Развод в 50. Двойная жизнь мужа

А там, практически весь этаж, оборудованный под кабинет, встречает нас закатом за окнами и человеком, который вздумал угрожать моей семье.

— Гордей, Гордей, — тянет он слова, дикая на свою ассистентку и прогоняя ее. — Рад видеть в здравии.

Грузный мужчина размера XXL смотрит на меня своими поросячьими глазками, источая триумф и власть.

— Лесть не твой конек, Алексей Игнатьевич, — коротко чеканю в ответ, на что он усмехается.

— Зачем просил о встрече? — якобы не зная, строит из себя клоуна.

— Давай не будем, — коротко озвучиваю и сажусь напротив его стола. — Ты посчитал, что можешь угрожать моей семье… — прищуриваю глаза. — Вместо того чтобы разбираться лично со мной. Поступок слабого человека, Алексей Игнатьевич, не думаешь? — усмехаюсь, потирая подбородок.

Он щурит свои глазки и нагибается ближе к столу.

— Был договор, — чеканит, мои слова ему явно не нравятся. — Был общак, от которого ты не отказался, Зарудный.

— По известной причине, — тут же перебиваю, давая понять, что тот прогиб был лишь по причине того, что я хотел нести в мир лучшее.

Да, выполнив одну плохую вещь. И, возможно, это не оправдание, и надо было отказаться, как и просила меня Марта. Но что сделано — то сделано.

— Сейчас послушай меня, — начинает он, показывая свои перстни на толстых коротких пальцах.

— Нет, я уже достаточно слушал. Сейчас либо на дно пойдут все, кто замешан, — озвучиваю жестко. — У меня список всех имен, всех транзакций и счетов… А главное — сумм, которые точно привлекут известные нам органы. Эту черную книжечку я веду с того самого момента, когда ты впервые появился передо мной. Поверь, мне терять нечего. — Уверенно смотрю на то, как раздуваются ноздри этой продажной шкуры. — Это вы переживаете за свою красивую грязную жизнь.

Этот ублюдок оставляет звонкий удар ладонью по столу.

— Посмеешь еще раз послать кого-то к моей жене, моим детям… тронуть хотя бы один волос с их голов, — сквозь зубы проговориваю, нависая над ним, — один звонок, Леша. Один звонок.

— Ты… — цедит он.

— Да, — киваю, признавая. — Мразь, которой ты дал хлеб и которую ты научил играть по своим правилам. Если же ты меня услышал и понял — ты можешь делать что угодно и со счетами, и с бабками. Но имей в виду, что придется найти новую пешку, а это уже будет сложнее.

Выхожу из кабинета, потому что знаю, что без своих акул это ничтожество ничего из себя не представляет. Потому что трусливый урод, который прячется за парой шкафов с сомнительным прошлым. Сам же, хоть и где-то блефовал, уверен, что эффект будет нужный. Даже если решит, что нужно теперь убрать меня из страха быть разоблаченным — то семью мою теперь не тронут.

Глава 60. Гордей

Три года назад

Я ослабляю галстук, откидываю голову назад и устраиваю свою шею на подголовнике кожаного кресла. Приятное солнце, такое долгожданное для Питера, бьёт в окно, заставляя мою щёку гореть.

Я ощущаю себя жутко уставшим и неспособным мыслить. В моём возрасте уже всё чаще возвращаешься к мыслям о прошлом, о том, сделал ли ты всё правильно, прожил ли жизнь так, как хотел. Есть ли тебе за что стыдиться, успел ли ты попросить прощения у тех, кто его так долго ждал.

В двадцать мы все амбициозны, готовые рваться до высот, несмотря ни на что. А сейчас я оборачиваюсь назад, смотрю с тоской в глаза всему пройденному пути — и мне есть за что стыдиться. Есть за что себя не уважать. Увы.

Часто вспоминаются строки из песни Градского, которые сейчас понимаешь совсем иначе.

Как молоды мы были, как искренно любили, как верили в себя…

Святым оставаться не получается, даже если ты пытаешься идти в конечном итоге к свету.

Я хочу отдыха. И нет, дело не в том, что физически моё тело истощено. Дело в том, что эмоциональная усталость настолько велика, что даже самые ясные мысли больше не приходят в голову. Ты пытаешься вырыть им этот путь, проложить дорогу, но в очередной раз утопаешь в боли, разочаровании и сочувствии к самому себе.

Я уверен, что рано или поздно с этим сталкивается каждый, кто живёт на нашей планете.

Мне грустно, что уже больше десяти лет я живу вдали от своей семьи. Хоть они и приняли мой выбор, остались со мной, я всё равно ощущаю вину. Что в погоне за своими амбициями, в погоне за деньгами, я в какой-то момент перестал ощущать вкус жизни. Всё приелось.

Еда ресторанная, поездки заграничные, встречи с влиятельными людьми вызывают лишь отвращение и тоску. И самым вкусным кажется та самая жареная картошка со шкварками, которую я ел в общаге на последние деньги.

Жаль, что я мало принимал участие в воспитании сына, а дочери уж и подавно не хватило отцовского плеча и ласки. И пускай я для неё самый любимый папочка, я всё равно чувствую себя полным дерьмом — за то, что она так безусловно любит, хотя я не заслужил.

Я пропустил много утренников в саду, я не был на вручении аттестата в школе, я не видел, как она ночью сбегала к подружкам на ночёвку. Я всё просрал.

Прикрываю глаза, продолжая себя топить в своей боли. Сегодня именно такой день, когда я готов поставить точку в работе, уйти досрочно на пенсию, просто уволившись. Закрыть эту главу навсегда.

Работа не позволила мне даже оказаться на похоронах собственной матери, которая тяжело болела. Марта ходила к ней в больницу, Марта делала примочки от пролежней, переворачивала её на бок и меняла, блядь, подгузники.

А я, родной сын, в это время наступал себе на горло, подписывая очередную левую бумажку, обеспечивая своей семье финансовую безопасность. Хотя от этой деятельности ничего хорошего делать не приходится.

— Гордей Михайлович, к вам посетитель. Говорит, что по личному вопросу.

Стук в дверь выбивает меня из моих мыслей. Приоткрываю глаза, смотрю на своего секретаря. Она отчего-то извиняюще на меня смотрит. Наверное, у меня на лице написано, как чертовски я устал.

— Кто там? Имя назвали?

— Там женщина, она попросила, чтобы вы её приняли. Сказала, что очень важный разговор.

Понятия не имею, кто это может быть. Марту знают. Евка бы точно позвонила, да и женщиной её назвать язык не поворачивается. Девчонка ещё.

— Ладно, пригласи. И кофе мне сделай, пожалуйста. Желательно покрепче.