Россия на пороге Нового времени. (Очерки политической истории России первой трети XVI в.)
Шрифт:
Наконец, той же весной было завершено Алевизом Новым и строительство великокняжеского дворца. 7 мая Василий III торжественно переехал в новые каменные палаты [387] .
Но строительством в Москве дело не ограничивалось. Распространение крупной осадной артиллерии делало необходимым создание городов-крепостей на основе новой планировки и с применением новейшей строительной техники. Весной 1509 г. приступили к возведению деревянного «града» на Туле, где позднее (к весне 1514 г.) была построена каменная крепость [388] . Тула имела большое военно-стратегическое значение на южных рубежах страны.
387
ПСРЛ, т. VI, стр. 53, 247; т. VIII, стр. 249.
388
ПСРЛ, т. VI, стр. 250; т. VIII, стр. 250; Герберштейн, стр. 105. Воеводы на Тулу отпущены 4 мая 1514 г. (РК, стр. 53). Если дата одного из кратких летописцев не ошибочна, то каменный град начали делать еще в 1507/08 г
В ходе крепостного строительства 1506–1508 гт. были укреплены южные границы Руси (Тула), восточные
Уроки Казани и войны 1508 г. заставили Василия III задуматься над судьбой той системы удельных княжеств, которую он получил в наследство от отца. Удельные братья оказались неспособными эффективно участвовать в осуществлении военных кампаний даже на востоке. Однако без их вооруженных сил трудно добиться того массированного удара, который мог бы обеспечить победу над сильным противником с запада [389] . Не было у Василия Ивановича уверенности и в том, что его братья смогут избежать искушения захватить великокняжеский престол или отъехать в Литву, как это пытался сделать сам князь Василий в 1500 г., позднее вовсе отстранивший законного наследника престола. Особые опасения Василию внушал князь Юрий Иванович. Следовательно, необходимо было более тесными узами привязать удельных братьев к своей великокняжеской колеснице. Выполнить это было тем труднее, что Василию III приходилось считаться с завещанием отца. Где-то около 1507 г. по воле Ивана III был создан Калужский удел князя Семена Ивановича [390] . От 18 января 1509 г. сохранилась первая жалованная грамота на бежецкие владения, выданная самим Семеном Ивановичем [391] . Впрочем, власть князя Семена была больше номинальна, чем реальна. Во всяком случае от его имени в мае 1510 г. поземельные споры разбирал великокняжеский писец князь В. И. Голенин [392] . Это, конечно, вызывало недовольство князя Семена, которое должно было как-то проявиться впоследствии.
389
В военных действиях 1507–1508 гг. участвовали только воеводы князей Дмитрия и Юрия (РК, стр. 38–39).
390
В 1506/07 (7015) г. «из [у] дела» от кн. Семена Ивановича посланы были воеводы В. Т. Юрлов-Плещеев, кн. А. В. Кашин и Булгак Денисьев (Э л. 37 об.). Еще в декабре 1505 и марте 1506 г. калужские грамоты подписывал сам Василий III (АСЭИ, т. I, № 304, 568; Можайские акты, № 1).
391
АИ, т. I, № 17.
392
ГБЛ, Троицк, кн. 518, л. 37–40; С. М. Каштанов. Из истории последних уделов. — Труды МГИАИ, т. 10. М., 1957, стр. 289.
Нашлась управа и на князя Юрия. У него в виде предостережения была отобрана волость Сурожик и ее в «кормление» передали татарскому царевичу Шейх-Аулияру из рода хана Большой орды Ахмата [393] .
Младший брат Василия Андрей в это время еще удела не получил и обычно находился при самом Василии III как почетное лицо, не обладающее никакой реальной властью.
14 февраля 1509 г. «в нятстве» умер бывший наследник престола Дмитрий Иванович [394] . «Одни полагают, — писал Герберштейн, — что он погиб от голода и холода, а по другим — он задохся от дыма» [395] . Известие о смерти Дмитрия великий князь должен был встретить только с облегчением. Теперь он мог позаботиться о судьбе своего княжения не только при жизни своей, но и после смерти. Формального препятствия к этому теперь не существовало.
