Ричард Длинные Руки – майордом

Он помотал головой, чуточку ошалелый, глаза полезли на лоб.

– Простите, сэр Ричард, ни черта не понял!.. Вы хотите сказать, что оклеветали жителей Сен-Мари? Чтобы воспламенить наш воинский дух и легче завоевать?

Я развел руками.

– Сэр Альбрехт, ну что вы все прямо… неловко за вас! Прямо, как сэр Растер. Конечно, я чуточку сгустил краски, ибо борцы за правое дело сражаются лучше, чем просто… борцы. Но королевство в самом деле погрязло. И мы его встряхнули.

– Но вы же сказали…

– Что жить тут приятнее?

– Да.

– Приятнее, – сказал я со вздохом, – не значит лучше. Мы ведь во главу угла ставим достойную жизнь?..

– Ну да, – пробормотал он с настороженностью.

Хлопнула дверь, вошел Растер, за ним Митчелл. Растер сразу потер руки и посмотрел на барона с укором, как тот мог прийти раньше и уже пьет, непорядок. Митчелл принялся чесать Бобика, тот хрюкал и выгибал спину.

Поглядывая на них, я сказал громче:

– А для достойной жизни приходится иной раз вылезать из теплой постели, когда так хочется еще понежиться… Особенно когда рядом теплая и мягкая девка. Приходится идти, когда хочется сидеть… а то и лежать. Здесь народ, можно сказать, устал идти к Богу и… лег отдохнуть. А это очень опасно.

Растер и Митчелл сели по ту сторону стола, Растер ухватил кубок, Митчелл отстал от него едва ли на долю секунды.

– Отдых? – спросил Растер в недоумении. – Опасен?

– Когда один человек отдыхает, – объяснил я, – прекрасно. Но когда отдыхает народ…

Митчелл посмотрел на меня в упор.

– И что же? – спросил он. – Истребить?

– Господь так и сделал, – ответил я серьезно. – Когда человечество остановилось на пути к Господу, оно было уничтожено. Новое человечество уже не останавливалось, только в некоторых городах и регионах наблюдалось… гм… Ну, вы знаете про участь Содома и Гоморры, истребление могучих империй майя, ацтеков, инков…

Митчелл помотал головой.

– Не слыхал ни о каких ацтеках, но верю, верю. Даже потому, что лучше верить в правоту своего дела, а то как вспомню, сколько я зарубил… бр-р-р… если не за правое дело, то хоть в монастырь замаливать грехи, хоть я и сам не очень-то люблю кланяться даже Богу.

В зал начали входить Макс, Ангелкейм, Зольмс, Рейнфельс, появился граф Ришар, а с ним, к моему изумлению, Теодорих, Асмер и Бернард, а также рыцари из моего Амальфи: Зигфрид, Ульман…

Поглядывая на них, я закончил твердо:

– За правое, сэр Митчелл! За правое. Мы почистили королевство от гнили, прижгли гнойные язвы, сорвали коросту! Теперь начнет быстро выздоравливать, станет еще краше, богаче, счастливее… Так поднимем чаши за процветание Сен-Мари!

– Поднимем, – сразу же откликнулся Растер. Он торопливо налил себе еще, тихонько пожаловался: – А чего это они все про каких-то гарпий спрашивают? И хихикают за спиной?

– Просто вас любят, сэр Растер, – сказал я с нежностью.

Барон Альбер после хорошего вина обычно впадает в оппозицию, чему я не удивляюсь: что у трезвого на уме, то у пьяного на языке. Правда, у барона все это всегда с небольшой, но важной поправкой: что у пьяного на языке, то у трезвого может быть на уме. Это якобы выбалтывает совсем уж пьяный вдрабадан барон, говорит заплетающимся языком, но мысли выстраивает четко, строго и с какой-то далекоидущей целью.

