Ричард Длинные Руки – герцог

– Девушки, – сказал я дрожащим голосом, метаболизм едва не разбрасывает на куски, – да… вай… те… не ссорить… ся…

Они захохотали, показывая отвратительные рты, и хотя зубы совсем не вампирьи, мне показались жуткими. Я задержал дыхание, все замедлилось вокруг, а ноги сами бросили вперед…

Этого женщины не ожидали.

Разъяренных кошек, надо остановить… как забежавших из джунглей в город пантер… любыми способами… Это мелькало обрывочными кровавыми ошметками в мозгу, а во все стороны брызгает горячая кровь, я верчусь в таком ускоренном темпе, что вот-вот раскалюсь докрасна, как Батарадз. У первой же я выхватил меч и дальше рубил уже двумя. Лезвия рассекают мягкую, как желе, плоть, рукояти иногда вздрагивают в ладонях, когда острая сталь рубит, как тонкие прутики, кости…

Меня еще трясло, когда последняя с хриплым вскриком рухнула на тела подруг. Она захлебывалась собственной кровью, пыталась приподняться, но руки подламывались, падала лицом в каменный пол. Я успел перехватить ее гаснущий взгляд, никакого вызова, только страх и запоздалое понимание, что мужчины могут дать сдачи.

Я остановился, тяжело дыша, дико огляделся. Еще трое дергаются, скребут накрашенными ногтями землю.

– Ну и зачем? – прохрипел я. – Нашли способ самоутвердиться, дуры… Лучше бы носки вязали.

Некоторые еще дергались, приподнимались, я видел их лица, уже не искаженно-звериные, а страдальчески женские, в сердце кольнула острая жалость, но если допустить ее в сердце глубже, останусь жить с чувством вины, и я схватил эту жалость за скользкий хвост и вышвырнул, прорычав зло:

– За что боролись, на то и напоролись, дуры! Дохните теперь.

Мелькнула мысль, что это не та победа, которой буду бахвалиться. Более того, вообще не упомяну. Хотя демократ и общечеловек местами, но все-таки женщины пока что даже в моем срединном как бы не люди. Права им дали, а обязанностей в полную меру не взвалили. Потому мужчин убивать можно и нужно, а женщин нельзя… нет, уже можно, но пока еще нехорошо.

Вот когда будет все равно: убивать мужчину или женщину – это и будет расцвет равноправия и демократических ценностей. И когда-нибудь доживем до этого долгожданного и счастливого времени.

Но сейчас гадко, а чувство вины все равно пригибает плечи, будто несу горный хребет. Знаю же, что женщины, слетевшие с катушек, натворили зла больше, чем несчастный маркиз де Сад, чье имя стало нарицательным, одна только графиня Батори замучила и убила невинных девушек в десятки раз больше. Да и другие не отставали от нее, было такое поверье, что если принимать ванны из крови девственниц, то останешься вечно молодой, а женщина ради молодости пойдет на все…

Так что я убил не женщин, а преступников. И не убил, а исполнил приговор, к тому же смягчил его до невозможности: их бы всех на медленном огне, а я всего лишь, да…

Ладно, в прошлые разы я приходил, можно сказать, как дурак, без всякой цели. Вообще не приходил, а попадал, проваливался сюда, оказывался в этом мире. В этот раз я пришел уже осознанно. Хотя, конечно, не пришел, а снова провалился, но на этот раз был готов. Теперь у меня есть цель.

У мужчины всегда есть цель.

И все-таки тягостное чувство страха и обреченности все больше заползает в душу. Я пытался храбриться и говорить себе, что и не такое видывал, но себе-то могу признаться, что ничего подобного не видывал точно. Словно в преддверии ада, где нет надежды, нет ничего радостного, а только тоска и ощущение полной незащищенности.

Я снова шарил безнадежным взглядом по сторонам – где-то же должен быть близко Альтенбаумбург. В прошлые разы меня не сдвигало так далеко в сторону. Тьма для меня не помеха, к тому же взошли все три луны, но видимость резко ограничивает неприятный туман, грязный и дурно пахнущий, все время чувствую страх, что совсем близко бродят опасные твари, а я их не вижу.

Послышалось далекое чавканье, я прислушался, шаги приближаются в мою сторону, не слишком легкие и не тяжелые, уверенные, неизвестный не осторожничает, места для него знакомые.

Я пригнулся, чтобы рассмотреть его раньше, чем он меня, через пару минут в тумане наметился человеческий силуэт, начал наливаться плотью под чваканье болота, оброс одеждой старинного покроя…

Мой меч был уже в руке, когда я выпрыгнул навстречу с воплем:

– Не двигаться!.. Убью!

Человек от неожиданности попятился, споткнулся и рухнул спиной в жидкую грязь. Я навис над ним, огромный и грозный, острие меча упер в грудь.

– Ты кто?

Глава 14

Его глаза полезли на лоб, инстинктивно пытался отползти, ерзая спиной и задницей, как ящерица. Я усилил давление на меч, мол, пропорю насквозь, и он устрашенно затих. Я рассматривал его с омерзением, вроде бы не верю ни в каких ломброз, но здесь все слишком явно и четко. На этой уродливой морде, как говорили раньше, отпечатались все пороки, какие только может придумать человек. И сластолюбие, и чревоугодие, и подлость, и предательство, и способность улыбаться широко и тут же ударить в спину.

– Я?.. – проговорил он дрожащим голосом. – Я. Не убивайте меня, хозяин!

Я чувствовал себя так, словно стою по колено в нечистотах и пытаюсь там что-то выудить, а это урод смотрит снизу вверх со смесью страха и трусливой злобы. Лицо дергается, губы то пытаются растянуться в заискивающую улыбку, то превращаются в щель, похожую на капкан для мелких зверьков.

Я переместил острие меча к его вздрагивающему кадыку.

– Ответствуй, тварь дрожащая… Ты же человек, почему среди этих тварей?

Он проговорил быстро-быстро, захлебываясь словами:

– Когда утром повесят на городской площади, ночью выслушаешь любого!.. Там нашелся один, объяснил, как спасти шкуру. Я это сделал. А как еще? Кто бы дал себя повесить, если есть шанс уцелеть? И хотя здесь не мед, но жив, а разве не жизнь – самое ценное для человека?.. Неважно, как жить, лишь бы жить!.. Лучше быть живым псом, чем мертвым львом…

Я прорычал:

– Грамотный, Экклезиаста читал. Может быть, даже из благородной семьи?.. Нет, тогда бы на плаху… И много вас таких?

Он переспросил угодливо:

– Людей?

– Да!

– Не слишком, – сказал он торопливо, – но есть, есть… Было больше, но тут выживаемость плохая. Кроме того, часто забирают нас на обед к Властелину.

Я съязвил:

– В качестве блюда?

Он ответил так серьезно, что у меня побежали мурашки по коже:

– Да. Но что делать? Всяк надеется выжить. Они едят, но не всех же… Да, я вижу по вашему лицу, хозяин, все вижу… но если бы я не принял их условий, давно уже болтался бы в петле. А так я жив!