Реквием

– Мне ли этого не знать, не понимать.

– Не сразу доходили до меня грустные осудительные слова, не раз говоренные твоей бабушкой, хотя я уважала ее и прислушивалась к ней. Она, наверное, смогла бы прибрать меня к рукам, если бы вместе жили. Почему озорничала? От избытка энергии, от желания ощутить радость и полноту жизни. Скучно жилось. Еще от недостатка ума. Была, как мальчишка: редко задумывалась над причинами буйства. А ты смогла отвратить меня. Один ребенок, мучимый изнутри непонятной злостью, не скоро понимает свою обязанность перед добром, а другому это дано с рождения.

Инна замолчала и отхлебнула из чашки кипяченой воды.

– Заладила свое: злая, плохая! Я не берусь ничего доказывать, но думаю, что в тебе жестоко боролось доброе начало с неправильным окружением. И результаты слишком быстро вылезали наружу. А у меня это же самое внутри перемалывалось. Темперамент у нас разный.

– Избирательная у тебя память.

– Удержу тебе не было. Такая резвушка! Ловкая, стремительная, увертливая, с бойцовским характером. С годами из не в меру шустрых детей прекрасные энергичные люди вырастают.

А вечером нас, бывало, домой не загонишь, калачом не заманишь. Только окрик матери, как удар хлыста… Поговорить хотелось, мочи не было оторваться друг от друга, – увела Лена разговор в сторону положительных эмоций.

– У тебя есть здоровое свойство организма: забывать плохое.

– Только не из своего детства.

– Тебя шестиклассницей вспомнила: тощая, длинная, нескладная.

Инна опять «приложилась» к чашке и отломила кусочек печенья.

– «Одоробло одороблой», – шутили соседки. – Лена рассмеялась. – Свою подружку Олю вспомни в семь лет. Ноги бубликом, ручки-спички. И какая красавица выросла!

– А у тебя всегда улыбчивая мордашка праздничным фонариком сияла. Слушай, и почему это ни одна кличка к тебе так и не прилепилась и не закрепилась? У меня их навалом было.

– Как же? А в девятом классе.

– «Атаман» не кличка, а проявление уважения. Еще я помню ошеломляющую, буквально шокирующую меня честность неиспорченной наивной детдомовской девочки. При тебе даже взрослые боялись говорить о политике. «Ну как где-то по наивной упертой честности проговорится, и чем это нам обернется? Она еще не понимает многого», – говорила моя бабушка твоей матери. Сталина уже не было, а страх еще долго оставался в сердцах и крови людей.

– Родители виноваты. Они обязаны были объяснять то, что мне не доходило. Я бы поняла. Ведь не глупая была. Я просто на многие вещи не обращала внимания, не задумывалась над ними. Я же по большей части жила внутри себя. А они помалкивали. Почему? – тихо произнесла Лена. – В детской наивности нет ничего постыдного. Но ведь и потом, уже будучи взрослой, из-за своей патологической честности и неискоренимой веры в доброту и порядочность людей я часто попадала пальцем в небо. Вот тебе пример. Как-то еще по молодости по своей инициативе занялась я улучшением материальной базы кафедры. Лично отвозила в Москву заявки, а приборы не приходили.

Пишу письмо в министерство, приношу в бухгалтерию на подпись, а главбух молча подает мне экземпляр прошлогодней заявки, в которой все приборы стоимостью выше ста рублей вычеркнуты рукой ректора. У меня – глаза-шары. Я растеряна и возмущена. Говорю: «Студенты, выходя из стен нашего вуза, должны быть хотя бы лет на десять вперед вооружены знанием не только новейших теорий, но и самых современных приборов! А наше оборудование давно устарело!» Главбух только плечами пожала.

Решила я пойти к ректору, тем более что преподаватели меня поддержали. Но тут меня декан вызывает по другому вопросу. Ну, я ему в запале и выложила, что опаздываю, тороплюсь воевать с начальством. Говорю, пойдемте вместе защищать имидж нашей кафедры.

Гляжу, у замдекана лицо сделалось деревянным. Поняла, что прокололась. Вскинулась, словно обжегшись, да поздно. Вылетели слова, не вернешь. Откуда мне было знать, что декан с ректором в этом вопросе заодно. Он всегда красивые слова говорил о своей верности факультету. И у меня был принцип: мы для студентов, а не они для нас, и я за него готова была идти на бой с кем угодно. А у начальства, как оказалось, он другой был.

Представляю, какой глупой я выглядела в глазах замдекана. Да еще преподавателей по непростительной наивности выдала, подвела и вовлекла в конфликт. Долго осуждала себя, переживала, пыталась вину загладить. А декан упивался возможностью мне нагадить. Я чувствовала себя человеком, вытащившим при жеребьевке пустую бумажку. Вот так-то. Плохо быть бесхитростной, легковерной. Ведь знала характер декана, а все равно хотелось верить в его порядочность, хотя бы когда он в материальном плане ничего не терял. Много их таких на моем веку сменилось.

– Вдобавок декан, наверное, на тебя окрысился за то, что ты хотела, перешагнув через него, решить проблему своей кафедры?

– Ну, это как водится. До сих пор не пойму их с ректором поведения, противоречащего здравому смыслу. Когда у руля вуза стала талантливая независимая женщина, все поменялось и во взаимоотношениях между коллегами, и в вопросах укрепления и совершенствования материальной базы. Вот тебе и роль личности…

– Я где-то слышала, что наивность – атрибут талантливых людей.

– И глупых, – улыбнулась Лена. – Жалеешь меня.

После этого случая я стала еще внимательнее к своим поступкам, а заодно начала проверять тех, в ком была не совсем уверена. Запущу какую-нибудь милую добрую «утку» и прослеживаю, куда она дальше «полетит», кто ее испортит и в каком виде она ко мне вернется – и делаю выводы. Иногда такие «перлы» получала! Приходилось ограждать себя не только от собственной глупости.

20

– Интеллигенты в основной своей массе не бойцы, а приспособленцы, – безапелляционно заявила Инна.

– А кто революцию семнадцатого года организовал? А наш современник Сахаров?

– Боннер задавила его своей энергией. Он ей поддался. До нее он был ученым, не помышлявшим о диссидентстве. А я упертая. Мне никто не мог бы затуманить мозги и заставить пойти против моей воли.

– Я думаю, Сахаров был солидарен со своей второй женой.

– Я часто говорила в лицо начальникам чистую правду. Считала это своим долгом. За что не раз была «бита». Это мешало моей карьере. Я понимала, чем мне это грозит, но меня как черт за язык дергал и мозги на тот момент отключал. Случалось, что и жалела о своей излишней честности. Но по большей части гордилась.

Очень я уважала одного удивительно интеллигентного мужчину. И вдруг после его смерти один не чистый на руку человек из важных чиновников, замеченный в крупных аферах, за что и слетел с высокой должности, по телевизору стал утверждать, что они дружили. Я в шоке. Решила: примазывается гад к чужой славе. Но позже и о своем интеллигентном любимчике иначе подумала: «Может, талант интеллигентности состоит еще и в том, чтобы не показывать виду, что понимаешь, кто перед тобой, тем более если он твой начальник и от него зависит карьера, а то и течение всей жизни хорошего человека. А главное – плохие отношения с начальником на его работе могли сказаться. Не конфликтуя, он делал для страны много больше. В противном случае его могли просто «прихлопнуть», не дать раскрыть свой талант, не принести пользу. Он же не борец, а творец, вот ведь в чем дело».