Режиссёр смерти: Последний дебют

Стюарту он всегда казался очень взъерошенным, опасным и зловещим человеком, а его злобный оскал и хохот заставлял кровь стыть в жилах. Особенно его смущала военная каска, с которой тот не расставался ни на миг, не считая похода в Алый Ингелос.

«Кажется, он бывший военный», – подумал скрипач, наблюдая за тем, как активно жестикулировал и общался с коллегами Борис. В его речи то и дело мелькала брань по типу: «ёшки-матрёшки», «ёпёрный театр» или «твою налево».

Гюль Ворожейкин Стюарту, в отличие от Бориса, как и остальным нравился своим непоколебимым спокойствием и безмятежной улыбкой. Его таки хотелось назвать дедушкой, чтобы он погладил тебя по голове и назвал «внучком», и Стюарт, задумавшись, чуть не оговорился и смутился от этого.

– Ну-с, куда пойдём? Предлагаю посетить столовку неподалёку; она, говорят, вкусная и дешёвая! – сказал Борис.

– Отличная идея! – воскликнул Сэмюель. – Все с нами?

– Извините, я отойду на некоторое время по делам, но примерно через полчаса присоединюсь к вам! – сказал Ванзет и откланялся.

Четвёрка отправилась вслед за Феодовым в небольшую столовую, где, вооружившись ужином, заняли место у окна. Всё это время солист беспрерывно общался с композитором и то и дело вовлекал в разговор поэта, пытаясь разговорить молчавшего приятеля. К Стюарту он пока даже словесно не лез, посчитав его скучным мрачным занудой. Отчасти, он был прав.

Сев за стол, Стюарт сказал, что ему срочно надо кое-что записать, открыл свою книжку и дополнил досье:

«Борис Феодов

Солист, военный

41 год

Рост около 180 см

Всегда носит каску, даже на сцене, потому Затейников дал ему роль военного, так как он нервничает, если каска находится не на его голове. Кажется, у него ПТСР, если судить со слов Сэмюеля.

Может внезапно рассмеяться и так же внезапно замолчать. Не видит в этом ничего странного и даже не понимает, когда смеётся, а когда нет.

Чрезмерно болтлив, может разговорить почти кого угодно, но и оттолкнуть своим характером кого угодно.

Любит браниться, громко разговаривать и чёрный юмор.

В первый же день поругался с охранниками. Вспыльчив и резок в выражениях, не следит за своим языком.

Часто носит зубочистки во рту, как сигарету.

Крепко дружит с Гюлем Ворожнейкином.

Есть подростки дочь и сын. Про жену ничего не известно».

«Гюль Ворожейкин

Поэт, автор либретто для мюзикла

53 года

Рост около 200 см

Есть взрослая дочь по имени Нелли и маленькая внучка по имени Кристина.

Верит в мистику и считает, что мифы и легенды – правда. Имеет при себе камешки для предсказаний.

Молчалив и добр. Кажется опорой и защитой.

По молодости работал в детском саду воспитателем».

– Чё ты там так долго пишешь? – внезапно спросил его Феодов и обратился к Лонеро: – Он всегда так?

– Ну, в последнее время да.

– Ёмаё, и тяжело же тебе с ним!.. Эй, Стюарт же, да?

– Да, – нехотя откликнулся Стюарт.

– Оставь свою писанину и поговори с нами! Мы тут как раз оркестр Сэма обсуждаем.

– А что именно?

– Я хочу в будущем собрать себе оркестр! – с живостью воскликнул композитор. – Вот, Боря умеет играть на контрабасе, я его позвал ко мне в оркестр!

– А уже есть кто-то в оркестре?

– Да! Ты, Петя, возможно его сестра Маша и Боря. Боря говорит, что познакомит меня ещё с несколькими людьми, так что мой оркестр активно пополняется!

– Почему я узнаю об этом в самый последний момент?

– Не в самый последний! Я только недавно начал думать над этим, но тебе решил не рассказывать, чтобы устроить сюрприз, хе-хе.

Стюарт тяжело вздохнул:

– А меня вы возьмёте в оркестр?

– Конечно! Это безоговорочно!

– Хоть на этом спасибо.

– Ну какой же ты всё-таки мрачный зануда, – скрестил руки на груди Феодов и захохотал, испугав соседние столики.

Спустя полчаса, как Ванзет и обещал, он вернулся к коллегам и принялся за обсуждение мюзикла. Стюарт со скучающим видом слушал их, не вливаясь в общение, и всё думал о своём. Нехорошее, всё-таки, у него предчувствие...

Глава 3.6. Предзнаменование

Кайдерск, 27 января, 1043 год

Время 22:11

Гостиница «ТарТар»: третий этаж

У Сэмюеля не было даже свободной минуты на себя. Всё его время занимало общение с коллегами, подопечными и работниками гостиницы; его все хотели утянуть в разговор, всем хотелось ему что-то рассказать, услышать от него слова поддержки или совет, – в общем, все нуждались в нём, как в воде. И Сэмюель был не против, наоборот был очень рад, что все его настолько сильно любят и ценят, потому он сломя голову бежал ко всем на помощь, старался всем угодить и оставаться всеобщим любимцем, советчиком, другом.

Но у этой медали была и обратная сторона.

Он сильно уставал за день, будто беспрерывно работал днями напролёт. Придя в свою комнату, он трупом падал на постель и мгновенно погружался в сон. Тревога, как Стюарта, его особо не мучила; его мучили мысли о том, что он мог ненароком кого-то расстроить, разозлить или обидеть, хотя априори он не мог этого сделать, ибо был слишком мягок и робок по своей натуре. И зачастую думы его занимала лишь одна персона – фотограф Илона Штуарно, что постоянно над ним подшучивала и колола его словами, как острыми тонкими иглами, проникавшими глубоко в сердце и больно ковыряя его. Он не мог понять, чем заслужил такое отношение к себе, и сильно расстраивался, когда она в очередной раз звала его «глупым блондинчиком» и ставила ему словесные подножки ни за что.

И вот, укрывшись одеялом, он впервые не смог заснуть сразу; его мучил огромный ком мыслей, что вертелся из стороны в сторону и больно обухом бил по пульсирующим вискам. Его напрягала тревога Стюарта и его фразы, по типу: «Зря мы сюда приехали»; огорчали обидные слова Илоны; беспокоили периодические истерики старшего из охранников Сифона, который плакался ему в плечо и постоянно повторял: «Трагедия! Трагедия! Это ужасная трагедия!»Лёжа в тишине тёмной комнаты, ему казалось, что его погребли заживо, и эта могильная тишина давила прессом. Он резко вскочил с постели, включил настольную лампочку, закрыл уши холодными ладонями, свернулся в клубочек и задрожал, как котёнок, лежащий в коробке в дождливый день.