Речитатив

На протяжении этого разговора Валентин начал медленно приподниматься со своего стула, потом хлопнул себя по ляжкам, будто кочет, озабоченный непорядком в вверенном ему хозяйстве, и, ковыляя, поспешил к Юлиану, на ходу причитая:

– Мама, мама, я же говорил тебе – первая консультация бесплатная, – при этом он потянулся к купюре, но Юлиан, чуть наклонившись вперед, опередил его и накрыл деньги ладонью.

– Сядьте на место, – тихо, но твердо сказал он.

Валентина передернуло.

– Мы же договаривались, вы… – покрываясь багровыми пятнами начал он, но тут же осекся и с оскорбленным видом сел на свое место.

– Фелица Николаевна, ваш сын прав. Он меня не просил, я сам предложил сделать первую консультацию бесплатно.

– Возьми, возьми, – твердо сказала старуха. После чего наклонилась к Юлиану и тихо добавила: – Он эти деньги под матрас засунет и сиднем будет на них сидеть… Да ты не смущайся, он ведь глухой на оба уха. Я-то знаю. А так с них польза будет. Жене подарок купишь. Ей в радость, а этим… – она мотнула головой, – только что бумажки слюнявить, да шелестеть по ночам в мешочки рассовывая. Я-то все знаю и слышу, – она с некоторым усилием встала с дивана и, выпрямившись во весь рост, громко сказала: – Валя, сынок, дай-ка руку, помоги мне.

Сынок с непроницаемым лицом вывел старуху из офиса, но тут же вернулся.

– Вы, между прочим, это… бесплатную консультацию обещали. Деньги-то не дармовые. Мы ее на эти деньги кормим, обуваем и от себя, можно сказать, отрываем…

– Деньги вашей мамы никуда не пропадут. Пойдут в счет следующего сеанса.

– Да не будет никакой сеанса, понятно? – он с ненавистью посмотрел на Юлиана. – Она Андрея, младшего моего брата, сама и погубила. Потакала, как могла… Андрюшенька-душенька, да ты такой талантливый, да ты все можешь… Мне в пику. Вот он и сел ей на голову: работать не хотел, только и бегал к ней рублями побираться: дай, мол, деньги – то в кино пойти, то барышню повести в ресторан, а сам втихую пропивал, а когда спохватились – поздно было, и умер, как пес бездомный, зимой в чужом дворе облеванный замерз, а до этого всех нас – и мать, и меня вымотал, крови тонну выпил… А вы…

Он смахнул кулаком злую слезу со щеки и, резко повернувшись, выскочил из комнаты.

Юлиан покрутил в руках сотенную, заговорщески подмигнул портрету Бенджамина Франклина в овальной рамке, потом подошел к своим книжным полкам, извлек оттуда книгу Фрейда «The Interpretation of Dreams» [12] и, открыв наугад, вложил туда купюру наискосок, так, чтобы только уголок ее выглядывал наружу, напоминая акулий плавник в безбрежном океане сновидений.

Возвращение

Виола открыла глаза и бросила взгляд на часы. Было раннее утро, начало седьмого. Свежий порыв ветра вздул легкую полупрозрачную шифоновую занавесь, за которой контурно проступали черные силуэты деревьев и поблескивал плоский пустынный ландшафт крыши соседнего дома.

Юлиан лежал на животе, запустив обе руки под подушку. Потом он тяжело вздохнул и перевернулся на спину. Виола чуть приподняла голову и внимательно посмотрела на него. В темноте был только виден его профиль, подкрашенный стылым светом уличного фонаря.

– Ты не спишь? – тихо спросила Виола.

– Уже нет, – ответил Юлиан. Он сунул руку под одеяло и пробежался пальцами по ее животу, как дельтапланерист берущий разгон, чтобы оторваться от склона и воспарить над лукоморьем. – А тебе-то чего не спится? Молодая крепкая бабенка, на работу вставать не надо, носки мужнины штопать не надо…

– Мне страшный сон приснился. Я не кричала?

– Нет.

– А ты давно не спишь?

– С той секунды, как ты меня об этом спросила.

– Ну перестань. Скажи правду.

– Честно. Я лежал и думал. Но одновременно был погружен в полудрему, то есть в любую секунду мог отключиться.

– А о чем ты думал?

