Родная партия

Вечером к нам заглянул армейский фельдъегерь: он привез свежую корреспонденцию из Москвы. В стопке писем, в том числе служебных, один конверт оказался для меня лично.

Надпись красноречивая. От кого: Озёрова Л.

Прекрасно. Спустя столько дней моя “жена” всё же очнулась и написала письмо. Мне уже не скрыть негодование. Ладно, что не попрощалась в Москве, но написать-то письмо по-быстрому могла бы точно. С её связями это совсем беспроблемно.

Я раскрыл конверт. Лист белой бумаги, сложенный втрое, с легким почерком, написанный синими чернилами. Дверь закрыл на ключ, чтобы избавиться от посторонних.

Андрюша, здравствуй!

Господи, как такое могло произойти? Ещё месяц тому назад мы общались и проводили время вдвоем, а потом…

Как ты там? Как твое здоровье? Мне так стыдно. Я здесь бегаю за Кеффелеком, пытаюсь получить у него аудиенцию. У него новый роман – настоящее открытие. Наверное, я бесчеловечная тварь, раз до сих пор гуляю во Франции. Кстати, сейчас в Париже с культурной дипмиссией работаю. Прости меня, что не лечу к тебе в Кабул.

Плакала как дура. Так обидно. Несправедливо. Афганистан! Ты же совсем не восточный человек. Могу ли чем-нибудь помочь?

Виделась с твоими родителями. Они встретили меня холодно, что ли. Григорий Максимович посерел. Цвета из его жизни вышли. Кажется, будто бы твой papa принял вину за случившееся целиком на себя.

Озёровы разрешили пожить у них два дня. Потом обратный рейс в ГДР. Я помогала по дому. Римма заболела, её сейчас нет. Виктория Револиевна больше не шутит. Я чувствую рядом с ней злость, гнев и неприязнь. Наверно, она считает меня мерзавкой? Так я же не заслужила такое отношение. Правда, зачем винить в случившемся меня, а не тех, кто тебя отправил в Афганистан?

Как бы то ни было, я ни с кем не ссорилась и не ругалась. Время сложное. Нам нужна надежда, что всё будет хорошо. Постараюсь быть хорошей женой. В семье после моего отъезда звучала приятная атмосфера.

Я отмыла твой ужасный рабочий стол. Андрюша, ты – хрюша. Пластинки Пугачевой расставила в другом порядке. Тебе бы слушать классику! Оставила Depeche Mode в шкафу, а ещё одну книгу.

Кстати, новость касательно твоей просьбы. Выяснила. Интересный случай. Сведения обрываются в провинции Герат. Дальше наши товарищи не копали. Тебе нужно связаться с журналистом Володей С. Он из “Комсомольской правды”, занимался поисками одного советского работника, поэтому кое-какие сведения у него по пропавшим есть. Через Володю ты сможешь найти нужного человека.

Ну всё. Буду писать. Прости ещё раз. Я всё-таки плохая жена.

Плохая же? Должна приехать? Сообщи, дай знать. Прощай. Целую в лоб.

Бросил письмо в стол. Из всего сказанного полезное для меня только одно – открывшийся шанс найти сына Леонида. Значит, провинция Герат? Что ж, пусть это будет моей миссией.

Появление сколь-нибудь важной для меня лично задачи придало сил. Если спасти Евгения, или хотя бы найти его, то мой афганский билет окупится с лихвой. Как минимум обнулю все переживания за случившееся. Раз Леонид, его отец, спас мне жизнь, то нужно оплатить долг. Пора задействовать все ресурсы.

Глава 27. Долг платежом красен

Недельная командировка в Баграм завершилась относительно спокойно. Бородатые стреляли в летящую машину, но обошлось без жертв и ранений. Вертолетом в качестве “дополнительного” экипажа меня и Александра Абрамова доставили для работы с местными афганскими комсомольцами: семь дней я пытался наладить диалог с фракциями в местном комитете ДОМА. Жил прямо на аэродромной базе, в город не совался и лишний раз не светился. Майор Левинский, заведовавший тыловой частью на аэродроме, везде и во всём улыбался от одного моего упоминания, был обходителен, правда, на этом всё. Видимо, создал картину уважительного почтения к комсомолу. Ну, и на том спасибо.

