Редакционное задание

Видимо, не одна я.

Потому что Кирилл переглядывается с ребятами, кивают друг другу, и вся наша группа двигается в сторону шабаша, творящегося на поляне.

Мужчины выстраиваются так, чтобы мы с Мартой оказались между ними.

Кирилл и вовсе берёт Марту за руку и командует:

— Держись рядом!

Она взвивается:

— Женой своей распоряжаться будешь! — и пытается выдернуть руку.

Но Кирилл держит крепко.

— Не беси! — рычит он. — Я же о тебе забочусь.

— С чего вдруг? Ты же меня терпеть не можешь!

— Считай, что у меня приступ альтруизма. А ещё потому, что Дарина, всё-таки по тебе, стерве, скучает. И шкуру с меня спустит, если узнает, что я тебя не сберёг.

Марта фыркает, но замолкает.

Когда мы приближаемся к участникам действа, их дикий хоровод замирает, расступается, и нас пропускают в середину.

И тут я замечаю, что профессора Зорина успели раздеть, а на плечи ему водрузили толстую перекладину, привязав к ней его руки.

Огромный брус гнёт старика к земле, но он всё равно старается гордо держать голову и смотрит на своих обидчиков чуть презрительно.

Я сглатываю слёзы и сжимаю кулаки.

Марта бросается вперёд с криком:

— Дедушка! Уроды! Ублюдки! Отпустите его!

Тихомиров перехватывает её в полёте, удерживает. Она бьётся, кусается, брыкается, но Кирилл не ведёт и бровью.

Зорин вскидывает и смотрит на неё нежно и с жалостью:

— Мартуша! Ты зачем здесь? — ворчит он беззлобно, будто действительно журит внучку, которая нашалила. — И вы, барышня? — это уже ко мне…

Я проглатываю ответ, а Марта отзывается рыданиями:

— Дедушка, деда…

Зорин поворачивается к Правову и говорит, спокойно, будто увещевая:

— Костя, отпусти девочек. Они ж дети ещё совсем. К тому же об «идеальных» почти ничего не знают.

— Я знаю, — вопит Марта. — И я везде вас пропесочу. И Олеська тоже, она журналист!

— Вот видите, друг мой, — разводит руками Правов, — девушки слишком много знают, я не могу их отпустить.

— Можете, — неожиданно выступает вперёд Ираклий. — Если я правильно понял суть вашего обряда, то вам нужна не просто жертва, а добровольная жертва. Такую с куда большей охотой примет тот, кого вы призываете?

Глаза Правова расширяются от удивления и предвкушения:

— Ты прав, «идеальный».

— А эти девушки, — он кивает на нас с Мартой, — если я их попрошу, не станут придавать увиденное огласке.

— И почему я должен тебе поверить, «идеальный»? — ухмыляется Правов.

— Потому что одна из них — моя истинная.

Взгляд Правова мечется от меня к Марте, потом к Лариске, которая сейчас будто в прострации и смотрит на нас остекленело и безжизненно. Как и её Павел. Не иначе, как недавнее хождение с черепами привело их в такое состояние.

— Старика, девушку и её парня вы тоже отпустите. Добровольная жертва перекроет жертвы насильственные.

Тот, кто проводил обряд и вызвал к высшим силам, кивает и шепчет что-то на ухо Правову.

Тот соглашается — это видно по довольной улыбке — и говорит:

— Хорошо. И кто же у нас эта добровольная жертва?

И Базиров отвечает, смело глядя ему в глаза:

— Я.

Мне хочется орать, топать ногами, бесноваться. Хочется стукнуть его чем-нибудь. В голове — будто дятел долбит: нет-нет-нет…

Спиной чувствую взгляд Тихомирова, оборачиваюсь, он едва заметно отрицательно качает головой. Понимаю: не вмешивайся, не лезь, доверься.

Мне сложно, мне страшно, у меня всё клокочет внутри, но я беру себя в руки.

В конце концов, здесь — друзья Ираклия. Наверное, они даже больше чем друзья. Как там сказал этот Лис? Брат. Пожалуй, они и есть братья — все плод одного эксперимента. Значит, они должны спасти. Встать стеной. Что Ираклий там вещал про славных воинов?

А Базиров, между тем, начинает раздеваться.

Меня трясёт — на улице же осень, не тепло, руки у него и так ледяные. Но вскоре застываю, завороженная. Любуюсь им, каждым отточенным движением, каждым жестом.

Похоже, не я одна.

Марта томно вздыхает:

— Охренеть! Кажется, я только что кончила!

Тихомиров косится на неё с таким видом, будто желает вытереть руки, которыми держит её.

Базиров же стягивает через голову водолазку, и я уставляюсь на его широченную мускулистую спину, ещё хранящую следы моих ногтей и нашей страсти.

Но не вид столь привлекательной части тела шокирует меня, а чёрная клякса — она буквально опоясывает его правый бок и затекает на спину шерстистыми ложноножками.

— Что за срань? — комментирует чересчур эмоциональная Марта.

И Кирилл шипит на неё:

— Да ты уймёшься сегодня!

Она бросает на него недовольный взгляд и фыркает, как рассерженная кошка.

Правов же, осмотрев «жертву», качает головой.

— Хороший был план, молодой человек, но не сработал. Ваша кровь отравлена.

До меня доносится хмыканье:

— Ну вы же знаете, как её очистить. У вас же есть антидот.

Правов ухмыляется:

— Дать антидот «идеальному» и упустить возможность видеть, как он корчится и подыхает в мучениях на глазах у своей истинной? Лишить себя такого удовольствия?

— Вы же всё равно убьёте меня, причём, полагаю, не менее медленно и мучительно. Так что вы ничего не теряете, единственное, что моя истинная, — он опять указывает рукой в нашу с Мартой сторону, — этого не увидит.

Жрец, мысленно я окрещиваю так человека в рясе иезуита, оказывается рядом с Правовым и снова что-то шепчет тому на ухо, косясь на Ираклия, которого уже заметно шатает. Он прижимает руку к раненому боку, и тёмная густая кровь стекает по тонким аристократическим пальцам.

— Хорошо, мы согласны, — выдаёт, наконец, Правов, — только девушки уйдут после того, как вы получите антидот. У нас должны быть гарантии.

Ираклий кивает.

Жрецу подносят саквояж, из которого он извлекает шприц и пробирку с мутноватой светящейся жидкостью.