393
Упомянут как владетель Сурожика в декабре 1508 г. (Сб. РИО, т. 95, стр. 50). Вероятно, владел им и ранее. В сентябре 1507 г. упоминается его воевода Канбар (РК, стр. 38). В конце 1512 г. уже владеет Городцом (РК, стр. 49). Кому в это время принадлежал Сурожик, не ясно.
394
ПСРЛ, т. VI, стр. 249; т. VIII, стр. 250; т. XXIV, стр. 216 (6 февраля 1508 г.).
395
Герберштейн, стр. 13.
Во время Псковского похода (23 сентября 1509—17 марта 1510 г.) Василий III и составляет свое первое завещание [396] . Духовная должна была закрепить сложившуюся в первые годы правления Василия III систему междукняжеских отношений. Более точно о ее содержании мы ничего не знаем, ибо она была уничтожена при составлении второй духовной в 1533 г., которая тоже до нас не дошла. Великие князья московские в XVI в. предпочитали уничтожать документы, которые не соответствовали их политическим интересам.
396
Позднее летописец упоминал духовную Василия III, которую тот писал, «едучи в Новгород и во Псков» (ПСРЛ, т. VI, стр. 268). Подробнее см.: А. А. Зимин. Княжеские духовные грамоты, стр. 279–280.
Главный вопрос духовной 1509 г. касался, конечно, престолонаследия. Кому завещал великое княжение Василий III? Детей у него не было. Со старшими братьями (особенно с Юрием) отношения были резко испорчены. В таких условиях вряд ли Василий III склонен был бы считаться с практикой XIV в., когда наследовал старший из оставшихся в живых братьев великого князя. Этому порядку нанес удар еще дед Василия III — Василий II Темный, покончивший с притязаниями Юрия Галицкого. Нам представляется, что престол свой Василий Иванович оставлял наиболее близкому к нему лицу из своего семейства — зятю Петру, брату двух «царей»: Абдул-Латифа и Мухаммед-Змина. Именно Петр сопровождал всегда Василия III в трудные походы (например, 1509–1510 гг.) или оставлялся «местоблюстителем» великокняжеского престола в Москве [397] .
397
Подробнее
см.: А. А. Зимин. Иван Грозный и Симеон Бекбулатович в 1575 г. — «Из истории Татарии», сб. IV. Казань, 1970, стр. 145–148.Еще 21 декабря 1508 г. Василий III и его советники («бояры») приняли важное решение — выпустить из заточения брата царевича Петра Абдул-Латифа. 29 декабря он приносит шерть на верность великому князю и получает Юрьевец в «кормление» [398] . В этой важной политической акции сказалось стремление Василия III наладить отношения с Крымом и Казанью. Активизация западной внешней политики должна была опираться на умиротворение с южными и восточными соседями России. Мать Абдул-Латифа Нур-Салтан (жена Менгли-Гирея) да и сам Менгли-Гирей с сыном Мухаммед-Гиреем настойчиво просили помиловать бывшего казанского царя.
398
Сб. РИО, т. 95, стр. 42–43, 49–50; СГГД, ч. V, № 55, стр. 38–39; ч. II, № 26, стр. 30–31; № 27, стр. 32–34; ПСРЛ, т. VI, стр. 248–249; т. VIII, стр. 250.
1 марта 1509 г. с сообщением о пожаловании Абдул-Ла-тифа из Москвы в Крым выехало торжественное посольство боярина В. Г. Морозова в сопровождении крымского посла Магметши [399] . В Крыму оно встречено было благосклонно, и в сентябре к великому князю пришли грамоты крымского царя, извещавшего о победе над ногайцами и просившего
о помощи в дальнейшей его борьбе с Астраханью [400] . Но ввязываться в какую-либо авантюру на востоке до решения вопроса о Литве Василий III не хотел. Поэтому просьба Менгли-Гирея осталась без ответа. Вместе с тем, идя навстречу крымскому царю, московский государь перемещает Абдул-Латифа из небольшого Юрьевца в крупный город Каширу, о чем в свое время ходатайствовал Менгли-Гирей [401] .
399
ПСРЛ, т. VI, стр. 250; т. VIII, стр. 250; т. XXVIII, стр. 334 (30 марта); Сб. РИО, т. 95, стр. 52–69.
