Рейд за бессмертием

Поход до Грозной прошел без эксцессов. Чеченцы присмирели после известия о гибели Ахульго. Набеги, если не исчезли, то заметно уменьшились. На крупный отряд никто не решился нападать. Даже выстрела из засады в нашу сторону ни одного не раздалось.

Грозная, на мой взгляд, не соответствовала своему названию. Как крепость серьезно запущена, форштадт не прикрыт, улицы пыльные и грязные. Безлюдно. Даже прибытие в расположение изрядно поредевшей роты не внесло особого оживления. Скорее плач и стенания в солдатской слободке.

Унтер-офицер Девяткин моментально исчез, пообещав прийти попрощаться. Я ломал голову над транспортом. Хотелось раздобыть тарантас. Но бывалые офицеры меня просветили, что до Назрани придется двигаться верхом. Ни много ни мало — 84 версты. Это если ехать напрямик. А если на телеге в объезд, выйдет и все 200.

— Сможешь на лошади доехать? — уточнил я у Платона.

— Гонял в детстве коней на водопой. Без седла. Бог даст, как-нибудь справлюсь.

Милютин меня торопил. Делать нечего, верхом так верхом. Я с тревогой думал о том, как выдержит такой переход ребенок. Мне с моими руками, которые заживали хорошо, но еще не были здоровы, не довезти на коне малышку. К моей радости, Дмитрий Алексеевич отважно вызвался взять на себя столь важную миссию.

Отправление было назначено на 23-е. Нам выделили туземный конвой — сорок человек с двумя офицерами.

Перед самой отправкой прибежал Вася. Пожелал мне счастливой дороги и обратился с просьбой:

— Ваше Благородие! Не откажите привет в Тифлисе передать. Квартирует в немецкой колонии небольшая семья — дама с верным человеком. Дама вся из себя как есть благородная особа, но душевная. А ее человек — дружок мой закадычный, хоть и алжирец.

Я от удивления даже спрыгнул с лошади, на которую только что забрался с помощью Платона.

— Тамара?! Бахадур?!

— Да неужто вы их знаете?

— Как же мне их не знать, коли Тамара жена моя, а Бахадур — лучший друг на свете?!

— Ну, дела! Бывает же такое! Вы им передайте, пожалуйста, от меня привет и скажите, что у меня все хорошо.

— Непременно передам! Выходит, это ты, кто мою жену из Поти до Тифлиса провожал?

— Конечно, я! И Лосев, поручик наш, и Руфин Иванович! Эх, кабы знали они, непременно примчались бы с вами познакомиться. Очень их Тамара Георгиевна очаровала!

— От всех передам приветы. И, кстати, больше Тамара не живет у немцев. Будешь в Тифлисе, найди гостиницу «Пушкинъ». Там жену мою спросишь. И Бахадура там найдешь.

По-моему, при этих словах Милютин навострил уши, но постеснялся что-либо спрашивать.

Вася мялся, не зная, что делать. Я пришел к нему на помощь. Обнял крепко. Полез за бумажником. Вынул несколько десяток, даром что было что вынимать. Сохранились денежки в обозных вьюках, не достались чиркеевцам, в отличие от моих револьверов.

— Я, Вася, не знаю, как тебя отблагодарить. Головой своей из-за меня рисковал. Дорогого стоит такая услуга, — увидев уже готовое сорваться с его уст возражение, поспешил его остановить. — Знаю, знаю, что нельзя за такое деньгами откупиться. Сам бы не принял. Эти деньги не тебе. Для детишек, которых ты спас и которых в Грозную в целости доставил.

Девяткин согласно кивнул. Принял ассигнации. Даже прослезился. Выходит, крепко ему в душу дети запали. Трудно ему будет дальше служить.

Офицеры, которые собрались в Ставрополь через Моздок, но выезжавшие в одно время с нами, умилились. Тоже полезли в карманы. Вскоре пачка денег у Девяткина существенно разбухла.

Так он и стоял в воротах крепости, прижимая к груди подарок, глядя нам вслед. Я обернулся перед поворотом у леса. Помахал рукой на прощание. И Васе, и Грозной, и Чечне, и снежным Кавказских хребтам. Век бы не видать этот страшный край!

[1]Фельдъегерь с поздравительным рескриптом прибыл 14-го сентября. Удивительно быстро работала личная императорская почтовая служба. Всего три недели между победой над Ахульго и письмом царя о наградах.

[2] Удивительная история, если подумать. Дорого она обошлась русским в Дагестане. Чиркеевцы уклонились от выполнения договора. В скором времени аул станет штабом Шамиля. После кровавых событий 40-х-50-х гг. селение будет разрушено и отстроено заново вернувшимися жителями.

Глава 9

Вася. Крепость Грозная, октябрь 1839 года.

Вася еще долго стоял, глядя вслед уезжавшему поручику Варваци. Уже не удивлялся стоявшим в глазах слезам. В прошлой своей жизни знал, такого бы с ним не случилось ни за что. Все эти сантименты были Васе Милову — побоку. И не сказать, что сердцем был ожесточен. Нормальное сердце. Радость и восторг вполне воспринимало. Но и только. Хорошо, если все хорошо! Слезы-то чего лить? А тут вот стоял Девяткин и радовался слезам.

«Надо же! — думал, не переставая удивляться. — Какая судьба! Ведь, все время думал о том, чтобы хоть краешком глаза взглянуть на того счастливца, кто у Тамары Георгиевны в мужьях. И — на тебе! Не то, что взглянул! Спас! И так рад, что он выжил, что вернется к Тамаре. И Тамара не будет знать горя. Плакать будет, но от счастья, что муж вернулся».

Вася выдохнул с облегчением. Посмотрел на руки. Пачка ассигнаций так и лежала в них ворохом. Стал складывать аккуратно, думая о том, что теперь пацаны точно не пропадут. Потом положил деньги в карман, развернулся, пошел к своим.

«А, может, все это только ради этого? — подумал вдруг. — Ради того, чтобы я спас этих двух пацанов-лезгин и Косту? Поэтому сюда и забросило?»

Даже остановился на мгновение, оценивая эту мысль.

«А что? — двинулся дальше. — Вполне возможно. И, в общем, хорошая цена за все мои мытарства. Да, нет! Не хорошая! Наилучшая! Оно — того стоило!»

Все для Васи Милова раньше было просто. Так просто, что не знал он и почти не испытывал никогда каких-либо моральных терзаний по поводу и без. Что в детстве, что уже став солдатом. О сложных душевных переживаниях и не ведал. «Молочка бы с булочкой и на печку с дурочкой», — вот, наверное, тот девиз, который он мог выбить на своем щите.

Вася Девяткин уже стал другим. По-прежнему оставался хорошим солдатом, верным присяге, друзьям, смелым, находчивым. А вот с высокими эмпиреями не заладилось. Стали они его терзать. Места порой себе не находил. Мучился от постоянных размышлений. Так, что голова порой грозилась лопнуть от беспорядочной толкотни мыслей. Не мог их отогнать. Не мог с прежним цинизмом забить на все, думая лишь о том, как бы пожрать да бабу очередную уложить. Никак не мог. Другого ему уже хотелось. Того, что прежний его цинизм отгонял, как надоедливую муху, оставляя сердце и голову запертыми на крепкий замок. Любви хотелось Васе Девяткину. Простой человеческой любви. Чтобы и он любил, и его любили. Понимал, что капля за каплей это желание все-таки пробило все бастионы, возведенные внутри.