Сейчас он начал плести ахинею, что власть развращает, а вот абсолютная власть развращает абсолютно. Мне эта глубокомысленная дурь знакома, я пропустил ее мимо ушей, только дураки ловятся на красивые обороты речи, а вот граф Ришар вслушался, для него это внове, подумал и сказал задумчиво:

– Да, я согласен, власть развращает. Однако именно отсутствие власти развращает абсолютно!

– Всякая власть великолепна, – заявил лорд Рейнфельс, – а абсолютная власть абсолютно великолепна.

На другом конце стола отец Дитрих с двумя самыми доверенными священниками мирно вел беседу, но услышал, покачал головой. Лицо стало строгим.

– Свобода тоже развращает, – сказал он строго, – а абсолютная свобода развращает абсолютно! И превращает в скота.

Сэр Растер, что не принимал участия в слишком умном, на его взгляд, разговоре, осушил очередной кубок, вытер рот тыльной стороной ладони и спросил в недоумении:

– Это все круглые дураки за столом, или я один такой умный на всем свете? Если абсолютная власть развращает абсолютно, то как же быть с Господом Богом?

Наступила тишина, все застыли, даже отец Дитрих не двигался долгое время, только морщины на его лбу стали намного глубже.

Я в этих умных разговорах участия не принимал, другие проблемы долбят крепкими носами в темя. Все больше кажется, что где-то перегибаю. Нет, хуже – ошибаюсь. Понятно, что всех троллей, эльфов, огров и прочих нелюдей нужно уничтожить. Просто потому, что они – соперники. Соперники роду людскому. Потому всех и без всякой жалости!

Но я помню, что когда в день Страшного суда к разверзшейся могиле подойдут ангелы Мункир и Надир, они спросят: ты хто? И воскресший должен ответить, мусульманин он или нет. Ангелы не знают такой мелочной хрени, как узбек, араб, пакистанец или пенджабец. По этому образцу еще в двух империях намного позже пытались создать где единую нацию, а где – единую общность. Нет ли для меня здесь возможности…

По ту сторону двери послышались крики, топот, звон железа. Бобик поднял голову и зарычал. Двери резко распахнулись, в зал почти упал священник с залитым кровью лицом, его поддерживали под руки два кнехта.

В зале с грохотом опрокидываемых кресел вскакивали рыцари. Священник поднял голову, лицо обезображено, дышит с тяжелыми хрипами, словно прорваны легкие.

Мы услышали хриплый вскрик:

– Скорее… остановите…

Ледяной холод пронесся через жаркий зал, я видел, как бледнеют лица неустрашимых воинов. Я поднялся, стараясь выглядеть властно.

– Что стряслось?

Он опускал голову и снова с усилием поднимал. Один из священников опередил отца Дитриха, добежал и обнял раненого собрата, передавая ему часть лечебной мощи адепта церкви. Тот медленно поднял голову, взгляд блуждал некоторое время.

– Храм черной мессы, – прошептал он.

Я спросил быстро:

– Что с ним?

– Это… – сказал он тихо, лицо его исказилось и начало дергаться, – не храм черной мессы…

Он пошатнулся, его подтащили к столу и усадили в кресло. Отец Дитрих повернулся ко мне, глаза вспыхнули холодно и жестко, но тут же погасли, лицо стало безмерно усталым.

– Еще и это… – прошептал он. – Я подозревал, но… Время у нас есть?

– Не знаю, – прошептал священник с закрытыми глазами. – Зато я понял, почему все аристократы Геннегау только что ушли в тот храм… Я пытался остановить…

Отец Дитрих быстро повернулся ко мне.

– Сын мой, немедленно перехвати… Любой ценой!

– Да, – ответил я, – конечно… я приму меры. Но, отец Дитрих, что случилось? Почему такая тревога?

Он сказал резко:

– Тот храм действительно над камнем Терроса. Мне только сегодня пришла бумага из Ватикана. Над тем самым камнем! Ты верно делал, сын мой, что отрицал его всем жаром души, но… беда в том, что он все-таки… все еще… А жертвы… как теперь понимаю, там для того, чтобы пробудить и освободить!