Римлянин. Финал

… и случайные граждане, некоторые элементы инфраструктуры, города, сёла, поля и пастбища. Но это война.

— Я… — Людовик XV запнулся. — Я подумаю об этом. Дам ответ на следующей неделе.

Он уже знает содержание договора о взаимной обороне, в котором чётко прописаны условия, при которых легионы могут прийти ему на помощь — согласиться на такое очень тяжело.

— Хорошенько подумай, — кивнул Таргус. — Это очень важно — не для меня, а для тебя.

Франки просто обязаны начать революцию против короля, сокрушительно проигравшего державе, пока что, недоримлян. Таргус не собирался допускать её успеха, потому что это опасный прецедент и кому-то в голову может прийти опасная идея свергнуть монархию в России, «Священной Римской» империи или даже в Швеции…

В бывшей Речи Посполитой такие идеи есть уже давно и, несмотря на все прилагаемые усилия, поляки и литовцы до сих пор не могут принять потерю суверенитета.

Но Таргус прекрасно знает, что власть можно удерживать на штыках не одну сотню лет. Нужно лишь не ослаблять репрессивного давления и не жалеть революционеров.

В конце концов, да, он убивает народы, безжалостно стирает их из истории, но также приносит прогресс, мягкий, без лишней жестокости.

Он принёс системно развивающуюся медицину, наметил начало продовольственного изобилия, создал железные дороги, разрешил сотни и тысячи национальных конфликтов, дал им массовое образование, первое в истории — за всё это он потребовал лишь принести на алтарь прогресса свою национальную идентичность. Большая ли это цена за все эти блага?

«Морализаторы жалеют об утрате этой пресловутой идентичности, но плевать на них», — подумал император. — «Я — римлянин и поэтому я лучше. Римская культура — самая лучшая и это проверено тысячелетиями. Все остальные — это жалкие варвары, которым больше не место на шахматной доске истории. И я уничтожу их — упраздню языки, отменю культуру и заставлю их думать на латыни. Vae victis».

Примечания:

1 — О разнице между вульгарной и классической латынью — в эфире рубрика «Rube, pro quid tu mi ista tota dicis?!» или, если хотите, «Ruberie, cur mihi haec omnia narras?!» — если смотреть с точки зрения лексики, грамматики, фонетики и синтаксиса, то различия весьма существенны. Лексически, народная латынь состояла из бытовых, простых, грубых или местных слов. Например, лошадь на классической латыни — equus, а на народной — caballus, поэтому на французском лошадь — cheval, а на испанском — caballo, потому что эти два языка произошли от народной латыни, а не классической. И если equus — это «лошадь», то caballus — это что-то типа «кляча». Ещё в классической латыни есть дом — domus, а в народной он — casa, причём в испанский слово перешло без изменений — та же casa. Тут тоже — domus — это, буквально, дом, а casa из народной латыни — это что-то типа хаты или хижины. Пример текста на классической латыни — «E domo exii et ad amicum meum equo meo profectus sum». Переводится, примерно, как «Я вышел из дома и поехал на лошади к своему товарищу». Но владеющий народной латынью сказал бы что-то вроде — «Ex casa exivi et ivit ad socium meum super caballo meo». Переводится это, примерно, как «Выскочил из хаты и поехал к своему кенту на своей кляче». И так примерно с половиной повседневной лексики — в народной латыни она другая, более простая и грубая. По грамматике отличий чуть меньше, но они существенны — в народной латыни всё упрощено до безобразия. Ещё более существенны фонетические отличия — звучит всё настолько иначе, что на слух сразу понятно, кто гимназий кончал, а кто вырос на улицах и стал айс колд гэнгста. Классическая tabula в народной стала tabla, а caput — capo. Это прямо хорошо слышно. Забавный факт — Гай Юлий Цезарь одинаково хорошо говорил и писал что на классической, что на народной латыни, отчего ему, как говорят, страшно завидовал Марк Туллий Цицерон, владевший только классической латынью. За это в народе его считали зазнавшимся хуесосом, говорящим слишком заумно. В то время как Цезарь мог и бодяженного вина в таберне с народом выпить, и хороший тост сказать, и вообще, он рубаха-парень, изъясняющийся чотко, по-пацански. Ещё в народной латыни был более прямой порядок слов, называемый, кхм-кхм, SVO — подлежащее-глагол-дополнение, тогда как классическая латынь была более гибкой. Самое частое употребление — SOV, то есть, подлежащее-дополнение-глагол, но были OSV, то есть, дополнение-подлежащее-глагол, VSO, то есть, глагол-подлежащее-дополнение и тот же, кхм-кхм, SVO. Нагляднее на примерах. SOV — Marcus puellam amat — «Марк девушку любит» — нейтрально, без подтекстов. OSV — Puellam Marcus amat — «Девушку любит Марк» — акцент на том, что он именно девушку любит, а не кого-то другого. VSO — Amat Marcus puellam — «Любит Марк девушку» — тут глагол в начале усиливает экспрессию, поэтому поэтишно, драматургишно и часто использовалось в тематических произведениях. Ну и, кхм-кхм, SVO — Marcus amat puellam — «Маркус любит девушку» — это основной порядок, который особо выёбистые творцы старались не использовать в своих произведениях, чтобы не прослыть плебеем, но, когда было нужно, всё же, использовали. Это основные отличия, поэтому классическую латынь учить тяжело, а народную — легко. И народная, в силу своей предельной простоты, стала языком экспансии, а классическая осталась уделом буквоедов хуевых и изысканных особ, ратовавших за то, чтобы все писали на классике, а не на греческом и, Юпитер спаси и сохрани, не на вульгарной (фу-у-у!!!) латыни. Русский язык, кстати, минула участь сия и он не разделился на, по сути, два разных языка. Различия между литературным русским языком и народным есть, но они несущественны, поэтому просто не может быть ситуации, когда очень воспитанный юноша внимает речи дворовых пацанов и просто не может понять, о чём они там балакают. Виной всему унификация в конце XIX и начале XX веков — была задана строгая норма и мы все, да-да, даже ты, уважаемый читатель, говорим в соответствии с ней. Сыграли в этом роль школы, пресса, армия и массовая грамотность (да-да, есть такая партия!) — унификация прошла успешно. Существуют, конечно, хитровыебанные диалекты и разного рода фени, но широкого распространения они не имеют.

