Ромашка для Сурового Орка

Нар’окхан тут же срывается с места — аркан, туго обвитый вокруг его запястья, тянет юношу по земле. Камни рвут кожу, в лицо летит пыль, но он не отпускает.

Скорее ползет, чем бежит, подтягиваясь к зверю, сдерживая собственную боль. Тур мечется, ревет, бьет лапами по земле, в отчаянии пытаясь сорвать петлю.

Рывок — и Нар’окхан бросается к шее тура, хватает гриву, запрыгивает сбоку, перебрасывая ногу через мощную спину. Тур вздрагивает, дергается, но мальчишка держится, крепко вцепившись ногами в бока зверя.

Тур встает на дыбы, пытаясь сбросить всадник, но безуспешно. Скачет после в рваном и бешеном темпе, делая выпады то вправо, то влево, но с каждым разом его движения всё более вялые и медленные, словно он устал бороться. И когда он, наконец, замедляется, послушно следуя за дерганьем повода, со всех сторон звучит гул одобрения воинов, наблюдающих за сыном вождя.

Иргкхан позволяет себе короткий вздох и лишь тогда осознает — всё это время он не дышал. Переживал за своего сына, как отец. Каким бы вождем он не был, но его женщина изменила его, искоренив жесткость и грубость. По крайней мере, к своей семье.

Похлопав счастливого сына по плечу, Иргкхан ведет воинов обратно в племя, с тревогой наблюдая за тем, как солнце неумолимо уступает место закату. Ромашка наверняка волнуется и не спит в ожидании их возвращения.

Сколько бы вождь не уверял свою жену, что на охоте с их сыном ничего не случится, знал, что она не успокоится, пока не увидит их обоих живыми и здоровыми.

Как только воины достигают родного поселения, всё племя вываливается из своих шатров, чтобы поприветствовать тех, кто доказал свое право называться воином.

Толпа расступается, пропуская вождя, и его взгляд теплеет, когда остро вонзается в изможденное лицо своей женщины. Она выглядит встревоженной и не отходит от шатра, вытягивая шею в поисках сына.

На ее руках сонно зевает их годовалая дочка, а за юбку цепко держится их младший пятилетний сын Рагкхур. Обычно он сразу бежит к отцу, как только видит его, но в этот раз ему передается волнение матери, так что он не отходит от нее ни на шаг, нахмурив свои бровки.

Дочка же, заметив отца, капризно изгибается и тянет к Иргкхану руки, обиженно при этом выпятив губу.

— Ир… — с паникой в голосе произносит ромашка, и он, поцеловав ее в губы, прижимает дочурку к себе. Отходит вбок и открывает семье вид на довольного Нар’окхана, который светится ярче натертого медяка.

Ромашка всхлипывает и кидается к старшему сыну, зацеловывая его лицо. Он поначалу стоически терпит ласки, но спустя пару мгновений отстраняется, оглядываясь, не заметил ли кто из ровесников его слабость.

— Ну мам, хватит, я уже большой. Я воин! — добавляет Нар’окхан, а у самого в глазах так и светится удовольствие. Все-таки мать он любит и радуется всякий раз, когда она его прижимает к себе.

Иргкхан треплет младшего сына по шевелюре, пока он прижимается к нему в ожидании, когда сможет прорваться к старшему брату с многочисленными расспросами.

— Отец, можно я сегодня в общем шатре заночую? Все воины сегодня там будут.

Нар’окхан пытается говорить спокойно, а у самого едва получается ноги удержать на месте от нетерпения. Уж очень он хочет сегодня быть в центре событий и не ложиться в строго оговоренное матерью время для сна. Он ведь уже не малыш, а признанный племенем воин.

— Хорошо, сын, — разрешает Иргкхан раньше, чем ромашка успеет возразить, не желая отпускать сына.

— Я тоже хочу! — звенит голос пятилетнего Рагкхура, который важно выпячивает грудь колесом, стараясь походить на старшего брата.

— Но малыш… — растерянно вклинивается жена.

— Младшего не забалуй, женщина, — рычит Иргкхан, но ромашка у него не из робкого десятка. Вот только оба сына стряпают такие жалостливые просящие лица, что ей скрипя зубы приходится отпустить их.

— Па, — настойчиво тянет отца за волосы дочка Саргиша.

— Да, голубка?

Голос Иргкхана становится ласковым, а сердце тает от одного только взгляда на девочку. Она еще не знает об этом, но уже вьет веревки из своего отца, который готов весь мир положить к ногам своей принцессы.

— Баю-баю, — сонно бормочет она и прикрывает глазки, настойчиво дернув его за свисающий локон снова.

— Старая Харвуш еще не спит, — многозначительно протягивает вдруг ромашка, касаясь бедра мужа, и удаляется в шатер, хитро поблескивая глазами.

Ему не нужно повторять дважды. Усыпив дочку колыбельной, он оставляет ее в шатре у нянечки, а сам ныряет в собственный, скрещивая входные опоры.

Любой мимо проходящий орк этой ночью точно поймет, чем будут заниматься вождь с его лашими.

— Ешь, — звучит спустя два часа голос Иргкхана, который по заведенной в их семье традиции после ночных игрищ всегда кормит свою лашими с рук.

Он подносит кусок мяса к ее рту, как и десять лет назад, и с жадностью наблюдает, как она игриво проводит по его пальцу язычком. Его естество дергается, словно у какого-то юнца, и он оскаливается, оглядывая свою жену хозяйским взглядом.

— Тощая, — недовольно выносит он вердикт, вызывая у Ромаш улыбку.

Несмотря на три беременности, его женщина так и не поправилась за все эти годы, как бы Иргкхан не пытался ее откормить.