Родная партия

Зазвонил телефон в кабинете, но Григорий Максимович не тронулся с места. Курочка перестал улыбаться. Виктория Револиевна выхватила из моей руки бокал и залпом его осушила, растерла тушь на глазах, стирая капли слез.

И тут мне стало самому страшно. Похоже, никто не верил в такое будущее до этой минуты. Они надеялись на то, что решение можно обхитрить, изменить, оставить Андрюшу дома.

Телефон всё звонил, но мы смотрели друг на друга, переглядывались и пытались выдавить ещё хоть одно слово. Не получалось. Надежда иссякла. В их глазах погасли огни.

Глава 24. Перед отправкой

Оставшиеся дни я провел в кругу семьи, в квартире Озёровых, под опекой Виктории Револиевны. Посчитал, что им сейчас нужно больше поддержки, чем мне. У меня более-менее развита устойчивая психика, тогда как Озёровы в панической спешке побежали отбивать от командировки в Афганистан. В номенклатуре такое поведение условно нормальное, но карандашом пометку всё равно сделают.

То, что я решил остаться с семьей, несколько разрядило обстановку в квартире. Отпустив Леонида домой, я предложил Сереже посидеть и обсудить планы. Курочка, сославшись на поздний час, улыбчиво распрощался, но в нем ощущалась большая тревога. Кажется, он слегка дрожал. На прощание он сказал:

– Ты береги себя. На гражданке можно ошибаться, но в Афгане уже нет.

– Я ещё не уехал, Курочка. Заканчивай с похоронами. Обсудим комсомольские планы в понедельник?

Сергей неуверенно кивнул и закрыл за собой дверь. Наверное, он до сих пор не мог поверить, что это всё-таки произойдет.

Все оставшиеся дни Виктория Револиевна ходила грозной и решительной, тогда как Григорий Максимович впал в уныние. В его кабинете было тихо, больше не слышались телефонные переговоры, сам он стал молчаливым, ушедшим в себя. Вечером за ужином у него случилась перепалка с Викторией Револиевной:

– Ты холоден, потому что Андрюша не твой сын. Не твоя кровь.

– Он мой, – тихо ответил Григорий Максимович.

Вилка в его руке скользила по тарелке, никак не могла зацепить пельмень.

– Будь это правдой, Гриша, ты бы сражался как лев. Как левище! – Виктория Револиевна показала нам руками, насколько большим бы он был. – А от тебя никакой помощи.

– Я звонил людям. Зачем ты так со мной?

– Звонил он. Это не твоя кровинушка, потому и усилий ноль. Будь Андрюша твоим сыном, вцепился бы в него и ни шагу назад. Ни шагу! А у тебя на лице чеховская трагедия, всё ходишь в пустых муках и сомнениях. Решительным надо быть, Гриша!

– Прекратите, – вставил я свое слово.

Разговор закончился. Всё остальное время мы ели молча.

Во вторник директор автозавода, нацепив личину отстраненности, уехал к себе на работу, где решил утопиться в рутине. Больше я о нём до самого отъезда ничего не слышал. Виктория Револиевна коротала вечера на кухне, заливала бокал за бокалом, жаловалась на судьбу, на то, как проклята эта несчастная Москва, и что не стоило ей ездить в столицу лимитчицей, а лучше бы осталась в своей Смоленщине.

Домохозяйка Римма, узнав о случившемся, втайне ото всех зашла в мою комнату и положила желтый конверт; внутри оказалась маленькая и старая икона, растрескавшаяся и с облупленным лаком. Мне стало не по себе. Я решил не обижать старушку, но брать подаренное категорически отказался. Во-первых, от левачества мне досталось твердое убеждение: “Ни богов, ни королей, только человек”. Если буду ссылаться на бога, то передам свою жизнь в руки неясной судьбы. Во-вторых, за ношение религиозной атрибутики могли устроить очень серьезную взбучку. До 1988-го ещё два с лишним года. Никакого примирения партии с церковью не было и пока не предвидится. Прежде всего хотелось сейчас избежать любых ссор, конфликтов и разбирательств по поводу религии. В-третьих, я не испытывал тяги к иконе и вере, мне придавали силы люди, которые окружали. Их бы я предпочел забрать с собой, а не икону. Чтобы не кривить душой, положил конверт в дальний угол книжного шкафа, подальше от чужих глаз.

Впрочем, это очевидный утопизм. Как я возьму с собой Татьяну Гиоргадзе? А Сергея Курочку? Нужно быть реалистом. Лучше определить для них задачи, которые следовало бы выполнить даже в случае моей смерти. Это самый отрицательный сценарий из всех возможных. Но глупо ведь его игнорировать. В Афганистане люди гибнут, возвращаются покалеченными. Это война, а не симулятор.

Перед самым отъездом мне довелось пообщаться с афганскими ветеранами из комсомольцев. И очень крепко запомнился разговор с одним из них. С абсолютным спокойствием русоволосый парень рассказывал, как их отряд положил караван с моджахедами, расстреляв на подлёте с пулеметов: “Пули одинаково ложили и верблюдoв, и душманов, короче всех загасили. Они пытались наш борт обстрелять с земли…”

Совершенно хладнокровно он говорил про тяжелый бой, в котором наглотался песка на всю жизнь вперед, и как в этой грязной мордобойке отряд забыл бойца в точке эвакуации: “Просто не успел добежать! Вот в жизни как бывает…” И тот же самый человек затем с полным чувством воодушевления описывал горы, прекрасные и с белыми шапками, а у их подножья холмы, покрытые тюльпановыми коврами, с запахом чистейшей азиатской весны. И про кошку, что пригрелась у трех желтых тюльпанов, настырно бившую хвостом об землю, этот русоволосый ветеран вспоминал с трепетом, достойным поэтического внимания.

Поразительно, что это был один и тот же человек. Он восхищался красотами страны, а потом совершенно спокойно говорил про разрыв тела от пули калибра 7,62. И ничто его не смущало, даже запах крепкого, исходящий от него во время встречи. Увиденное пугало меня, страшно напрягало страхом, что если и выживу в Афганистане, то сломаюсь, разрушусь на части, утрачу идентичность, устойчивость, буду ходить как этот самый ветеран – без будущего, без надежды на понимание, с пустым и отчаянным взглядом озирающийся на счастливых мирных жителей страны, которую он якобы защищал.

Ведь русоволосый прямо как тот, что из моего времени, постоянно со страхом ища в окружающей обстановке скорого возвращения войны. Как сказал мне в вагоне метро: “Только вернулся оттуда, а она за мной, сволочь проклятая, сюда пришла” Бежал парень от смерти, далеко убежал, но всё равно настигла.

Я не хочу себе такой участи. Да и другим тоже. Чтобы не впасть в уныние, решил для себя побыть полезным человеком, спросил, что больше всего нужно ветеранам. Хоть мне как зумеру и претит бегать автоматчиком, но пустяковое дело поможет отвлечься и разгрузить голову. Я спросил “афганца”, чего больше всего в быту не хватает в Афганистане. Помолчав с минуту, ветеран внезапно сказал:

– Адидасы.

– Что, прям кроссы?

– Ну да, кроссовки. Стандартная экипировка бесполезна в горной местности.

С этой просьбой пошел к Мишину. Виктор Максимович спокойно отнесся к моим словам, или скорее с пониманием. Через Управление Дел ЦК ВЛКСМ была заказана партия кроссовок, которую отправят вместе со мной.

– Ты о себе подумал? – спросил первый секретарь.

– Да что-то ничего в голову не пришло.

– Ну так подумай ещё.

– Есть одно желание. Обеспечите сообщение с Лирой?