Реквием

– Нагружали тебя, и тем самым выражали доверие, признавали равной среди равных? Ха! А ты из кожи лезла, доказывая свою рабскую лояльность, горы сворачивала, – хмыкнула Инна.

– Если на то пошло… именно тогда я поняла, что нет большего счастья, чем хорошо выполненное дело.

Инна нашла уверения Лены не слишком искренними.

– Вкалывать за кого-то другого? Ну, если учесть, что иного счастья тебе не больно-то много перепадало…

– Беззаботное детство вселяет радость и доверие к жизни, а трудное учит уму-разуму, осторожности, что придает уверенности в будущем. В нём вольно и невольно приобретается естественная закалка. Грустные были, наполненные болью, и все же по-своему прекрасные годы. Где-то я читала, что творить добро необходимо, чтобы достраивать себя как личность. Это достраивание ни Бог, ни природа, ни государство на себя взять не могут.

В моем детстве школа была чудной отдушиной и любовью. Да, тысячу раз «да»! Школа нравилась прежде всего общением, свободой, умными, терпеливыми учителями, знаниями. В школе все были доброжелательные, сами вызывались помочь. Не кидались врассыпную от чужой беды.

– У тебя всегда была прекрасная память на всё хорошее, праведная ты моя. К сожалению, инстинкт доброты и сострадания у многих детей теперь телевидение уничтожает.

21

– В моей семье плохо было то, что все взрослые вольно или невольно постоянно поддерживали во мне чувство вины. Бабушка виновато опускала глаза, мать укоряла взглядом, если я что-то не так делала по неумению или непониманию. Я же никогда не перечила. Знала, что такое долг и послушание. И ведь не бедовали, а отчим будто из милости кормил. Можно подумать, что мать не работала с ним наравне и даже больше. Эта вечная неловкость и зависимость! По какому-то негласному закону мужчина играл в нашей семье первую скрипку. А что он делал из того, что мать не умела? Да ничего!

А в чем я была виновата? Я лишила мать уважения и благочестия? Бабушка, не имея пенсии, – один из сыновей в войну пропал без вести, – так же, как и я, неуютно себя чувствовала в семье. Не раз я слышала от отчима: «Что, я, тещу не смогу прокормить?» Разве она мало вкалывала, отрабатывая свой хлеб? Гордая была, но жизнь дочери боялась осложнить, вот и страдала молча. И позже, когда вышел новый указ о пенсиях, он не захотел ехать в город похлопотать за бабушку. Ему было выгоднее, чтобы она от него зависела.

А потом вдруг произошло открытие как откровение: я могу не послушаться родителей! И уехала в город. Но все равно скованности это меня полностью не лишило. Она как мое проклятье.

Инна понимающе кивнула.

– Ты, памятуя бабушкины слова, что «всяк сам перемогает свою беду», несмотря на кажущуюся доступность, ни с кем не делилась своими горестями. Только я всё знала. А девчонки считали, что ты слишком много из себя воображаешь.

– Отчим все с подковырками, с издёвками. Изводил придирками. Бывало, неймётся ему, пока не кольнет. А у меня кусок в горле застревал. Мне хотелось одного – чтобы он меня не трогал. Он с удовольствием внушал мне, что я некрасивая и глупая. Ревновал меня к моим успехам. Все приглядывался, чтобы я не стала умнее его детей. Помню, ехали мы в поезде. Я высовывалась из окна, крутила во все стороны головой и бомбардировала его массой вопросов. И вдруг он резко замолчал, не желая отвечать на мои детские вопросы. Я тогда задумалась, что явилось причиной его раздражения. Он не знает ответов или не хочет, чтобы я много знала? В глубине души верилось в первое. А когда я за всероссийскую олимпиаду получила грамоту и приглашение поступать в МГУ и физтех на льготных основаниях, никто за меня не порадовался. И когда я поступила, семья встретила меня холодным молчанием, будто меня не существовало вовсе. А как он бесновался, когда я после аспирантуры получила квартиру! Ему город «не светил». Сам виноват. Жену надо было слушать, если своего ума не хватало мыслить на перспективу.

Не переносила я отчима из-за матери. Ее страдания перекрывали всё хорошее, что я находила в нем. Хотя внешне я с ним всегда была корректна, сердцем так и не приняла его.

– И он тебя.

– А тут еще этот детдом. Вот и получалось, что всё мое детство – тихая сиротская не проходящая скорбь.

– Как ты отчима раздраконила!

