Реалити-Шоу

Полуденное солнце беспощадно жарит, но и его я не замечаю, как и косые взгляды людей, и то, что развязался шнурок. Вдруг место, которое так долго было ненавистно, почему-то стало родным. Привязалась, привыкла. А ноги всё куда-то идут и идут, но не меняются пейзажи, и ничего я не хочу, и видеть не хочу никого, а тем более с кем-нибудь говорить. Знаю, что мне скажут, не важно кто, слова у всех одни на этот случай: что не делается, всё к лучшему, жизнь не кончается и так далее. Стандартный набор утешений, которые ещё никого не утешили. Да, всё к лучшему, да, не кончается жизнь, а деньги кончаются, а без них закончится жизнь, не в биологическом смысле, конечно, а в смысле такая, которой живу. Прощай Рязань, привет Касимов.

Жаль, нет дождя, грустить под этим солнцем невозможно. И я не буду унывать, найду себе работу. Серёжа ещё какое-то время будет платить за квартиру, а дальше будь, что будет. Пиджак хотела купить. Теперь не куплю. Осень бы продержаться, а зимой он и даром не нужен. Да чёрт с ним, с пиджаком, как говорится, не жили богато, нечего начинать.

***

Серёжа задержался на работе. Ему-то хоть есть где задержаться. В восемь часов приехал раздраженный, от еды отказался, с поцелуями ко мне не приставал. Рухнул на диван, подкатил глаза, минут пять не шевелился, кажется, даже не дышал. С моим отцом такое же случалось, и тогда мать, мудрейшая из женщин, настоятельно рекомендовала не приближаться к нему на расстояние вытянутой шпаги, молча разогревала еду, ставила на стол, и скоро всё возвращалось в прежнее русло. Разогрела в микроволновой печи картофельное пюре, предварительно убрав из него несколько кошачьих волос, выловила со дна трехлитровой банки два соленых огурчика, два помидорчика, дольку чеснока. Звать его на кухню слишком опасно, все труды пойдут насмарку, взяла тарелку, отнесла в комнату, поставила на стол, за которым вечерами доделывала работу, когда она у меня была. Серёжа приоткрыл один глаз, уголки рта приподнялись в едва заметную улыбку.

— Любимая, — протянул он в своей слащавой манере.

— Устал?

— Угу.

— Что делал?

— Вроде бы ничего особенного, всё как всегда, кругом, бегом… — он приумолк и стал внимательно разглядывать мое лицо. — Люблю, когда ты не накрашена, такую красоту нельзя прятать под штукатурку.

— Да я никогда особо не штукатурюсь, как ты это называешь.

— Знаю и всё равно люблю тебя такой.

— А накрашенной, значит, не любишь?

— Люблю. Всякую тебя люблю, — говорит он, накалывает вилкой маринованный огурчик и отправляет его в рот, с хрустом раскусывает и продолжает, почавкивая, — ну, а у тебя что нового?

— Ну, что у меня нового? Меня уволили.

Серёжа прервал жевательный процесс и излишне театрально вылупился на меня, выждал паузу три-четыре секунды, продолжил жевать и говорить, роняя крошки со рта на пол.

— Уволили? Интересно. А почему?

Я пожала плечами.

— Ещё интереснее. Но, что не делается, всё к лучшему.

Я усмехнулась.

— Не, ну а чего, теперь-то у тебя будет больше времени заниматься домашними делами.

— Какими домашними делами? Серёж, у меня ж ни коровы нет, ни свиней. Тут только одно домашнее дело — с левого на правый бок переворачиваться на диване, ну, ещё полы раз в полугодие помыть, перед пасхой, да в канун рождества.

— Пока что да, но вот поженимся, нарожаем детишек, и тогда дел будет невпроворот.

— А жить на что? — пролепетала я растеряно.

— Даст Бог ребенка, подаст и на ребенка.

— Это конечно замечательно, но как-то я не готова пока. Меня только несколько часов, как уволили, да и замуж ещё никто не звал, а ты уже про детишек что-то говоришь.

— Лиха беда начало.

— Пословицами да поговорками сыт не будешь.

— И то верно, да утро вечера мудренее.

— Серёж, ты головой о словарь ударился что ли?

Он призадумался как бы припоминая, обо что он бился головой, я громко рассмеялась.

