Ребро Адама

Вместо пожилого туркмена с «Панасониками» соседом его оказывается здоровенный молодой мужик в одних кальсонах.

–  О! У меня новый сосед?
– радушно говорит Евгений Анатольевич.
– Здравствуйте, здравствуйте.

Сосед внимательно смотрит на Евгения Анатольевича:

–  Слава богу! Я-то думал, придет сейчас какой-нибудь старый хрыч - с ним и каши не сваришь. Здоров!
– он протягивает руку.
– Дмитрий Иванович! Можно просто - Митя.

–  Евгений Анатольевич.

–  Порядок! Значит так… Тебе сколько, Жека?

–  Чего?

–  Лет.

–  А… Пятьдесят четыре.

–  Ладно. Скажем - сорок пять. Ты выглядишь - зашибись! Обьясняю: заклеил двух телок. Придут к пяти. У меня - две бутылки самогона, баночка килек и… вот твой тортик. Одна, чернявенькая, тебе. Не то евреечка, не то армянка. Они, знаешь, какие заводные? Только туда рукой, а ее уже всю трясет! А вторая, беленькая, мне. Годится? После захочешь - махнемся. Они, по-моему, на что хошь подпишутся! И главное - потом не надо три дня на конец заглядывать. Одна в судомойке, вторая на раздаче в каком-то пищеблоке. А там, сам знаешь, осмотр за осмотром. Так что и тут порядок в танковых войсках! Учись!

–  Видите ли, Митя, дело в том, что я вряд ли смогу…

–  Главное, не тушуйся, Женька! Я ж с тобой! Сели, по стакану, килечка-шмилечка, две-три дежурные хохмы, гасим свет и… понеслась по проселочной!

–  Вы меня не поняли, Дмитрий Иванович. Я сегодня приглашен в гости. На день рождения.

–  Вот так уха из петуха!
– растерянно чешет в затылке Митя.
– Что ж мне с двумя-то делать?..

Евгений Анатольевич оглядывает здоровенного Митю и говорит:

–  Да вы и с двумя справитесь.

–  Я не за себя боюсь. Я и троих до мыльной пены загоню. Лишь бы они из-за меня не перецарапались… Мне сейчас эта гласность совершенно ни к чему.

–  А вы надолго?
– вежливо спрашивает Евгений Анатольевич и начинает переодеваться.

–  Да нет! Всего-то на пару дней. Специально на сутки раньше выехал -погулять…

–  Командировка?

–  На партактив вызвали, будь он неладен! Будто мы там у себя в горкоме все пальцем деланные! Да, Евгений, подвел ты меня. Сильно подвел!

От холодного ветра Мишка прячется в телефонной будке, стоящей неподалеку от Настиного дома, и неотрывно следит за проездом, откуда должна появиться Настя.

Но вот и Настя. Тащит тяжеленную сумку.

С перевязанной головой под «адидасовской» шапочкой Мишка выползает из своего укрытия и неверными шагами идет Насте навстречу.

Увидев Мишку, Настя останавливается у своего подъезда, улыбается и приветливо говорит ему:

–  А я уж думаю, куда ты подевался! Хорошо, что встретила…

И тогда Мишка бежит к ней радостно и раскрепощенно.

–  Тихо, тихо, тихо, - останавливает его Настя.
– Я тут для тебя одну любопытную книжечку достала. Как будущему юристу…

Настя вытаскивает из накладного кармана продуктовой сумки небольшую книжку с бумажной закладкой в середине.

–  Называется «Уголовный кодекс РСФСР». Вот слушай… - Настя открывает кодекс в месте закладки и начинает читать вслух: - «Статья сто девятнадцатая. Половое сношение с лицом, не достигшим половой зрелости, наказывается лишением свободы до трех лет. Те же действия, сопряженные с удовлетворением половой страсти в извращенных формах…» На это у тебя, слава богу, ума не хватило, так что, думаю, трех лет вполне достаточно. Держи!

Она сует Мишке за пазуху кодекс и добавляет без всяких улыбок:

–  И учи это наизусть, сволочь. Если еще ко мне хоть один раз приблизишься -сидеть тебе от звонка до звонка! Понял, дерьмо собачье? И вали отсюда, чтобы я тебя больше никогда в жизни не видела! «Малыш»…

И Настя входит в свой подъезд.

Бабушка лежит под свежим пододеяльником. На ней какой-то пестрый, праздничный халатик, головка тщательно причесана.

В комнату входит Нина Елизаровна:

–  Мамочка, я хочу прикрыть к тебе дверь. Там на кухне такое! Настя, дуреха, во все чеснок сует. Шурует - просто загляденье! Я ее, по-моему, такой еще в жизни не видела!

Бабушка в упор, не мигая, смотрит в лицо дочери.

–  Тебе что-то нужно?
– не понимает Нина Елизаровна.

Но старуха отводит глаза, и Нина Елизаровна закрывает дверь.

Теперь взгляд Бабушки скользит по стене с фотографиями и останавливается на старом снимке начала пятидесятых. Бабушка тех лет сидит на гнутом венском стуле, а сзади, обняв ее за плечи, стоит двенадцатилетняя Нина с ровненькой челочкой над бровями.

Бабушка все вглядывается и вглядывается в эту фотографию, и лицо дочери заполняет остатки ее сознания…

(i)…Плохо и скудно одетая девочка Нина - самая старшая среди полутора десятка маленьких ребятишек, закутанных в какое-то немыслимое тряпье.(/i)

(i)Нина учит малышей играть в «классы», сама скачет с ними на одной ноге, кого-то утешает, кому-то вытирает нос, помогает крутить скакалку…(/i)

(i)Вокруг ни деревца, ни кустика - только вытоптанный сотнями ног земляной плац… А потом бабушкино сознание расширяется, и она уже видит за плацем бараки, а впереди - высокий бетонный забор с металлическими штангами, загнутыми внутрь зоны…(/i)

(i)И туго натянутую колючую проволоку между этими штангами…(/i)

(i)И вышки с часовыми по углам забора… Вот и сама Бабушка… Она стоит в общем сером замершем строе женщин-зэков. А за спиной этого строя играют в «классы», прыгают, смеются и плачут их дети. Дети, живущие в лагере со своими заключенными матерями…(/i)

(i)Но вот строй по команде поворачивается и становится колонной.(/i)

(i)Конвой берет оружие наизготовку. Распахиваются ворота зоны, и женскую колонну уводят на работы за пределы лагеря. Девочка Нина, с челкой из-под платка, смотрит вслед колонне - ждет, оглянется мать или нет…(/i)

(i)Оглянулась! Да еще и рукой помахала!.. И счастливая улыбка озаряет лицо голодной одиннадцатилетней Нины.(/i)

(i)Остаются на плацу только Нина да десятка полтора заключенных ребятишек - от трех до восьми лет…(/i)

На Ленинградском проспекте, в аэровокзале, Лида протаптывается к кассовому окошку и робко спрашивает:

–  Вы знаете, у меня на завтра, шесть десять утра, билет «Москва - Адлер»… Я не могла бы его поменять?

–  На что?
– слегка раздраженно спрашивает кассирша.