Было много грязи, как человеческой, так и природной. К афганской разрухе достаточно быстро привыкаешь, если знаешь, что всюду ждет стрельба и однажды снаряд разрушит этот дом или двор. Ждать прогресса в таком состоянии глупо: построишь и сразу разлетится в щепки. За месяц с лишним уяснил, что афганское общество не сдвинется с мертвой точки, пока не будет достигнута стабильность между местными противоборствующими сторонами. Никаких Эмиратов. Хотя бы уровень Турции приобрести, уже будет успех.

К человеческой грязи привыкнуть лично мне тяжелее. Вспомнить хотя бы совсем лишний конфликт с Елфимовым. А с Ручковым... Боже, он же реально убился из-за какой-то чепухи. В Афганистане смерть – жирная тварюга. Понятно, что местные тут все мыслят по-восточному и многое скорее даже проявление полезной культурной хитрости, а не бескультурности, но очень сложно понять, ради чего вести себя интриганами, имея пустую должность и минимальную власть. Чувствовалось глубокое переживание за афганские дела, ибо они отражаются не столько на моей карьере, сколько на перспективе изменить ход истории – чем дольше я здесь, тем меньше шансов на успешность реформ.

Да, сейчас определенно больше сочувствую тому, что моя роль спасителя истории фактически отодвинута на второй план.

Сейчас мне нужно находиться в столице, в Москве, двигаться наверх, ползти в ЦК КПСС, в эпицентр высшей власти, откуда можно менять, сдвигать гигантскую машину в сторону от обрыва, уходить из пусть номенклатурной, но бесполезной должности в комсомоле. Вместо этого я спекаюсь от жары в failed state, в стране постоянного межплеменного кринжа, когда одни не могут нормально договориться с остальными, начинается перепалка, драка, война. И в партии, и в комсомоле, и в других организациях Афганистана постоянный раскол. Так дальше нельзя.

Советским людям в Афганистане плохо. Это первый факт, который мне стал ясен. Хотя подполковник Бочко и рассказывал, да и остальные советники из ЦК ВЛКСМ тоже упоминали, что до войны отношение к шурави было кардинально другим. Всё же мы им во многом помогали, о чем я раньше, будучи студентом, не знал.

Стоило Инне получить пулю, как сразу появилась мысль о бесполезности моего нахождения. Я правда не супергерой. Стреляют всегда, везде и не только из “зелёнки”, то есть из пышной афганской растительности, но и из городских закоулков. У меня нет ни боевого опыта, ни специальной подготовки; всё полученное в Москве – от Натальи Васильевной. Но и её подготовка шла ускоренным темпом, многое непонятно, и неизвестно, как поступать в той или иной ситуации. Всё делалось в спешке, отсюда моя слепота к повседневности, в отличие от советских ребят, уже поднаторевших к афганским правилам игры.

Мы тут чужаки, и это прослеживается почти во всём. Таджики, туркмены и узбеки, служащие в нашей армии и ближе всех культурно расположенные к афганцам, всё равно ощутимо отличаются от местного населения. Я слышал про “мусульманские” батальоны, которые должны в этих условиях действовать эффективнее, чем стандартные боевые подразделения, но даже им здесь неуютно. Мой разум так и норовит скатиться, чтобы сказать: “Тут многое от средневековья, от дикарства”. Гоню эту мысль изо всех сил. Это какой-то позор, если я буду сводить народы в график с иерархией. Что теперь, глядеть на афганцах глазами империалиста? "Ах, какие же вы бескультурные, смотрите, как мы вас сейчас научим!" Может, они и правда не во всём развиты, но смотреть на их ситуацию следует иначе. Только знать бы ещё как.