Глава XX Жемчужины и кораллы

//Королевство Пруссия, г. Берлин, 30 июля 1763 года//

Официальная часть Берлинской мирной конференции закончилась и сегодня вечером Таргус отправится обратно в Шлезвиг. Он бы отправился и раньше, но король Пруссии захотел поговорить. И тема разговора была очевидна.

— Моё королевство ждёт такая же судьба? — спросил Фридрих II.

— Если будешь делать опрометчивые шаги — определённо, — Таргус не стал ему врать.

— Что мне понимать под «опрометчивыми шагами»? — уточнил король Пруссии.

— Понимай под этим подковёрные игры за моей спиной, создание военной угрозы моей империи, то есть, проявления нелояльности, — ответил на это император будущей Римской империи. — Соблюдать эти условия несложно — это даст тебе очень спокойное правление.

— Я хотел обсудить с тобой колониальный вопрос, — произнёс Фридрих II.

— Давай обсудим, — согласился Таргус.

— Я испытываю острую потребность в колониях, — заявил король. — Возможна ли их организация в Северной Америке?

— Нет, невозможна, — покачал головой Таргус. — Это неприкосновенная территория, в которой будут жить только индейцы. Считай, что я забрал её себе и не потерплю там никого, даже союзников. Поищи что-нибудь менее амбициозное. Например, Филиппины — отличные острова, на которых можно выращивать много чего интересного или полезного. Опиум, каучуковое дерево, кофе, бананы — что угодно.

— Эти острова слишком далеко… — поморщился Фридрих II. — Мне бы хотелось что-то поближе.

— Из «поближе» могу предложить только Ирландию, — усмехнулся император. — Всё остальное находится в сфере моих интересов, поэтому трогать это нельзя. А зачем тебе колонии? Ты ведь понимаешь, что они — это практически опиум для страны?

Фридрих чуть насупился, опустив взгляд на ограждение набережной реки Шпрее.

— Но ведь колонии — это сила, — пробормотал он. — Это богатства, это престиж…

— Нет, Фридрих, это лишь видимость силы, — Таргус встал у ограды. — Ты хочешь иметь флаг на чужой земле? Повесить герб, построить форт, посадить губернатора и сказать народу: «Смотрите, мы теперь империя»?

Фридрих промолчал.

— Я не делаю ставку на колонии, — продолжил Таргус. — Я строю систему, не витрину.

— Систему? — спросил король Пруссии.

— У тебя будут каучук и бананы, у меня — дороги, которые связывают города в единый организм, — ответил император. — У тебя будут плантации. А у меня — механизмы, заводы, телефоны, сталь и инженеры. Твои колонии могут взбунтоваться, а моя империя сварена рельсами и телеграфными проводами.

— Но все империи имеют колонии, — покачал головой Фридрих II.

— Я не последовал за испанцами, англичанами или французами, — произнёс Таргус. — Я создал новую модель империи, где приказ доходит за секунды, а легионы — за сутки. Как ты можешь называть землю своей, если не можешь собрать на ней хотя бы половину своей армии за срок меньший, чем неделя?

— Я верно понял, что ты жаждешь создать континентальную империю? — поинтересовался Фридрих II.

— Не жажду — я уже создал её, — усмехнулся император. — А где теперь колониальные империи франков и англосаксов? Я уничтожил их: я сделал то, чего они не смогли и до сих пор не могут — отправил многочисленную армию за океан и приказал ей уничтожить всех, кто имеет бледную кожу. Северная и Центральная Америки освобождены — там живут аборигены, которым я дал шанс построить свои империи. Пусть вспоминают о нас не как о жестоких поработителях, а как о дружелюбных заморских соседях, приходящих торговать, а не воевать.

— Не ожидал узнать в тебе гуманиста, — улыбнулся король Пруссии.

— Да, я самый большой филантроп в своей империи, — улыбнулся Таргус в ответ. — Но за моими действиями в Америке не гуманизм, а холодный расчёт.

— Какой? — спросил Фридрих II.

— Североамериканские колонии имели очень большой потенциал к стремительному развитию, — ответил император. — Не прошло бы и полусотни лет, как они бы могли стать региональной силой. Если бы я не остановил это тогда, колонии англосаксов могли бы превратиться в очень серьёзную угрозу Европе. Через две сотни лет, через три — это неважно. Я решил эту проблему примерно лет на триста-четыреста, вырезав колонистов на корню. Теперь Европа может не опасаться удара с запада. Его не будет.

Индейцы, несмотря на торговое взаимодействие с империей Таргуса, ещё очень долго будут проходить социальную эволюцию, которая может привести к промышленной революции и индустриализации. У них нет базиса, поэтому они обречены копошиться на родо-племенном уровне минимум полторы сотни лет и Таргус не будет помогать им вылезать из этой ямы.

Он объединит их в североамериканскую конфедерацию племён, обучит их воинов, превратив в легионеров, но никогда не будет потворствовать их индустриальному развитию — пусть занимаются этим сами, в меру собственного разумения…