Разорвать порочный круг

— Да, — сквозь вырвавшийся вместе с ответом всхлип произнес Рамси.

Он вспоминал, что иногда ел в чьих-то угодьях ягоды и яблоки, и не всегда эти вылазки заканчивались удачно. Кажется, он еще подбирал зерно на мельнице. В памяти тут же промелькнуло воспоминание. Он сидел на полу и давился невкусным, вяжущим зерном, которое жевать было очень трудно. На душе стало пакостно и обидно за то, что приходилось перебиваться едой, найденной практически под ногами. В ответ же на обиду и грусть поползла снова наружу режущая боль, которую ему теперь приходилось с еще большим трудом загонять назад. С усилием, но, кажется, это у него выходило, пока в памяти внезапно не пронеслось перед глазами, как отловившая его за поеданием зерна мать дергает за руку, подтягивает с пола вверх и отшлепывает, крича: «Нельзя, бастард». Накатили боль и обида. Он всего-то хотел поесть, а она не дала ему этого сделать, еще и наказала… Такая мелочь, но почему-то при воспоминании о ней обида становилась ощутимее, а одновременно с ней жгло еще сильнее в груди.

Вонючка бы так не поступил.

Вонючки больше нет.

Больше никого нет.

Громкий всхлип и несколько крупных, побежавших по щекам слез отозвались внутри запертой, но все равно дающей о себе знать болью, которая, сплоченно стукнув в хлипкую дверь, с треском вынесла ее и понеслась вверх. Было такое ощущение, что с каждым новым всхлипом внутри кто-то вонзал в его грудь нож и резал, вновь вонзал и снова резал. Рамси пытался вернуть все под контроль, душил в себе вырывающуюся наружу боль и слушал голос разговаривающей с ним жены, что гладила его по спине и пыталась хоть как-то помочь.

— Тшш, она жестоко поступала с тобой, так быть не должно. Она твоя мама и не должна была допускать подобного, не должна была заставлять тебя мучиться голодом.

Вопреки усилиям и раскалывающейся от попытки удержать все внутри головы, в груди сильно резануло сперва от одиночества, а затем — от безграничной обиды, впивающейся во внутренности тысячами иголок. Сознание внезапно перенеслось в тот момент, где первый удар ремнем от матери попадает ему по попе и пояснице, и обида переросла в злобу, злобу на то, что она, мать, несла с собой только боль и страдания.

Воспоминания же не замедляли хода, подхватили Рамси и полетели дальше перед глазами калейдоскопом картинок. Первая встреча с отцом и чувство отвергнутости, выпрошенная Вонючкой возможность пожить с ним, пока Домерик в отъезде, безразличное лицо отца, его холодные серые глаза и сказанное почти не двигающимися губами «Пускай остается», а следом за ними — мгновения из сотен событий и разговоров, но этих мгновений, ощущений, чувств, эмоций оказалось достаточно для того, чтобы осознать все и взорваться изнутри новой, ни с чем не сравнимой болью.

Он никому не нужен.

В груди теперь уже не резало, а заживо сдирало кожу, заставляло задыхаться от невозможности нормально вздохнуть и всхлипов, удушение от которых лишь обостряло боль. Хотелось лезть на стену от раздирающей, вспарывающей ножами боли. От нее сгибало пополам, а она все росла, росла, становилась резче и сильнее. Хотелось бежать от нее на край света…

Ты никому не нужен. Тебя никто не любит.

Боль не отпускала, делалась всё хуже и хуже, парализовывала разум и не давала думать ни о чем другом, кроме нее. Тело было напряжено до предела, изо всех сил боролось с врагом, убивающим его изнутри, но раз за разом проигрывало и теряло надежду на победу.

Рамси сжимала в своих объятиях Санса, но ее близость не несла успокоения или освобождения. Он вцепился пальцами в сорочку, сам жался к Волчице, пытаясь сбросить на нее хоть часть своей боли, но ничего не получалось. Все его попытки разбивались о невидимую барьер. Сансы словно не существовало для него, а его не существовало для нее. Это пугало, от этого он страдал еще сильнее.

Невыносимая боль сводила с ума, обезумев от нее, он бился в агонии, вырвался из рук жены, но та схватила его руками за лицо и, не позволяя ни отвернуть головы, ни сбежать от нее, громко заговорила, не спуская глаз с его лица:

— Все хорошо, милый. Я с тобой, всё в порядке.

Внутри резко и сильно обожгло, и он уже более не мог держать всё в себе и взревел, крича в пустоту и не надеясь получить ответа:

— Я никому не нужен! Меня никто не любит!

Голова раскалывалась, рассудок начинал помутняться.

— Неправда, ты нужен мне! — закричала Старк и еще сильнее сжала ладонями его лицо. Рамси метался, ничего не видя, из стороны в сторону рассредоточенным, отстраненным взглядом, и Волчица в отчаянии воскликнула: — Рамси, посмотри на меня!

— Больно…

Сознание сосредоточилось на источнике шума. От окрика жены боль на миг ослабла, и Болтон взглянул на нее покрасневшими, блестящими от слез глазами, и лишь их взгляды пересеклись, как Санса практически заорала в голос:

— Рамси, я тебя люблю, я нуждаюсь в тебе! Я не брошу тебя, никогда не брошу тебя! Обещаю. Я рядом, я помогу тебе.

Волчица осыпала его лицо поцелуями, не выпускала из своих рук и продолжала взывать к нему. Боль достигла своего пика, перевалилась через него, подтянутая вперед словами жены. Внутри что-то словно слетело, порвалось. Остатки стены рушились, боль прекратила наступление.

— Все хорошо, Рамси, я рядом. Ты не один. Я всегда буду рядом с тобой.

Стена рухнула, чувство одиночества и никому ненужности испарились, оставив после себя призрак пережитой боли в груди. Он был не один, все осталось позади. Эта страшная боль прошла, стена пала. Из глаз сами по себе текли слезы, сбитое дыхание ещё не пришло в норму, но это можно было терпеть, это не было так страшно, как испытанное ранее. Теперь он просто плакал от страха перед тем, с чем сталкивался, как себя чувствовал, и от оставшегося позади горя. Иногда Рамси начинало казаться, что слезы текли у него из глаз из-за всего того, что когда-либо происходило с ним. Хотел бы остановить их, но не мог.

На спине описывала круги рука Сансы, а второй она обнимала его за плечи и прижимала к себе, давая сидеть и отходить от произошедшего, уткнувшись в изгиб шеи.

Постепенно молчаливый, неконтролируемый плач прекратился. Болтон ощутил, что освободился от страданий и внутри наступило время легкости и отдыха после испытанных мучений. Однако разум все еще находился в потрясении и не до конца принял то, что боль страдания завершились, а мир вокруг вдруг стал ощущаться совсем иначе, острее и ярче.

Его обволакивало теплом, исходящим от Сансы, и это тепло заставляло исчезнуть страх, одиночество, оно укрывало от пугающих мыслей. Разжав на сорочке руки и обняв жену, он нашел в этом единении еще больше комфорта и неожиданно понял, что не хочет никогда разлучаться с ней. Он хочет быть рядом с ней, хочет делать все вместе с ней, хочет, чтобы она была счастлива. Он хочет защитить ее от боли.

Санса оставила на макушке и виске Рамси несколько долгих поцелуев, гладила его по спине. Она никуда не торопила его, давала время отпустить боль и отойти от нее, расслабиться в руках первого человека, принявшего его и согласившегося отдать себя ему.