Разорвать порочный круг

От этого осознания ослабла внутри невидимая натянутая струна и разрушилась почти до самого низа непробиваемая стена, что по крупицам, по рядам каменной кладки разваливалась последние сутки. Он будет осторожен и уважителен к пространству Волчицы и ее пожеланиям. Он не хотел ее расстраивать.

Волчица заключила Болтона в свои объятия и успокаивающе водила пальцами по спине. В ее глазах Рамси мог видеть доброту и готовность выслушать, а чуть опущенные веки напоминали о том, что ночь сейчас была в самом разгаре и разбуженная Санса все еще хотела спать.

— Что ты видел там, в воспоминании?

Голос жены звучал мягко и мелодично для ушей, его звук заставлял что-то зашевелиться в груди. Рамси было бы очень приятно послушать его, однако не в этот час. Темнота покоев давила со всех сторон, проникала в самое нутро и вытягивала наверх потаенные страхи. Она выталкивала на поверхность сознания увиденные воспоминания, которые тянули за собой совсем свежие переживания, которые были такими реальными, что, казалось, их можно было почувствовать на кончиках пальцев.

С появившейся на сердце тяжестью Рамси взволнованно заговорил, уже сейчас страшась рассказа окончания сна:

— Я играл с котенком, — перед глазами поплыли картинки из сна. — Кажется, он был со мной не один день, — да, он помнил ощущение, знание, что возникло в тот момент, — я считал его за самое дорогое, что у меня было, — на сердце стало совсем тяжело от воспоминаний о пушистом, крутящемся на месте коте. — Но на него вдруг напала собака и разодрала, — на последнем слове в груди заныло, однако он продолжал говорить: — Я побежал к маме. Сон с этого момента повторился… Как тот, о котором я тебе рассказывал, только на этот раз был более ярким и четким, — Рамси говорил, все больше нервничая, и не мог избавиться от ощущения, что его предали. Это было неприятное воспоминание, к которому не хотелось возвращаться на более долгое время, чем требовалось. Ему казалось, что с мамой будет легче, а она…

Волчица гладила Рамси по затылку и плечам, и эти ласки помогали справиться с волнением, помогали понять, что это всё было там, во сне, в прошлом, а сейчас все было хорошо и не было поводов для волнения. Увиденное во сне осталось позади и ни коим образом не относилось к настоящему. Это осознание придавало сил.

— Потом я очутился в другом месте, в другое время, — быстро перескакивая на следующую картинку произнес бастард. Углубляться в подробности уже однажды увиденного сна не хотелось: с ним было связано много неприятных ощущений, но вот смысла в нем не было абсолютно никакого. — Я бродил до ужаса голодный по округе и искал себе еду. Зашел на мельницу и нашел там мальчика, у которого был хлеб.

Рамси видел, как Санса внимательно смотрела на него и слушала. Проявленные ею внимание и понимание подбадривали и облегчали задачу, располагали рассказывать дальше.

— Я отобрал хлеб у него, а он начал плакать, и на крики прибежали наши матери. Его мать все суетилась над ним и требовала отдать ей хлеб. Моя же мама начала бить меня, пока я не отдал хлеб, — чем больше он говорил, тем сильнее становилось ощущение того, что его предали, и тем отчетливее давала о себе знать обида. — Затем… затем я оказался в лесу с Вонючкой, собирался убить этого гадкого мальчишку, — забурлила злость на мальчишку и на несколько мгновений отвлекла ото сна, ведь как смел этот пацан обзываться бастардом? Да он не имел никакого права на это и заслужил, чтобы ему преподали урок.

Однако мгновение минуло, и сон продолжил катиться в памяти дальше, и уже в следующий миг обиде и злости Болтона пришел конец, на смену которым накатил страх и тянущее ощущение в груди.

— Потом сон изменился, и оказалось, что я стрелял не в мальчишку, а в Вонючку, но я уже ничего не мог сделать.

В груди полыхнуло от бессилия, на глаза в миг выступили слезы, и Рамси подскочил вверх и, ощущая, как что-то толкало его подорваться с места и бежать, бежать вперед, пока не убежит от этих ощущений, сел в постели. Но этому мешали пораненная, болящая нога и осознание того, что бежать было глупо. Бежать было некуда, потому что от себя не убежишь.

Тогда не было иного выхода, он ненавидел сейчас себя за то, что пришлось сделать, за то, что теперь приходилось страдать. Боль внутри не утихала, наоборот, набирала силу, заставляла зажмурить глаза, из которых потоком текли слезы. Рамси забыл, как дышать, давился всхлипами и продолжал утопать в собственном бессилии. Если бы он мог тогда хоть что-то сделать…

Санса вскочила со своего места и крепко обвила его руками, однако боль, в которую тот окунулся сейчас, из-за этого только возросла. Она поднималась вверх болезненными приступами, резала, ослепляла, от нее хотелось выть волком.

Из-за своего бессилия он остался без Хеке, дорогого Хеке. Перед глазами до сих пор стояло его уродливое лицо, а в носу чувствовалась его вонь, что была столь тошнотворной и родной. К этой вони присоединялся аромат цветов, которые Вонючка вплетал в волосы и которые придавали запаху неповторимые нотки. От него пахло домом, заботой и многочисленными часами, проведенными вместе. От него исходило счастье и тепло. Он бы смог сейчас заставить всю боль уйти. С Хеке бы он не знал этой боли.

В груди резануло — сильнее, шире, невыносимее, и Болтон вырвался из рук Волчицы, взвыл зверем, готовый заметаться и забиться в постели, только бы скинуть с себя эту боль и заставить умолкнуть вопящий в голове голос.

Вонючка погиб, Хеке больше нет. Ничего из их прошлого больше нет, и ничего не вернуть, ничего не исправить. Есть только одиночество, наполненное никуда не покидающей его берегов тоской.

Руки жены обвились вокруг Рамси и притянули его к ней. Санса с силой прижимала его к себе и не давала никуда вырваться, лишь нашептывала на ухо слова успокоения. Он слышал их и невольно пугался, что если не возьмет себя под контроль, продолжит и дальше тонуть в сумасшедшей боли, то может получить от Сансы еще большие страдания.

Испуг заставлял действовать, и Болтон с трудом закрыл, захлопнул хлипкую дверь, через которую боль вырывалась наружу, и с силой затолкнул ее обратно в глубину груди и запер там. Но она продолжала давить, упорно пробовала найти выход наружу, пробиралась в голову и вырывалась наружу с частыми, но тихими всхлипами.

Он ощущал, как Санса держала его в своих руках, прижималась щекой к его щеке и приговаривала:

— Всё хорошо, не плачь, милый, — Рамси слушал ее и слушался, запихивал боль внутрь и постепенно брал себя под контроль, а Волчица, заметив, что он перестал плакать и притих, добавила: — Он был дорог тебе?..

Дыхание сперло при напоминании о потере Вонючки и собственном одиночестве, однако, натолкнувшись на барьер, они отступили назад и ретировались на свое место откуда пришли. Рамси чувствовал, что опасность заплакать миновала, и дал напряженному до предела телу расслабиться.

Наполняя легкие воздухом, которым он все никак не мог вдоволь надышаться после сбившегося из-за всхлипов дыхания, он вслушивался в голос жены, которая, ласково пошептав на ухо, спросила:

— Часто такое случалось, что ты голодал?