Родишь мне сына

— Нет!

— Лучше отойди и закрой уши, — предупредил меня Марат и сказал: — На счет три... Один... — Это был отсчет перед кошмаром. Она меня только нашла, и вот мы снова прощаемся. Только это навсегда. — Два... — Он не оставил мне вариантов и был готов нажать на спусковой крючок.

— Не надо! — щупала я холодную сталь пистолета. Его дуло упиралось в смятую рубашку. А под ней — скулящая Марла.

А ведь еще мгновенье — и он выстрелит. Обязательно выстрелит. Такие люди не блефуют.

— Лена, убрала руки!

Но я держала пистолет за ствол — пыталась как-то помешать этой ужасной казни. Ведь она ни в чем не виновата. Разве можно просто взять и застрелить животное? Кем надо быть, чтобы такое сделать?

— Ну что я могу сделать?! — ревела я навзрыд. — ЧТО?! СКАЖИ!

Он просто молчал и не думал изменять своим принципам. А я понимала, что это все. Он уничтожит все, что у меня осталось. Ведь после этого мне уже не жить нормально. Я вообще от нормальности как от Луны. И Марла была тоненькой соломинкой, которая вела меня во внешний мир.

Порой неуклюже. Порой слишком быстро. Порой мы гнались за котами. И обе бросались на велосипеды.

Я помню, как мы познакомились. Она была игрива и гоняла возле дома как ужаленная. Но стоило мне лишь позвать ее по имени — и все, поводырь был на законном месте. Надеваю поводок. И выходим в свет... Вернее, так звучит. Ведь света я не видела. А вот верную подругу отыскала. И сейчас она умрет.

— Три, — сказал Марат.

Но я в последнюю секунду выкрикнула:

— Хорошо, я согласна!

Он замер и не сделал этого.

— На что ты согласна? — задал он вопрос, по-прежнему вжимая пистолет в рубашку. — Я не слышу...

Я понимала, что делаю ошибку. Но ставки были слишком высоки. Мне пришлось пойти на уступки.

— Я буду спать с тобой в одной постели.

Сказав это, я почувствовала облегчение. Марла высунула язык через маленькую дырочку в ткани и стала лизать мои пальцы. Она так словно благодарила за спасение. Я отдала за ее жизнь единственное, чем могла поторговаться. Свою девственность.

— Я ее пристрелю, — отрезал Марат и вызвал волну животного страха.

Но я проявила настойчивость и коснулась его лица. Прижалась ладонью к щеке и сказала:

— Нет, ты не сделаешь этого...

— Почему?

— Потому что ты хочешь того же, что и я... Ты хочешь, чтобы я была послушна и счастлива здесь. Рядом с тобой. А для этого мне требуются две вещи.

Марат протяжно выдохнул и щелкнул пистолетом. Это означало, что патрон не выстрелит. Оружие на предохранителе. И я сделаю все, чтобы так продолжалось как можно дольше.

Но для этого нужны были два условия.

— Что это за вещи? — спросил он, разжимая хватку на собачьей шее. — Что за условия?

— Во-первых, ты отпустишь Марлу. Она останется здесь и будет жить с нами в доме.

— Пф... — был он явно недоволен. — Собака в доме... Да еще и сраный доберман.

— Ты пообещаешь мне не обижать ее. Поклянись мне, что не причинишь ей зла. Что ты не убьешь и не ударишь Марлу. Не отравишь ее и не выгонишь из дома.

— Черт... Какой же это бред.

— Пообещай! — настаивала я, схватив его за руку. — Для меня это важно! Ты человек слова, Стрельбицкий?!

— Лена, кончай — это просто собака!

— Ты человек слова?! Или балабол?!

— Я человек слова! — бесился Марат, но именно этого я и хотела. Чтобы он понял — я настроена серьезно. — Да, Лена, я человек слова! Что еще? Какое второе условие? Что я должен делать? Мыть ей лапы, кутать пледом? Читать ей сказки перед сном?

— А во-вторых, — сжала я его ладонь так сильно, как только могла, — не называй меня Леной. Мое имя — Лана. И так будет всегда.

7

Марат

Тот день стал холодным душем для нас обоих. Лена пошла на уступки ради своей ручной гиены. Марла прыгала вокруг нее, будто ребенок. Хозяйка ее купала в гостевой ванне, не жалея шампуня на эту почти лысую от природы сволочь. Но чертов доберман приносил Лене радость.

Я смотрел на все это — как она улыбается и смеется, снова встретив свою псину, а долбаная Марла ловила пастью пузыри и слизывала пену языком. Но на самом деле просто думал: как же хорошо, что у меня просторный дом и есть гостевая ванна. Потому что если бы это обслюненное чудо оказалось в моей ванне... Мне пришлось бы мыться на улице — лучше уж мокнуть под дождем, чем принимать ванну после собаки.

Одна только шерсть чего стоит. Очень скоро она будет повсюду. Лене в этом плане повезло — она хоть не видит все эти черные ворсинки на одежде, мебели, на шторах... Но на самом деле я все никак не мог поверить, что она не видит. В самом деле ничего не видит, будучи незрячей. Я впервые в жизни так ошибся. Не заметил очевидных вещей.

Еще до суда я за ней следил. Я дежурил у нее под домом и видел, как она выходит без чьей-либо поддержки — без поводыря, без темных очков или палочки для слепых. Обычная себе девка, которая не прочь выпить отвертку в ближайшем баре. Я ни разу не заметил за ней слепоты. Ни разу. А теперь понимал, что ошибся. Она была незрячей, и это многое меняло. Вопрос только — что? Что именно это меняло для меня и для нее, для нас обоих...

Она слепа. В моем доме. Из-за меня перебралась сюда с собакой.

Я ненавидел собак. За исключением годных овчарок. Но доберманы вместе с ротвейлерами были для меня просто за гранью добра и зла.

Я ненавидел грязь. Но теперь она повсюду. Приходится брать в руки веник, швабру, включать чертов пылесос, будто я хренова домохозяйка. Ведь она ничего не видит. Вообще ничего.

И тут мы добрались до самого главного — она слепа. В моем доме оказалась абсолютно незрячая девушка, которую я привез, не зная правды. И вот теперь, когда она оказалась бракованной... я должен был исправить ошибку, должен был вернуть ее обратно и про все забыть.

Но что-то не давало мне это сделать. Что это? Жалость? Властный характер? Чувство вины? Неумение признать свои ошибки? Или что-то другое?

Она ведь слепая, Марат. Зачем ты ее держишь здесь? Сделай одолжение ей и себе — просто отвези ее домой. Вместе с собакой. Просто оставь ее там, куда она стремилась. Она ведь так хочет домой. Там ей привычно. А тебе нужна была здоровая баба, чтобы родила наследника...

Разве эта девчонка похожа на мать твоих детей? Она могла бы выносить тебе ребенка? Это смешно, она по факту ни на что не годна — просто инвалид на весь остаток жизни. Ведь никто не дал гарантии, что зрение вернется.