– Мне было гадко, когда он подло лгал матери, изменял, мучил её и не чувствовал стыда ни перед нею, ни перед детьми, ни перед чужими людьми. Я не понимала, как можно быть таким бессердечным, жестоким, и злилась. Я ненавидела его за это. Свою боль я могла перетерпеть. Мать жалела, поэтому мои собственные беды отступали на второй план. Я думала: неужели и моя жизнь растратится, как у матери, на нервы, на ревность? Неужели эта любовь стоит того или она – только прикрытие какой-то неизвестной мне неспособности бороться, противостоять?.. Помню отчима исхудавшим вконец. Жалко его стало, потому как поняла, что рак у него. А мать сказала мне тихо: «Это ему наказание за меня. Поделом ему. Заслужил».

Я мечтала уехать из дома навсегда. А для этого надо было отлично окончить школу и поступить в институт. Я училась и думала: «Я не хочу жить как бездумный муравей или та же гусеница». Но мать гордилась своей работой, все время стремилась совершенствоваться, и только неудачная личная жизнь ломала ее и корёжила. Значит, она не просто муравей.

Знаешь, наверное, это нехорошо, но мне до сих пор никак не удаётся детские обиды из сердца с корнем вырвать. Нет-нет да всплывет что-то и застарелая боль сожмет сердце. Понимаешь, если бы по незнанию или по глупости, а то ведь намеренно был жесток со мой отчим, вот что страшно. В кулак зажал наши жизни, заграбастал, как свою собственность. Каждый шаг был расписан от и до. А тут еще, бывало, как окрысится… и всё исподтишка. Я часто задавалась вопросом: зачем ему это надо? Может, на войне обозлился?

– Гайдар воевал, а злым не сделался. Какие добрые книжки писал! Наверное, твой отчим был просто жадным.

– И жадность им руководила, и ненависть, и желание помучить, поиздеваться. Всю жизнь я глубоко запрятанную обиду в себе носила. То забывала, то вспоминала. И матери ни разу о своем горьком детстве не напоминала. Да ладно, то всё давние времена. Будем считать, что уже перегорело.

«Исхлёстана бедами и обидами детства. На них концентрируется, чтобы отвлекаться от неприятностей более поздних лет? Как я на Вадиме?» – предположила Инна.

– Как-то приехала я мать проведать, обняла, а ее голова ниже моей груди. Правда, я на каблуках была. Она показалась мне такой маленькой, беззащитной. Заплакала, уткнувшись в меня. Сердце мое наполнилось жалостью. Боль никак не отпускала. Слова не могла произнести. Так и стояли у ворот… Наверное, чувствовала, что скоро уйдет.

– Теперь уже простила? Ты вечный ее укор. За то и не любила, не жалела, не проникалась состраданием.

– Ну, это как посмотреть. Внешне не выказывала своих чувств. Но тут вина в основном отчима. Он всех строил под себя. Но я понимала, что семья все же лучше, чем детдом. Как только переступила порог их дома, сразу осознала, что начнется другая жизнь, новая судьба.

– Новая доля-недоля.

– Ладно, перешагнули. Мало было у меня радости и в сиротские сороковые, и в деревенские пятидесятые. Втайне я немного завидовала некоторым вещам, которыми располагали мои городские подружки: свободе, книжкам, кружкам. Росла, а сама думала: «Что же теперь и не жить на свете, что ли, если трудно?»

«Прорвемся и без кинжала. Мы, деревенские, тоже не лыком шиты. Не ударим в грязь лицом, не посрамим своих предков!» – шептала я сама себе ободряющие шутливые лозунги наших мальчишек. Потому-то вместо художественных книжек летом, вечерами в первую очередь прочитывала все новые учебники и в году, идя на урок, уже знала, что станут объяснять учителя. Может, отчасти, поэтому мне легко давались все предметы.

«Это трагедия, когда человек в конце жизни осознает, что даже в детстве не было счастья», – думает Инна, невольно примеривая ситуацию на себя.

– Отмена занятий меня не радовала. В школе мне было интересно и весело. Я общалась с детьми. Но это было странное общение. Поверхностное, по касательной. Иногда я чувствовала себя много старше ровесников, иногда чужой им. Я и среди детей жила внутри себя, сама по себе. Наверное, меня не понимали, считали легкомысленной или задавакой. Дети мне были нужны, чтобы веселиться, дурью маяться. Я помогала им в учебе, выполняла поручения учителей, но все это делала играючи, без напряга, без глубокой души. Не могу себе представить, что сталось бы со мной без школьного коллектива.

Лена будто листала странички прошлого.

– Дома было мало положительных эмоций. Нет, вру, была бабушка с ее простым любящим сердцем. Она говорила: светлей и просторней в хате, когда в ней дети. И по волосам меня гладила, мол, и к тебе это тоже относится. Еще брат и чтение книг урывками да тайком. Еще сестры. Но ведь взрослые тоже одну работу знали, не наслаждались праздностью, и это также несколько примиряло с действительностью. Не помню случая, чтобы они где-то отдыхали, развлекались. Чертово хозяйство не отпускало. В деревне все были равны бедностью и работой. Единственное, что меня в школе беспокоило и омрачало жизнь…