами большое черное тело зверя. Оно пружинило на мощных длинных лапах, с рыком обнажило острые белые зубы и впилось ими в черно-коричневую, в полосочку спину котенка. Картина перед глазами совсем смазалась, был лишь слышен тонкий кошачий вой и ужасный чавкающий звук, перемешивающийся с собачьим рыком. Черно-коричневая масса с вкраплениями насыщенного красного цвета.

Создалось ощущение, что время ускорилось, перескочило через некоторые моменты, пропустив при этом какие-то детали, и только ужас и отчаяние неизменно оставались при Рамси и набирали силу. Он отказывался верить в то, что происходило сейчас, и ничего не мог поделать с навернувшимися от страха бессилия на глазах слезами. Однако уже вскоре ускорившийся мир замедлился и предстал перед его глазами неподвижным котенком на земле и стоящей над ним собакой.

Не зная, что делать, и дрожа от ужаса, он побрел ко псу и вытянул ручки вперед, не отводя своего взора с маленького мертвого тельца, разорванный бок которого пестрел алым цветом. Черный бродячий зверь угрожающе зарычал, оскалил зубы и затем вцепился котенку в шею. Рамси видел, как зверь тряхнул свою добычу в воздухе и побежал с ней прочь, а из ее разорванного бока выпало что-то красное и потянулось следом по земле.

Не успел ужас переродиться во что-то новое, как перед глазами вновь все замелькало, закружилось и выскочило из хаоса изуродованным неподвижным тельцем котенка, над которым уже вились жужжащие мухи. Его мех окрасился в бордово-красный цвет, неприятно пах, а когда Рамси дотронулся до него рукой и пихнул, то ничего не произошло — его друг не откликнулся и не пошевелился.

Паника и страх сменились режущей изнутри болью и отчаянием, вид развороченного тела и доносящийся издали лай подтолкнули к скорейшему бегству с этого места. Раздирающее ощущение внутри никуда не уходило, лишь иногда становилось ярче и сильнее, словно кто-то вжимал сильнее нож внутри. Из глаз текли слезы, и гнала вперед только маленькая, последняя надежда на то, что мама поможет, сделает так, чтобы это боль ушла. Она должна ему помочь. Пускай на этот раз точно поможет…

События начали повторяться: Рамси вновь видел приоткрытую дверь, вновь забежал в дом, вновь бросился на поиски мамы. Все его существо, раздираемое болью и тревогой, кричало, что это не могло повториться, что он ошибался и на этот раз все будет иначе. Зрение помутнело, мир потерял очертания, и единственным ориентиром стали ощущения и мысли. Он чувствовал, как мама с силой отпихнула его от себя и что-то раздраженно пробурчала. В груди резануло от новой боли, и она не задержалась только в груди, а поднялась выше, после чего сошла вниз, словно гребень разбившейся о берег волны.

Он зарыдал, сверху раздался крик вновь больно оттолкнувшей его от себя матери, и вырвавшийся громким воем плач набрал силы. Почему она делала это? Он не хотел, чтобы это все повторялось вновь, ему было больно, так больно, он не знал, что с нею делать…

Едва найдя в себе силы, ребенок в последней надежде бросился к матери и крепко сжал ее платье в кулачках. А все катилось дальше, неумолимо повторялось шаг за шагом, и, когда мать схватилась за ремень, а крупные слезы покатились градом из глаз, бастард взвыл от отчаяния во всю силу, уже понимая, что произойдет дальше, и взывая слезами остановиться. Все оказалось бестолку, и он, ощущая себя преданным, обессилено застыл на месте.

Первый удар ремнем отозвался новым приступом раздирающей изнутри боли. Она быстро нарастала и стремительно поднималась из груди вверх к голове, занимая собою все существо. Сыплющиеся, хаотичные удары попадали то по попе, то по спине, то по пояснице, и сколько таких ударов предстояло еще вытерпеть, он не знал. Ему было так больно… но больнее всего было в груди. Почему она делала это? Почему она поступала так с ним? Все внутри просто орало от обиды и боли; он был один, совсем один, и существовала только эта безумная боль, которую мать только усиливала и которую он не хотел, чтобы она смогла доставить ему еще раз.

В следующий миг, когда невыносимая боль достигла головы, в груди будто бы что-то разорвалось, а в голове — соскочило, в одночасье стало легко: боль ушла, а вместо нее в бастарде заплескалась обида и злость. Они прогнала боль. Он справится и без нее .

