Рок меж строк

– Да?

В этот момент нас прервали.

– Вот вы где… Когда Александер сказал мне, что вы здесь, я сначала не поверила.

Элизабет, супруга нашего друга-режиссера, подошла к нам и расцеловала обоих.

– Я вас очень давно не видела. С тех самых пор, как мы уехали из Англии. Как у вас дела?

Спустя полчаса, когда, наконец-то, к нам присоединился Александер, его супруга переключилась с нас на него, а я заметил приближающегося к нам Призрака Оперы.

– Господин Ривз, я полагаю? – поинтересовался он.

– Господин Эрик? – полушутя поинтересовался в ответ я, и, к моему удивлению, он кивнул.

– Вы уникальны. При ваших далеко не идеальных вокальных данных – вы ухитряетесь получить полную власть над умами и душами своими песнями. Я хотел бы вас заполучить к себе…

– О, нет… Боюсь, что опера не мой конек, – решил подыграть я – и к тому же, трудно иметь дело с тем, кто все время в маске.

Он помолчал, после чего приподнял край маски, и меня продрало по полной программе. Вблизи его лицо выглядело еще более кошмарным, чем когда он был на сцене.

– Извините, так это не грим? – тихо спросил я.

– Нет. Я не должен этого никому говорить, но по просьбе режиссера, раз уж вы заинтересовались мной – скажу. Это лицо - мое настоящее.

– Боже… Что случилось?

– Несчастный случай с кислотой. Хорошо еще, что глаза целы остались. Как вы понимаете, кроме этой роли мне больше было некуда податься, и я решил стать идеальным Призраком Оперы. Кстати, Эрик – мое настоящее имя.

– Мне очень жаль.

– Ничего… Я привык.

– А вы… Знаете, в какой-то момент, на сцене, мне показалось, что вы свернете шею Раулю.

– Такое желание у меня периодически возникает.

– Периодически?

– Да. Каждый раз на репетиции и вот сегодня, на премьере. Впрочем, меня удерживает Кристин.

– Прямо как настоящего Призрака.

– Господин Ривз, вы не понимаете… Мы – это и есть они. Мы действительно так относимся друг к другу, и все те чувства, которые мы показываем на сцене – они неподдельны.

– Но… как?

– Господин режиссер в этот раз решил набрать актеров по системе Гротовского. Слышали о такой?

– Нет.

– Согласно этой системе – каждый актер должен быть только таким, какой он есть в обычной жизни. Кристин – красива, сострадательна, с потрясающим вокалом, а я… Я урод, вынужденный прятать свое лицо. Мы не играем на сцене. Мы живем именно так. В своей жизни до постановки каждый из нас испытал все то, что мы демонстрируем всем.

– Mes amis, вы решили вызнать все тайны моей постановки? – раздался веселый голос Александера – Неужели у меня вскоре появятся конкуренты?

– Извините, господин Ривз. Я должен идти. Но знайте, мои слова были правдивы. Я действительно хотел бы заполучить вас к себе.

Когда он отошел от нас, я наклонился к Энни.

– Милая, напомни мне, чтобы мы не ходили на представление, если вдруг Александеру приспичит поставить «Собор парижской богоматери». Боюсь, что зрелища глухого и горбатого Квазимодо я не выдержу.

Она покачала головой.

– Очень озлобленный, одинокий человек. Я не думала, что он решит так издеваться над этими людьми.

– Что ты имеешь в виду?

– Он же заставляет этих людей вновь переживать все, что было в их жизни… Это жестоко. Знаешь, пожалуй, с меня на сегодня хватит. Я не привыкла быть среди такого количества людей. Давай вернемся в отель?

– Сейчас, я только попрощаюсь.

– Хорошо.

Вскоре мы покинули банкет, и я думал о том, что в очередной раз «пролетел» с попыткой набраться вдохновения.

Я не ожидал, что все будет так.

Я не ожидал узнать такие мрачные подробности.

Я не думал о том, что мне придется сомневаться в своем рассудке не в меньшей степени, чем в рассудке Александера, который в своей погоне за искусством дошел до социопатии.

На следующий день меня ждала работа, в которую я предпочел окунуться с головой, чтобы продолжать не думать обо всем этом.

Глава 4

– Уолт, да что с тобой происходит? – поинтересовался Билл, когда мы сидели в студии звукозаписи.

– Я не могу сосредоточиться на песне. Не могу спеть ее как надо.

– Мы уже раз тридцать ее записали, и все нормально, но тебя не устраивает ни один из вариантов.

– Я чувствую, что ее надо петь по-другому.

– Так спой же…

– Не могу. Не получается.

Это было правдой. Вот уже неделю у меня не получалось петь так, как это было необходимо. Песни записывались, но в них не было того огня, который бы трогал душевные струны.

– Знаешь, что… Нам нужно записать альбом до твоих концертов, и времени у нас, черт побери, в обрез. Давай ты сходишь и проветришься, а когда вернешься – либо споешь так, как тебе понравится, либо пойдет один из тех вариантов, которые мы уже записали. И не вздумай тащиться в отель.

– Это почему?

– Потому, что стоит тебе туда придти, и ты становишься раздражительным.

– Дело не в отеле, - пробурчал я – дело в этой стране. Я тут везде раздражительным становлюсь.

– Иди, развейся, - подтолкнул меня Билл – а перед Энни я тебя прикрою.

Я вздохнул, набросил куртку, и вышел на улицу.

На город медленно наползал вечер. Поток машин еще не начал слабеть, а люди торопились по своим делам.

Наверное, дело было даже не в стране. Дело было во мне. На той пустоши, в которую превратилась моя душа за последние шесть лет, не было плодородной почвы, чтобы могло прорасти что-то действительно талантливое.

Я шагнул к дороге, и мигом рядом со мной остановилось такси.

– Куда? – поинтересовался водитель, как только я устроился на сидении.

– Прямо.

– Прямо? Ладно, приятель, деньги твои.

Бездумная, бесцельная поездка может и стала бы тем, что нужно, если бы водитель не включил музыку. Мой самый первый альбом.

– Вы не могли бы выключить?

– Могу… Но зря вы так. У парня талант.

– Нет у него больше никакого таланта.

Все, что со мной происходило в последнее время, старательно тыкало меня носом в то, что мой талант перегорел.