— Ладно, Серёж, кушай, пока горячее. Бог подаст — хорошо, а нет, так сами заработаем, правда?

Он кивнул с набитым ртом, к теме женитьбы и детей, к моей великой радости, мы больше не возвращались.

***

Ни лязг ключей, ни жалобное мяуканье голодного кота, ничто не могло меня разбудить этим чудесным вторничным утром. Звуки гармонично вплетались в сюжет сна, доброго, почти волшебного. В выходные почему-то сладко не спится, а в отпуске я так и не побывала. Встать в одиннадцать часов, не ощущая себя при этом врагом народа, дорогого стоит, и ради этого каждому нужно хоть раз в жизни уволиться.

Вдоволь насладившись бездельем, решила начинать новую жизнь. Покопалась в Интернете. Вакантных должностей журналиста в Рязани почему-то нет. Другие профессии пока не рассматриваю, ибо ко всему временному отношусь настороженно, не без оснований, должна сказать, один Серёжа чего стоит. Позвонила Ниночке, договорилась о встрече. Разговор нетелефонный, потому как затянется не на один час. Делать мне всё равно нечего, а чашечку кофе за разговором с подружкой выпила бы, если она угостит. Глаголы в условном наклонении и подчинительный союз «если», теперь будут появляться в моей лексике регулярно, всякий раз, как зайдет речь о любой, самой маломальской трате денег.

Ниночка кофе нам не купила, сама без денег сидит, и у родителей просить постеснялась, те только вернулись из Анапы, экономят.

— Свиньи они, Алёнка, так с тобой некрасиво обошлись, слов нет, — сочувственно запричитала Ниночка, дослушав историю моего освобождения из крепостных.

— Слов нет, одни эмоции, — согласилась я, — но где-то же копеечку брать нужно? Нужно. Вот и вопрос логичный — где?

— Знала бы, подсказала. Спроси у Светы. Девчонка ты красивая, камера тебя полюбит, да и зритель тоже.

— Меня от слова камера коробит. Как это самое началось, так одна за другой и неприятности посыпались.

— Что, например?

— Серёжа этот со своим любовным сиропом, который скоро у меня из ушей польется, теперь с работы турнули, да и так, по мелочи, всякого разного.

— Зажралась ты, мать.

— Вот и про мать ты точно подметила. Он, как затянет вчера свою песню заунывную, давай, говорит, рожай…

— Кого рожай? Ты беременная, что ли?

— Сплюнь. Нет, конечно, ты первая узнала бы.

— А что тогда?

— Да ничего. Дома, говорит, сиди, поженимся, детей нарожаем.

— Так он тебе предложение сделал?

— Снова мимо. Ничего он мне ни делал, ни детей, ни предложений. Так, просто языком мелет.

— А если бы сделал, согласилась бы?

— Не знаю, — пожала я плечами, — нет у меня к нему чувств. На Светку посмотришь, так та вся светится, когда про Артёмку своего вспоминает. Там-то понятное дело. Ну, а я, вот, вся перед тобой, и как видишь, не свечусь.

— А нужно светиться?

— Хотелось бы.

— Но сомневаешься?

— Сомневаюсь. Я теперь вообще ни в чем не уверена.

— Позвони дедуле-трактористу.

— Звонила.

— И что? Ты не рассказывала.

— Тоже ничего хорошего. У него редкий дар делать из меня дуру на ровном месте, без причины.

— Ну да, дар редкий, только у него и у тебя самой такой дар есть.

— Получается так. Умеешь ты поддержать, подруга, ничего не скажешь.

— Ни дрейфь, Алёнушка. И не с такими трудностями справлялись. Помнишь, учился с нами мальчишка вьетнамец. Не долго пробыл, один семестр, и тот не до конца. — Я кивнула. — Так вот, его отчисляют, а он спокойный сидит, и хоть бы тень беспокойства по лицу скользнула. Думала, он не понимает, что происходит, подошла к нему тогда, заговорила, долго объясняла, а он спокойно ответил, что в тех местах, откуда он родом, часто случаются ураганы, и плоды многолетнего труда ветер уносит в океан, не оставляя камня на камне или в их случае, бамбука на бамбуке. Но эти природные явления его народу известны и привычны, а потому они не расстраиваются по пустякам, а строят новый дом и живут дальше, как ни в чем не бывало.