Революционер

– Сурово! – только и сказал Добб, но уже улыбался.

– По другому никак. Запомните только одно. То что мы сейчас делаем, называется саботажем. Бунтом, если хотите. Так как мы уже давно живём в период военной эпохи – это карается расстрелом вне зависимости от звания, рода войск или места дислокации. Всё, что может подумать президент о нас в таком случае – предатели. Предатели его государства, к которому он нас приписал.

Все замолчали, осмысливая сказанные шакалом слова. Конечно, это мало кому понравилось, кроме нашего анархиста.

– Но если мы выступим все вместе – нас просто будет некому расстреливать. Мы сами сможем пробиться до кого угодно и сделать что угодно с этим президентом, посадившим за руль бандитов и заключённых.

– Что-то я не слышал чтобы он сажал кого-то за место одного из начальников.

– Скоро услышишь, – заверил чёрный, – Главная идея, что мы все должны быть вместе.

– Так и будет, – кивнул Молотов, – Уверяю. Мы все за одно.

– Я на это очень надеюсь, – кивнул шакал, завёл лапы за спину и гордо выпрямился.

И снова несколько минут тишины. Я и сам осознавал, что всё меняется, причём кардинально. Раньше мы подчинялись приказам из Москвы, в частности приказам генерала Филснейка. Теперь мы все были сами по себе, приказы шли от президента и ни от кого больше – я был более чем уверен, что новоявленный генерал ни от кого другого их попросту не примет, даже если кто-то в столице назовётся адмиралом. Но судя по всему, мы должны были лишь симулировать их активное выполнение, что не могло в какой-то степени не радовать.

– Попахивает анархией! – весело и с большим-большим энтузиазмом вякнул андроид, стоящий в углу.

– Ещё слово вякнешь, и я тебе бошку оторву! – рыкнул мой друг из угла напротив, но шакал тут же прикрикнул на обоих:

– Заткнулись! – киборги, вроде и не собирались продолжать вой спор, – Никакой анархии мы не предусматриваем. Армейская иерархия сохраняются. Считайте вы перешли под другое командование, Буль, – сказал шакал лично бультерьеру.

– Это командование мне по нраву! – заверил пёс, ничуть не испугавшись давления со стороны генерала, – Я уже сейчас готов бежать по всему составу и пропагандировать ваши идеи!

– Мне бы твой энтузиазм... – прохрипел овчар. Тенесси аккуратно обняла его за плечо и с улыбкой прижала к себе.

– Весь энтузиазм оставьте сержантам. Полковник, вы свободны.

Я даже не сразу сообразил что он обращается ко мне.

– Что, а? Да, да... – я почесал своё ухо, – Так что, мы сообщаем наш план солдатам?

– Немедленно, – кивнул шакал, – Сержанты, старшины – за дело. Если будут какие-то вопросы, то задавайте их нашему полковнику.

– Есть, – раздалось со всех сторон строительного вагончика в разнобой, и все стали собираться на выход.

– Андроидов попрошу остаться здесь, – сказал генерал, не отходя от стола, – Даже тех, кто это не признаёт.

В вагончике осталось примерно десять зверей, среди которых я увидел тех, кого никак не подозревал в искусственной жизни. Я посмотрел на Добба, но тот лишь пожал плечами и кивнул мне на выход. На прощание я похлопал его по плечу и вышел из вагончика.

Сержанты быстро разошлись по своим вагонам, я пошёл к своему, где всю разъяснительную работу пришлось делать мне.

Когда я собрал весь вагон перед собой на перроне и коротко ввёл их в курс дела, то не встретил никакого негодования. Все солдаты, которые стояли на перроне, тысяча с лишним морд, слушали своих командиров и не испытывали никакой неприязни к такому странному приказу – не подчиняться приказам. Когда я сказал, что новый президент посадил в высокие кресла жульё и бандитов, больше всех воодушевился Чак: сказал что кому ли, как не ему знать что за народ такой – бандиты. Лично мне этот лис в кресле какого-нибудь начальника московской милиции представлялся ну очень плохо.

Когда же дело дошло до секретности всех наших действий солдаты закивали головами, подразумевая, что это само собой разумеется, и никто о нашем заговоре не узнает. Предупредил, что за разглашение секретов мера наказания будет высшей, и дополнил от себя немного:

– Я конечно понимаю, что не все из вас заправские лжецы, есть и честные звери в наших рядах, но на этот раз от вас требуется проявить своё мужество, чтобы соврать тому, кто будет спрашивать вас о наших планах.