Внутри продолжало печь и зудеть от гнева, а мир снова куда-то полетел, завертелся в хороводе, и следующее, что Болтон знал — он был голоден, сходил с ума от голода, готов был на стену лезть, только бы найти еду. Он безрезультатно искал еду на протяжении уже не одного часа и с каждой прошедшей минутой начинал раздражаться и кипеть от злости и ненависти ко всему всё больше. Зато сейчас хотя бы было удобнее и проще передвигаться: ставшие длиннее и сильнее ноги не заплетались и не цеплялись друг за дружку, и он уже успел обойти все вокруг дома и те места, где иногда можно было найти что-нибудь съестное, и теперь направлялся к мельнице, решая проверить и там.

На мельнице стоял гул и пахло сеном и молотым зерном, от запаха которых в животе засосало и закружилась голова, а возле наваленных мешков на глаза попался огромный ломоть хлеба в руках какого-то мальчишки, что был размерами не больше самого его. Это было как раз то, что Рамси искал, поэтому немедленно направился к долгожданной еде, ощущая, как в животе заурчало, а рот наполнился слюной. Злоба спала, уступив место удовольствию от предвкушения скорой еды, и уже через считанные секунды его руки сомкнулись на чуть зачерствевшем ломте хлеба и потянули его к себе. Запах выпечки ударил в нос, в пустом животе громко заурчало, а глазам уже стали видны маленькие дырочки на мякише, да только вот другие ручонки сразу же потянули хлеб обратно, и в бастарде полыхнула новая волна гнева, придав сил для продолжения борьбы. Он схватил хлеб и, не намереваясь отпускать и терять его, потянул к себе, вцепился зубами в кусок, нацеливаясь в любом случае сейчас поесть. Озлобленно подтягивая еду к себе, он откусил от ломтя кусок и в остервенении продолжил вырывать хлеб из рук мальчишки. Наконец он вырвал ломоть из рук мальца, а его самого с силой оттолкнул в сторону, чтобы даже не смел соваться к нему. Это его еда.

Все вокруг посветлело от радости… Наконец-то он мог утолить голод. Хлеб был очень вкусным, ароматным, и аппетит не мог испортить даже гадкий рев мерзкого мальчишки. Торопливо запихивая в рот хлеб, Рамси глотал его, практически не жуя — на это не было времени! Когда же он заметил боковым зрением приближающуюся сюда женщину, то начал вновь злиться и, проникаясь ненавистью к ней, запихивал в рот еду еще быстрее.

Рамси краем глаза видел, как подоспевшая сюда женщина, присела возле орущего мальчишки и запричитала что-то противным тонким голоском. Он понимал, что у не было времени на то, чтобы успеть съесть весь кусок, и поэтому озлобляясь еще больше вгрызался с остервенением в хлеб, стараясь откусить и съесть побольше кусков и не чувствуя при этом вкуса поглощаемой еды. Он не собирался ничего отдавать этой женщине, пусть только попробует сунуться к нему!

Но вот крестьянка обратила внимание на него и, произнеся: «Ты зачем хлеб забрал?», потянулась за зажатым у него в руках ломтем. В глазах побелело от ярости. Пускай идет к черту, это его хлеб! Он его достал, значит, он его и съест! Кровь закипала от злобы и ненависти, и Рамси, не выпуская изо рта куска, в который вцепился зубами, громко завизжал, предупреждая не сметь трогать его. Однако этой настырной женщине было наплевать на его предупреждения, и она принялась отбирать у него найденную и с трудом отвоеванную еду. Да как она смела..! Неужели думала, что он вот так просто отдаст ей свою еду?! Пусть идет к черту, ведь он не отдаст, это — его!

Рамси продолжил кричать и изо всех сил удерживать у себя хлеб. Противная женщина упорно пыталась отобрать еду, рядом вопил, плача, мальчишка, чей голос звучал так надрывно и раздражающе, что хотелось заткнуть ему рот и показать, кто здесь сильнее. И бастард бы именно так и поступил, если бы не занятые руки и необходимость отстоять свою добычу.

Болтон не увидел, но почувствовал нутром, что на поднявшийся шум подоспела его мать, появление которой лишь отозвалось разочарованием и отозвалось чистосердечным желанием: чтобы она сгинула отсюда и не мешала ему расправляться с едой. Сражаться за хлеб становилось все сложнее, шлепок по попе от матери только добавил гнева, а упертую селянку пришлось один разок хорошенько укусить — слишком много проблем было от нее! Укус сработал: женщина отдернула руку, и он мгновенно ощутил торжество своей победы и возможности все-таки остаться при еде и утолить хоть немного пожирающий его изнутри голод.