Римская сатира

Эти-то вот трубачи, завсегдатаи бывшие разных

Мелких арен, в городах известные всем как горланы,

Зрелища сами дают и по знаку условному черни,

Ей угождая, любого убьют, а с игр возвратившись,

Уличный нужник на откуп берут; скупили бы всё уж!

Именно этих людей судьба ради шутки выводит

40 Часто из самых низов на вершину почета и славы.

Что мне тут делать еще? Я лгать не могу, не умею

Книгу хвалить и просить, когда эта книга плохая;

С ходом я звезд незнаком, не желаю предсказывать сыну

Смерти отца, никогда не смотрел в утробу лягушки;

Несть подарки жене от любовника, несть порученья —

Могут другие, а я никогда не пособничал вору.

Вот почему я Рим покидаю, не бывши клиентом,

Точно калека какой сухорукий, к труду неспособный.

Кто в наши дни здесь любим? Лишь сообщник с корыстной душою,

50 Алчной до тайн, о которых нельзя нарушить молчанье.

Тот, кто сделал тебя участником тайны почтенной,

Вовсе как будто не должен тебе и делиться не будет;

Верресу дорог лишь тот, кем может немедленно Веррес

Быть уличен. Не цени же пески затененного Тага,

Злато катящего в море, настолько, чтобы лишиться

Сна из-за них и, положенный дар принимая печально,

Вечно в страхе держать хотя бы и сильного друга.

Высказать я поспешу — и стыд мне не будет помехой, —

Что' за народ стал приятнее всем богачам нашим римским:

60 Я от него и бегу. Перенесть не могу я, квириты,

Греческий Рим! Пусть слой невелик осевших ахейцев,

Но ведь давно уж Оронт сирийский стал Тибра притоком,

Внес свой обычай, язык, самбуку с косыми струна'ми,

Флейтщиц своих, тимпаны туземные, разных девчонок:

Велено им возле цирка стоять. — Идите, кто любит

Этих развратных баб в их пестрых варварских лентах!

Твой селянин, Квирин, оделся теперь паразитом,

Знаком побед цирковых отличил умащенную шею!

Греки же все — кто с высот Сикиона, а кто амидонец.

70 Этот с Андроса, а тот с Само'са, из Тралл, Алабанды, —

Все стремятся к холму Эсквилинскому иль Виминалу,

В недра знатных домов, где будут они господами.

Ум их проворен, отчаянна дерзость, а быстрая речь их,

Как у Исея, течет. Скажи, за кого ты считаешь

Этого мужа, что носит в себе кого только хочешь:

Ритор, грамматик, авгур, геометр, художник, цирюльник,

Канатоходец, и врач, и маг, — все с голоду знает

Этот маленький грек; велишь — залезет на небо;

Тот, кто на крыльях летал [266] , — не мавр, не сармат, не фракиец,

80 Нет, это был человек, родившийся в самых Афинах.

Как не бежать мне от их багряниц? Свою руку приложит

Раньше меня и почетней, чем я, возляжет на ложе

Тот, кто в Рим завезен со сливами вместе и смоквой?

Что-нибудь значит, что мы авентинский воздух вдыхали

В детстве, когда мы еще сабинской оливкой питались?

266

Тот, кто на крыльях летал — Дедал.

Тот же народ, умеющий льстить, наверно похвалит

Неуча речь, кривое лицо покровителя-друга

Или сравнит инвалида длинную шею с затылком

Хоть Геркулеса, что держит Антея далеко от почвы,

90 Иль восхвалит голосок, которому не уступает

Крик петуха, когда он по обычаю курицу топчет.

Все это можно и нам похвалить, но им только вера.

Кто лучше грека в комедии роль сыграет Таиды,

Или же честной жены, иль Дориды [267] нагой, не прикрытой

267

Таида, Дорида — персонажи греческой комедии. Женские роли исполнялись мужчинами.

Даже накидкой? Поверить легко, что не маска актера —

Женщина тут говорит; до того у него все изящно,

Что и подумать нельзя, что мужчина стоит перед нами.

Греков нельзя удивить ни Стратоклом, ни Антиохом,

Ни обаятельным Гемом с Деметрием: комедианты —

100 Весь их народ: где смех у тебя — у них сотрясенье

Громкого хохота, плач — при виде слезы у другого,

Вовсе без скорби. Когда ты зимой попросишь жаровню,

Грек оденется в шерсть; скажешь: «жарко», — он уж потеет.

С ним никак не сравнимся мы: лучший здесь — тот, кто умеет

Денно и нощно носить на себе чужую личину,

Руки свои воздевать, хвалить покровителя-друга,

Как он ловко рыгнул, как здорово он помочился,

Как он, выпятив зад, затрещал с золоченого судна.

Похоти их нет преграды, для них ничего нет святого:

110 Будь то семейства мать, будь дочь-девица, будь даже

Сам безбородый жених иль сын, дотоле стыдливый;

Если нет никого, грек валит и бабушку друга...

Все-то боятся его: он знает домашние тайны.

Раз уж о греках зашла наша речь, прогуляйся в гимназий, —

Слышишь, что говорят о проступках высшего рода:

Стоиком слывший старик, уроженец того побережья,

Где опустилось перо крылатой клячи [268] Горгоны,

Друг и учитель Бареи, Барею угробил доносом.

Римлянам места нет, где уже воцарился какой-то

120 Дифил, а то — Протоген иль Гермарх, что по скверной привычке

268

Крылатая кляча — Пегас, родившийся из крови Горгоны Медузы, убитой Персеем.

Другом владеет один, никогда и ни с кем не деляся;

Стоит лишь греку вложить в легковерное ухо патрона

Малую долю отрав, естественных этой породе, —

Гонят с порога меня, и забыты былые услуги:

Ценится меньше всего такая утрата клиента.

Чтоб и себе не польстить, — какая в общем заслуга,

Если бедняк еще ночью бежит, хоть сам он и в тоге,

К дому патрона: ведь так же и претор торопит и гонит

Ликтора, чтобы поспеть приветствовать раньше коллеги