Роман… С Ольгой

Сказать ему, что почти всегда пищу о том, как сильно:

«Я его люблю!»?

— Прекрати немедленно, — шиплю, не раздвигая губ.

— Сильнее! Глубже! Да! Да! Да! — копирует меня, заметно повышая тон, меняет тёплый бас на мягкий баритон. — Ты великолепна, Лёля, когда пятнышками покрываешься и работаешь сильной мышцей, выжимая пульсирующий член до последней капли. Это грубость, злость, страсть или что?

— Ром, — заметно убавляю звук, — это совершенно не смешно и…

— Юрьев, кажется, слабак, потому что его яйца не звенят, когда он педалирует твою промежность? В этом, по всей видимости, проявляется моя сила? Прости, жена, но я, может быть, и грубиян, и дубина неотёсанная, а временами тупой баран, но то, о чем ты меня просила или просишь, я точно выполнить не смогу. Боюсь, сломаю. Что-то где-то хрустнет и «привет». На хрена мне потом с кривоножкой возиться?

— Молодую и здоровую себе найдешь.

— Вырвать бы тебе язык, Лёлик.

— Без минета останешься, — не задумываясь, молниеносно отвечаю.

— Ты чего?

— Не смешивай, пожалуйста, Божий дар с яичницей.

— Охренеть, как всё чётенько совпало — мои причиндалы и утренний приём пищи. А если скажу, что впитал манеру бесконтрольного поведения с грудным молоком любимой матери, ты ведь не поверишь? Марго бывает жёсткой и бестактной. Предвосхищая твою шутку, скажу, что мать питает нежность только к тем, к кому действительно испытывает глубокие искренние чувства. О чём я?

— Про какой-то случай хотел рассказать, — подсказываю, направляя осторожно. Замираю, предварительно расставив приготовившиеся слушать уши. — Чёрт! — обжегшись о бортик сковороды, одергиваю руку и пальцами зажимаю мочку уха.

— Всё хорошо?

— Угу, — теперь посасываю травмированную подушечку указательного пальца. — Не отвлекайся.

— Короче, присутствовал однажды — случайно, неспециально, очень неожиданно получилось. Так вот, я вынужденно наблюдал, как она прорабатывала несознательную будущую мамашку. Та, мол, опоздала с каким-то анализом, прошляпила очередной скрининг и попала к ужасной Юрьевой с патологией в развитии малыша. Я слышал, как Марго выражалась. Это было страшно и весьма опасно. Страшно, потому что мать утратила всего на одно мгновение человеческий, вернее, женский облик; а опасно, потому что она, размахивая и щёлкая перед носом несознательной дурехи каким-то медицинским инструментом, похожим на прозрачный птичий клюв, в подробностях рассказывала, что той грозит, если, не дай Бог, будущая роженица что-то с собою сотворит. Я не на шутку испугался не внешнего вида своей родительницы, а быстрой смены её настроений. Хлоп-хлоп — она изображает из себя мегеру; хлоп-хлоп — и снова сильно любящая жена и мать.

Сейчас приятно слышать, что с изнаночной стороной характера Маргариты Львовны встретилась не только я, но и мужу кое-что досталось.

— Не отвлекайся, Ромка. То, что происходило за закрытыми дверями в нашей спальне сегодня ночью никак не связано с тем, что ты грубишь и делаешь это в приказном тоне. Кстати, если не станешь мягче и добрее, то я запросто пожалуюсь твоим родителям. Сформулирую жалобу в таком контексте: «Хрупкая жена страдает от превышения силы, а младшему Юрьеву до этого дела нет. Спешно примите меры».

— Отец тебе не поверит. Скажет, что ты, Лёлик, путаешь, возможно, преувеличиваешь и не даешь Ромке шанс. Парень может раскрыться и продемонстрировать не только власть, но и…

— Ха! Скорее, наоборот, — мгновенно отрезаю. — Ничего не придумываю и шанс делегирую регулярно. А Ваш сынок, папа, наслаждается, когда, пережав тонкую сонную артерию, кончает внутрь, не заботясь, между прочим, об интимной безопасности слабой в этот момент не только физически, но и эмоционально, женщины. Я ведь могу забеременеть, Юрьев. Что тогда?