400
Сб. РИО, т. 95, стр. 69–83.
401
См. грамоту Абдул-Латифа от 28 февраля 1512 г. из Каширы (ААЭ, т. I, № 154).
Особенно напряженными в 1507–1509 гг. были отношения Василия III с его двоюродным братом князем Федором Борисовичем Волоцким. Причин у волоцкого князя для недовольства своим державным братом было более чем достаточно. Еще великий князь Иван III захватил себе удел бездетного брата Федора — Ивана, прикрыв этот «разбой» духовной грамотой самого рузского князя. Завещан же был Этот удел Иваном III также не Федору, а Юрию Дмитровскому и Дмитрию Углицкому. Особенно двусмысленную роль, с точки зрения князя Федора, в составлении «завещания» Ивана Борисовича играл волоцкий игумен Иосиф, который был «духовным отцом» Ивана III и, конечно, отстаивал именно его интересы, а не Федора Волоцкого, хотя его монастырь находился на территории Волоцкого княжества.
Со своей стороны и Василий III был крайне раздосадован неуспехом «казанского дела» 1506 г., проваленного при непосредственном участии волоцкого князя.
Некоторое время открытого столкновения между князьями удавалось избегнуть. Но не более того. Во всяком случае, отправляясь в Казанский поход в 1506 г., князь Федор составляет духовную, в которой (в отличие от своего брата) не завещает московскому государю свою вотчину на случай смерти (у Федора детей не было), а пишет, что его владениями должен наследовать сын, если он у него родится. Вопрос же о судьбе Волоцкого удела в случае бездетности князя в завещании оставался открытым.
Если у Федора Волоцкого не было практически никакой возможности причинить более серьезную неприятность самому Василию III, то досадить его клеврету Иосифу он, конечно, мог. Правда, в духовной 1506 г. еще не заметно следов особого охлаждения князя к игумену крупнейшего монастыря его удела. Волоцкий игумен не был духовником Федора, но в его обитель должно было перейти после смерти князя большое село Буйгород [402] .
Князь Федор был крутым и своенравным правителем. Поэтому в Волоцком княжестве установились довольно странные порядки. В послании Б. В. Кутузову (1511 г.) Иосиф Волоцкий так рисует удельное самовластие тех лет. Взойдя на престол, князь Федор не только «почал грабити монастыри свои все». Он систематически грабил горожан, особенно зажиточных торговых людей. Он, например, забрал себе все деньги у вдовы некоего Прони, который был «на Волоце человек добр торговой». Прослышав о богатстве детей и внучат Никиты Собинина, князь Федор «держал их в железах да мучил месяца со два», в результате чего получил 30 руб. денег и 500 четвертей хлеба. Еще более трагичной была судьба торгового человека Бориса Горохова изо Ржевы. Этот «добрый человек», по словам Иосифа Волоцкого, «могл не за одну тысячю рублев». Князь Борис Васильевич до своей смерти «жаловал его». Иное дело князь Федор — тот сразу же после того, как получил Волоцкий удел, взыскал с Горохова 1200 руб., отдал его на поруки и продолжал грабить ежегодно, пока тот не умер.
402
ДДГ, № 98, стр. 408. Подробнее см.: А. А. Зимин. Княжеские духовные грамоты, стр. 273–276.
Это были не единичные случаи, а регулярно производившееся изъятие денежных средств. «А у городцкых людей велит клети [403] обыскивати, да у которых денег нет, и он велит жита имати, а у кого скажут денги, ино велит пытати». Так, некоего Лапшу, который был «заживен» (т. е. зажиточен, богат), четырежды пытали, чтобы добиться от него денег. Когда князь велел сжечь старца Фофана с сыном (из Возмицкого монастыря), у которого нашли 60 руб. и подозревали в сокрытии еще большего капитала, «не осталося в городе никакова человека… которой бы не плакал, видевши такову муку и смерть страшну неповинных людей». Князь Федор применял систему поручительства за богатых горожан, которые должны были регулярно давать ему денежные средства. Но это не помогало. Началось бегство из городов Волоцкого удела. В самом Волоколамске запустело до 270 дворов. Своеобразной данью были обложены и жители Ржевы.
403
В издании текста опечатка: «плети».