– О том, что пора возвращаться к нормальному образу жизни. Я решил снять объявление. Офис-кабинет-комната… Надоела мне мистическая этимология Варшавского. Надо вернуться к истокам, как говорят натуропаты. Тем более что сам нарушитель спокойствия капитулирует, а после визита старухи и ее сына у меня будто глаза открылись. Я на весь этот проект посмотрел по-иному. Собственно, не старуха тому виной. Она по-своему женщина замечательная, но сынок ее мне нервы основательно попортил. И я подумал, надо кончать со всей этой катавасией. А ты что скажешь?

– Хозяин – барин. Я бы лично не спешила, если люди звонят, интересуются… Ты же можешь им помочь, когда уже все от них отвернулись.

– Ключик, я не хочу притворяться и играть не свойственную мне роль. Варшавскому говорить о христианской любви вполне по чину, он при этом, кажется, и себя самого больше любить начинает. А я не могу, понимаешь, не могу обещать людям чудесное исцеление и в какой-то момент оказаться у разбитого корыта, когда ко мне начнут приходить якобы мною исцеленные с жалобами, что их страхи и фобии возвращаются… Кроме того, комната комнатой, но главная нагрузка падает все же на меня. За время эксперимента я на каждом клиенте терял столько энергии, сколько теряет студент, сдающий выпускной экзамен. Зачем мне эта головная боль? Хотя несколько случаев вызвали у меня законный прилив гордости. Помнишь, я говорил тебе о человеке, у которого отец получил инсульт и заговорил на идиш? Этот Дарский мне вчера позвонил, рассказал, что отец его умер, но перед смертью вернулся в себя, то есть, заговорил по-русски, пришел в сознание, и глаза его почти до последней минуты были осмысленными. Но любопытно, что музыку-то я поставил, когда Дарский уже ушел. Просто немножко стало тоскливо, и я вспомнил про эту вещь Мендельсона, о которой ты мне рассказывала, решил под нее порелаксировать, но пока она звучала, я вдруг представил, что старик на своей койке больничной ее тоже слышит, понимаешь? Первый, наверное, случай в истории медицины, когда терапевт проводит лечение заочно, не видя пациента и не разговаривая с ним по телефону, а общаясь через третье лицо. Но поделиться своим успехом с кем-либо, кроме тебя, я не могу. Коллеги подумают, что я себе цену набиваю или накурился травки и сочиняю, что в голову придет. Да и скорей всего, старик перед смертью пришел в себя без всякой музыкальной пилюли – просто повезло ему – очнулся, будто белую рубаху перед смертью надел… такое ведь случается…

– Ты не прав, – возразила Виола. – Откуда ты знаешь, как музыка попадает к тем, кто обитает в другом измерении? Может быть, он ее действительно услышал. Через тебя. Через твое восприятие. А по каким каналам она попала к нему – мы никогда не узнаем. И никогда не узнаем, какие обходные тропинки нашла нота, записанная бледнолицым поляком в позапрошлом веке… И почему эта нота заставила человека заново посмотреть на свою жизнь… А разве к этой старой слепой женщине она попала напрямую от проигрывателя в ухо? Музыка, Жюль, хранит в себе такие тайны, какие нам и не снились. Только и остается, что гадать…

– Ты, Ключик, у меня становишься все умнее и умнее. Еще раз тебе говорю: переходи в наш лагерь психотерапевтов. Плюнь на свое программирование. Откроем семейный бизнес.

– У нас пока нет семьи.

– Ну… будет когда-нибудь.

– Вот тогда и поговорим. С какого числа ты решил прекратить прием?

– Я сегодня позвоню в редакцию, попрошу их снять объявление и поставить в качестве ремарки небольшое сообщение о том, что в связи с отъездом г-на Варшавского наш совместный проект аннулируется, и доктор Давиденко прекращает прием пациентов после 10 декабря сего года. Газета появится в печати седьмого числа. Так что все получится вполне пристойно.

Виола помолчала и как-то невольно погладила рукой свой еще свежий шрамик на плече.

– Когда Варшавский улетает? – спросила она.

– Двенадцатого, в воскресенье. Ты хотела бы пригласить его на прощальный ужин?

– Нет. Я же тебе говорила, у меня на следующей неделе два интервью. Я хочу подготовиться, настроиться… А гости будут очень некстати. И потом, ты упомянул, что видел его на днях, и вроде бы вы попрощались, во всяком случае, он не изъявил большого желания встретиться.

– Да. Он был какой-то… я бы сказал – колючий, говорил с опаской, будто ждал от меня подвоха. Ну и бог с ним. Мне сейчас знаешь, чего захотелось?