— И? До конца сформулируй, будь добра.

— Мне двадцать три.

— Видимо, я тупой, кроме того, что злой, несдержанный и временами глупый. Я помню про твой возраст.

— Рано, — тяжело вздыхаю, объясняя.

— Мы предохраняемся, солнышко.

— Бывают осечки. Сколько раз мы теряли презерватив на старте? А когда ты ложишься рядом, я уже чувствую себя беременной, ещё по-настоящему не залетев. Ты водичку в кровати пьёшь, причмокиваешь и облизываешь губы, а я при этом испытываю виртуальный токсикоз и головокружение. Разве можно быть таким сексуально активным, Рома?

— Сейчас я, вероятно, должен испугаться? Поцеловал, засунув в рот язык, а тебя на девять месяцев раздуло? Сказал и совершенно не почувствовал дискомфорта в осознании сути замечательного события. Хочу детей, Оль. Мы с тобой это неоднократно обсуждали. И потом, ранний декрет, в сущности, неплохо. Отстреляемся, пока владеем силой, а потом будем лавры пожинать, рассматривая выводок бесенят, снующий у нас перед глазами, — его лицо странным образом просовывается по-змеиному вперёд. — Вкусно, между прочим, пахнет, — водит носом, раздувая ноздри, облизнувшись, мягко возвращается, будто бы становится на изготовку, занимая предыдущее положение за моей спиной. — Скорее бы!

— Ромка, не мешай, не отвлекай и не увиливай. Я только ощутила твёрдую почву под ногами, нашла хорошую работу. Давай повременим с рождением потомства?

— Да понял я, что в ближайшем будущем этому парню, — совершает бёдрами провокационное движение, от которого у меня закатываются глаза и замирает слабое дыхание, — быть в тройном чехле и плакать в трубку. Дубина, прекрати!

— Дубина?

— Только, чтобы тебя потешить.

Удивляет, если честно, как мужчины внимательно и ласково разговаривают со своей «промежностью». Холят и лелеют детородный орган, словно он живой, причем чересчур активный, но весьма ранимый.

— В гараже у Красова сосредоточена твоя хорошая работа?

— Это только начало. Зачем обесцениваешь мои достижения?

— Лёль, я не хотел. Не собирался тебя обижать, но больно на вас с Котяном смотреть. Он впахивает, как проклятый, ты что-то моделируешь, шипя в экран, разговариваешь с какими-то символами, словно дьявола из преисподней вызываешь, бьёшься из последних сил над заданиями, даже плачешь, а выхлоп нулевой. Чёрт возьми, это не фирма, а какой-то балаган. Благоустроенный вертеп. Сколько вас там?

— Какая разница, — бурчу обиженно, отставляя нижнюю губу.

— Можно я «брынькну»?

— Укушу! — предупреждаю, клацая в воздухе зубами.

— Всё! Вопросов больше не имею, — убирает палец. — Принято! А теперь, солнышко, напомни, что ты спросила, — хихикает, как идиот. — Там, если я не ошибаюсь, было что-то о пробелах в моём воспитании. Вернёмся к этому моменту, если не возражаешь? Умоляю-заклинаю, только матери не говори, а то…

— Если ещё раз скажешь «жрать», то моментально, — провернувшись, умудряюсь приложить лопаткой по его лицу, — получишь по сопатке. Охоту грубо выражаться отобью. В прямом смысле этого слова.

— Боюсь, что аж кушать после не смогу!

— Грубиян и самодур. Юрьев, как я могла выйти замуж за тебя?

— Ума не приложу, — он передёргивает плечами, изображая удивление. — Вероятно, виноват наш профессиональный шарм, — я слышу нотки гордости в тихом голосе и чётко произнесенных словах. — Не смогла устоять перед насыщенным цветом моей формы, да и задница у меня что надо. Ты повелась на внешность и погоны, Оленька, а потом расклеилась, познакомившись с душой. Увлажнилась, когда я за руку тебя взял, и содрогнулась, пребывая в наслаждении, когда поставила подпись в амбарной книге, в нужном месте.