Родная партия

– Инна Александровна. Вас в ЦК ВЛКСМ совсем распустили? Что за постоянное ребячество.

Я встал в позу. Солнце било в глаза, но мне решительно хотелось защититься от претензии:

– Не считаю, что мое поведение ребяческое. Почему вы так решили?

– Кто же так разговаривает с нашими товарищами?

– Инна, если их не толкать к самостоятельности, то они до двухтысячного года будут сидеть за нашими спинами.

– Да пусть хоть до конца двадцать первого века будут сидеть, Андрей Григорьевич. Есть решения партии, есть указания двадцать шестого съезда, мы исполняем интернациональный долг. Вы идейно верный товарищ?

– Вы не контрольно-ревизионная комиссия, чтобы меня отчитывать, – взбесился я. – Закончим на этом.

– Нельзя просто так говорить им, что они должны взять себя в руки и сражаться. Они пытаются сделать, что могут.

– Да что вы? Значит, пусть советские пацаны и дальше бегают с моджахедами? Мы, может быть, комсомольцы и до высокой политики далеки, но размышлять-то нам кто запретил?

– Вы какой-то не такой. Вы странный. Я читала о вас, – Инна приоткрыла дверцу машины. – Эти экологические идеи, про которые теперь Западная Европа кричит и не нарадуется. Вы, может быть, герой для них, но здесь показали себя не по-товарищески.

Солнечный блик из одного окна озорно ударил мне в лицо. Только успел прикрыть рукой глаза, как последовал выстрел.

– Пригнитесь!

– Откуда стрельба? – водитель с пистолетом уложил меня в пыльный асфальт.

– Да с того окна!

Стрельба продолжилась. Выбежали афганские солдаты, Калашниковы затрещали очередями. Пальба прекратилась, когда из полностью разбитого окна выпало тело.

– Нам нужно ехать в штаб, – приказал солдат. – Поднимайтесь, живо!

Инна не реагировала. Я отряхнул себя и подошел к ней. На плече у неё горело красное пятно.

– Да она ранена! – потащил её на заднее сидение. – Вези к врачу.

– В штаб! – заорал солдат.

– В госпиталь, идиот, она помрет так.

– Я в порядке… – проговорила Инна. – Терпимо, доедем до штаба.

Водитель вжал на газ, и уазик пустил пыль по кричащей женскими и мужскими голосами улице. Я прижимал ладонь к её ране, и алая кровь, влажная и теплая, сейчас казалась мне самой страшной вещью на свете.

После крепкого чая из термоса склонение ко сну вмиг прекратилось. Как будто я бахнул энергетик перед субботней парой. Подполковник точно знал, как бороться с постоянно закрывающимися глазами.

Мы дышали вечерним кабульским воздухом. Отдых от дневного пекла и перестрелки придавал сил и минимальное спокойствие. Инну прооперировали. Как сказал офицер Бойко, её отправят домой первым рейсом, а пока она будет под присмотром врачей кабульского госпиталя.

Жара даже вечером стояла густым одеялом. В моем мире зелёные постоянно говорили: “Планету ожидают климатические изменения! Нас ждет климатическая миграция народов!” Что ж, пожив три дня в Афганистане, я на своей шкуре познал всю мощь агрессивной погоды. Если в 85-м так жарко, то что же будет дальше?

Нос страшно болел от солнечного ожога. Парни-срочники, державшие караул, советовали помазать лицо местным йогуртом, а потом дико ржали над моей белой мордой. Неловко-то как! Почему-то упустил момент с уязвимой кожей. Впрочем, откуда ж мне было знать, что Андрей Иванович редко принимал солнечные ванны? Номенклатурная кожа капризно вела себя от палящего солнца.

– А ты московский парень? – спросил подполковник.

– Да, – подумалось, что здесь я был честен дважды.

– Ну понятно. И что там в Москве сейчас? Как Горбачева встретили?

– Да вроде бы хорошо. В народе переговариваются: молодой, говорит правильные вещи, движет к изменениям. Оптимизм чувствуется.

– Ты про какой народ говоришь? – уточнил мой собеседник.

– Который в автобусах ездит и в магазинах стоит.

– Ну понятно. А кроме оптимизма что ещё заметил?

Я пожал плечами. Серьезных выводов о Горбачеве советский народ ещё не сделал. Но мой подполковник Бочко ожил, когда в разговоре упомянул Женеву. О ней он наслышан, так как проблема связана с его профессией напрямую. Но больше всего интерес вызывал сам Афганистан.

Подполковник не говорил прямо, в глазах лишь искренне читалось: “Когда?” Да я бы с радостью сказал, когда начнется вывод войск. Только вряд ли это поможет делу.

– Ты за Инну волнуйся поменьше. Это теперь наша проблема.

– Ладно. Я чувствую себя виноватым.

– Зря. Тут каждый день из окна и дверного порога стреляют.

В Афганистане ситуация оказалась и правда сложной. За неделю стала относительно ясной общая картина. Советские войска держали стратегические пункты – города и дороги. Власть в Афганистане мне представилась как слабая. Поговорив с партийным советником, выяснилось, что не во всех городах прочно функционирует государственные органы.

Правительство ДРА как бы есть и как бы оно в полузачаточном состоянии. Есть партия, есть свой комсомол, профсоюз, общественные организации… но всё держится слабо. От разговоров с советниками и военными вроде того же Бочко мне даже показалось, что до 1979 года эта власть стояла жестче, чем после прихода наших пацанов.

Очень простой вывод, который напрашивался сам собой. До 1979 года революционная партия захватила страну и пыталась провести реформы. Я почитал аналитические справки, а также выслушал рассказы тех, кто пробыл тут несколько лет – в основном, эти изменения скорее базированные, чем нет. Но для кого это база? Для меня часть реформ определенно да, часть я признаю кринжем. Что до афганцев, то они явно не уловили суть реформ и от модерна всячески бегут, либо идут ему навстречу, но с винтовкой наперевес.

Партия до нашего прихода действовала как бы самостоятельно, а после того, как войска зашли, репутация у местных леваков обвалилась. Они практически на дне. Похоже, что афганское общество воспринимает НДПА и все её дочерные организации как марионеточную структуру под контролем СССР. А нас тут считают иностранной державой, врагом.

Невеселая ситуация. Поставил кружку на тумбу и распрощался с собеседником, затем отправился в палату к Инне. Мне разрешили не сразу, но потом всё же уступили. Возможно подумали, что её муж.

– Вы в порядке?

– Да. Наверное. Не каждый день в тебя стреляют.

– Это моя вина, Инна. Если бы не начал спор, то мы бы уже уехали из квартала, откуда по нам стреляли.

Инна вздохнула.

– Это моя вина, Андрей Григорьевич. Я простая переводчица, прикомандированная от МИДа. А вы заведующий отделом пропаганды и агитации комсомола. Теперь и знаменитый в Европе.

– Прям уж знаменитый.

Инна улыбнулась. Я пожелал ей выздоровления и спокойной ночи. Отправился в приемное отделение, чтобы вздремнуть и утром добраться до гостиницы, так как в ночь ходить по Кабулу мне категорически не хотелось. И стоило выйти в коридор, как внезапно пришла в голову омерзительно леденящая мысль.