– Соврать легко! – заверил всех Чак, ему тут же закивали все рыжие лисы в строю.

Судя по тому, что все остальные вагоны уже расходились, я махнул лапой своим бойцам и тихо произнёс:

– Вольно.

Без лишнего энтузиазма бойцы разошлись кто куда. Большинство – в свои купе, полежать, подумать о грядущем. Парочка пошла к Ботанику, воспользоваться интернетом, ещё несколько остались курить у вагона.

Всё это было сложно понять обычному зверю, который был в принципе далёк от власти и каких-то решений. Нас всех объединяло одно – мы служили одной стране и одному командованию, не знали горя и непреодолимых препятствий. Все мы помогали другим зверям, помогали буквально за просто так. Раньше – за бензин и уголь для наших поездов, чтобы проехать дальше и помочь другому городу. Конечно редко мы помогали кому-то в военном плане – чаще строили, возводили мосты и переправы, строили железные дороги и жилые здания. Мы все что-то делали для других зверей и тем оправдывали своё существование.

И внезапно до меня дошло, дошло так резко и примитивно, что я схватил себя за уши и оттянул их до лёгкой боли.

Мародёры! Они же именно так и жили! То, что у нас незримо происходило во всей стране, они собрали в одном городе и благодаря этому смогли выжить там, где другие давно бы сошли с ума от безысходности. Каждый просто помогал другому или другим, не беря за это ничего, кроме обещания того, что тот, кому он помог поможет ему. Плотник построит дом торговцу едой и сможет приходить к нему и есть за то что продавец торгует в его доме. Да только этот продавец не будет продавцом как таковым – он просто будет заниматься своим делом, будет кормить и поить тех, кто даёт ему воду, свет, крышу над головой. Будет заниматься своим делом, будет делать то, что он делает лучше всего. И мастистому, умелому повару никогда не придётся лезть в систему водопроводных труб, он сможет попросить об этом любого зверя, который хорошо разбирается в этом, а в замен сытно и вкусно покормить его от пуза, и наверное не один раз. И так будет всегда и везде, потому что любая способность делать что-то, любое умение, любой специалист – это всё востребовано у всех и всегда. Если ты умеешь чинить трубы – чини трубы, потому что они ломаются. Пускай не всегда – но их много, и поэтому без работы не останешься. Не останешься без еды и крова на головой, потому что ты делаешь что-то своими лапами и это всегда будет востребовано. Если ты умеешь воевать – защищай тех, кто тебя кормит и содержит, а ты будешь стрелять и рисковать своей жизнью ради всех них. Элементарно настолько, что хотелось смеяться. Вот почему мародёры говорили мне, что у них нету командующих – никто не командовал, все жили по способностям и по потребностях. И их вождь был прав – чтобы такое можно было осуществить – нельзя чтобы в обществе были идиоты.

Стоило, конечно подумать и про них. Почему-то звери, которые ничего не умели, лучше всего ассоциировались у меня со всякими художниками, певцами, писателями. Их же вроде тоже немало на нашем свете, но в обществе мародёров им наверняка не легко – никто не будет смотреть на современное искусство, которым сейчас пытаются кормить какие-то там художники, насмотревшись на творчество людей. Кто-то нарисовал синий треугольник и кричит – это шедевр! Странно, что в Москве зачастую в это начинают верить, восхищаться обычным синим треугольником и что-то там про него думать. Музыкой, которая играла в клубах можно было глушить тараканов. В некоторых песнях есть даже ультразвук, который был неприятен почти для всех псовых, никакого живого исполнения, ну а про книги я вообще не говорю, и старался их вообще не читать. Когда пишут такое, от чего тянет блевать, это знаете ли. И не дело в качестве, а дело в содержании...

И тут я задумался – а ведь так это было бы ещё лучше! Все эти “творцы” отсеются сразу и займутся настоящим делом! Ведь мне очень нравилось, как пел наш Терминатор, пускай и старые, довоенные песни, которые смогли пережить без малого не одну сотню лет и остаться в памяти не только людей, но и зверей. Пускай делают то, что нравится зверям, а не пичкают их дрянью, называя это искусством! И тогда я с удовольствием пойду защищать творцов прекрасного, доброго и вечного, чтобы они продолжали нести это и дальше.