Реалити-Шоу

С огромным усилием разлепляя на ходу глаза, я пошла в туалет. Организм сопротивлялся, как мог, отводил меня от новой напасти, что свалится, как снег на голову, в следующее мгновение, искушал вернуться в постель и, раз уж я всё равно опоздаю на работу, поспать ещё хотя бы минуточку. Но я была непреклонна, и, спустив шортики-пижаму, только коснувшись дерматиновой поверхности ободка унитаза, кожей почувствовала холодные капли Серёжиной мочи, что кислотой въелись в мои ноги, и кажется, уже никогда не отмоются. Серёже повезло, что он уехал до того, как это случилось. Без кровопролития не обошлось бы никак, а так всего лишь весь подъезд слышал мой бешеный ор, да кот забился в дальний угол под диван, до конца не разобравшись в ситуации. Как ужаленная, подскочила и бросилась в душ. Не дожидаясь пока стечет холодная вода, изо всех сил тёрла мочалкой ноги, всю их внутреннюю часть, от колена и до самой спины. Легче не становилось. Фу, мерзость.

Постные лица коллег особых эмоций не вызывали, привыкла за восемь лет стажа. И всё же, к обычному напыщенно-брезгливому выражению их физиономий добавилась какая-то новая, едва уловимая нотка озабоченности, причем у всех сразу. На входе столкнулась с нашим водителем, он сочувственно кивнул в ответ на натянутую улыбку моего приветствия и молча пошел по своим делам, оглянулся, постоял и дальше пошел. В узком коридоре Надежда Михайловна сплетничала с бухгалтером, две подружки-жабы, увидев меня, стихли, гомон возобновился, лишь когда за моей спиной затворилась дверь рабочего кабинета.

Включила компьютер, достала из сумочки блокнот с записями о выставке сельскохозяйственной техники, щелкнула выключателем электрического чайника. Понедельник, одиннадцать часов, а редакция, обычно жужжащая потревоженным ульем, словно вымерла. Сплетниц коридорных я в расчет не беру.

Заварила растворимый кофе, разбавила холодной водой из графина, удобно расположилась за столом. Первые слова печатать тяжело. Как первые шаги долгого путешествия, начало текста должно быть лёгким, непринужденным и многообещающим. Писать легко про тяжелую технику не получается. Грызу карандаш, периодически стучу им по клавиатуре, но все слова не те, все невпопад. В кабинет влетел Стасик. Уверенной походкой шел к столу моей соседки, но, увидав меня, запнулся, опешил, побледнел, словно привидение увидел, замер, глаза выпучил и не дышит.

— Стасик, привет, — машу ему из-за монитора. Он мнется, молчит. — Стасик, ты не заболел? На тебе лица нет.

— Там это… Тебя главный искал…

— Чего хотел?

— Он в пятницу тебя искал, а тебя не было. И сегодня с утра ещё два раза искал. Ругался сильно, кричал даже…

— А, ну тогда понятно.

— Что понятно?

— Что эти кикиморы шепчутся там, в коридоре.

— Он просил передать, если тебя увижу, передал тебе, чтобы ты к нему зашла.

— А что в лесу сдохло, что он на работу приехал? Да ещё и меня искал.

Стасик пожал плечами.

— Зайду-зайду. Грех не зайти, раз просил.

— Там со специальным выпуском что-то не так пошло, — заговорщески шепчет Стасик, как бы предупреждая к чему мне готовиться.

— С каким выпуском?

— Специальным, рекламным, про выставку сельскохозяйственной и строительной техники, на которую тебя отправляли.

— Мне никто не говорил, что это будет особенный какой-то выпуск, я ж думала, обычная статья. Вот, сижу, ваяю. Так ты же меня туда сам и посылал, а ничего такого особенного не говорил, Стасик-Стасик.

— А я знал?

— Ну а кто, если не ты? Ладно, иди, сама разберусь.

Он кивнул с облегчением и, видимо, забыв зачем пришел, убрался восвояси.

Кабинет главного редактора находится на втором этаже. Кроме его кабинета на этаже размещается актовый зал (он же конференц-зал) и уборная, замкнутая на ключ, который, соответственно, был только у него. Главный обходится без секретаря. Дверь его приемной распахнута настежь всякий раз, когда он появляется на работе, а появляется он редко, и каждое его появление сродни комете в небе, ни для кого не сулит ничего хорошего.

Я робко постучала по дверному полотну, постояла на пороге, не торопясь входить. Теплилась надежда, что он будет занят чем-нибудь поважнее меня, гаркнет, чтобы зашла попозже, да позабудет обо мне вовсе, как это бывало много раз. Но сегодня везенье — не мой конёк.

— Хомич! Сюда иди. Скорее. Где статья?

— Пишу. Вот прямо сейчас из-за компьютера к вам бегом примчалась. Там, кстати, был один особенный экспонат…

— Какой к чертям собачьим экспонат? Где ты была в пятницу?

— Болела.

— А сегодня с утра?

— Продолжала болеть, но собралась с силами, не подводить же коллектив…

— Почему в пятницу тебе было не дозвониться?

— Телефон разрядился…

— А ты что, в поле, что ли болеешь? Зарядного устройства у тебя нет на телефон что ли? Или, как шляться где-то, непонятно где, так ничего не болит, а как работу делать, так всё, при смерти? Надоело. Быстро, назови мне три причины, по которым я не должен уволить тебя прямо сейчас.

— Уволить? Меня? За что?

— Всё? Закончила? Уволена!

— То есть как уволена?

— Уволена — значит до свидания. Прощай, Хомич.

— Вы не можете просто так взять и уволить меня без причины.

— А мы не просто так. Мы в пятницу составили акт на твое отсутствие в рабочее время на рабочем месте, в понедельник акт составили на опоздание. Два грубых дисциплинарных проступка подряд — это не без причины. Всего доброго. Успехов в личной жизни. Что не понятно?

— Всё понятно, — процедила я сквозь слезы. — А как же статья? — всхлипываю, не осознав до конца, что меня не прогуляться просят, а за шкирку вышвыривают, как нагадившего в тапки кота.

— Ты ещё здесь?! Брысь, сказал, чтобы глаза мои тебя не видели.

Слезы хлынули из глаз фонтаном в три ручья. Нет, проститься на веки с этой Богом забытой газетенкой, недоразумением эпохи коллективизации, входило в число призёров моих заветных желаний, но как-то иначе я это себе представляла. Меня не просто уволили, меня растоптали, вытерли об меня ноги, подтёрлись мною, можно сказать, и выкинули, как мусор на помойку. И хотя это был мой первый опыт увольнения, считаю, что всё могло пройти куда интеллигентней, деликатней, с прощальным тортом и пожеланиями доброго пути, а не пинком под зад с фанфарами и матерной тирадой за спиной.

Перебирала ногами ступеньки, затем коридор, не шла, и даже не плелась, ноги механически делали свое дело, мозг же оставался безучастным. Механически ноги привели меня в кабинет, механически рука подхватила сумочку, и совершенно бессознательно я вышла на улицу, ровно так же, как делала это последние восемь лет. То, что сейчас творится в моей душе, не назовешь пустотой. Пустота чистая, невинная, а на душе грязно, как если бы кто-то плюнул на белую стену, глаза прохожих видели бы только этот плевок и никаких белил вокруг.