Россия на пороге Нового времени. (Очерки политической истории России первой трети XVI в.)

В начале сентября 1527 г. Ислам-Гирей с 40-тысячным войском [1228] двинулся к Оке, собираясь, по слухам, перейти реку у Рославля.

Позднее Саадат-Гирей заверял, что Ислам этот поход предпринял без его ведома. Василий III, узнав о движении Ислама, отправил «на берег» (т. е. к Оке) войска князей В. С. Одоевского и И. Ф. Телепнева-Оболенского. К ним присоединились находившиеся на Кашире князья Ф. М. Мстиславский и Федор Лопата Васильевич Телепнев-Оболенский. Сам же великий князь с братьями направился в село Коломенское, а затем расположился в 20 км от Оки. Москва, Коломна и некоторые другие города пять дней (по Постниковскому летописцу, неделю) находились в состоянии осады. В столице оставались с войсками князь Б. И. Горбатый, М. Ю. Захарьин и казначей П. И. Головин. Им Василий III «град велел окрепити и животы людем с посадов в град велел возити и пушки и пищали во граде велел пристроити» [1229] .

1228

По новгородским данным, у Ислама было даже 60 тыс. воинов (ПСРЛ, т. IV, стр. 543).

1229

ЦГАДА, ф. Оболенского, № 42, л. 23 об. — 24.

Быстро и надежно организованная оборона не позволила крымцам переправиться через Оку. После перестрелки русские войска сами перешли реку, разбили татарские войска на реке Осетре у Николы Зарайского и гнали их до Дона. При этом в плен был взят фаворит хана мурза Янглич. «В Рождество Пречистые, в неделю» (8 октября) Ислам «пошел прочь» [1230] .

В качестве репрессии за этот набег Василий III приказал потопить находившихся в это время в Москве крымских послов «Чабыка с товарыщи» [1231] .

1230

ПСРЛ, т. IV, стр. 543–544; т. VI, стр. 265, 283–284; т. VIII, стр. 272; ЦГАДА, ф. Оболенского, № 42, л. 23 об. — 24 об.

1231

ЦГАДА, Крымские дела, кн. б, л. 159 об. Позднее великий князь приписывал убийство крымских послов самовольным действиям черни (л. 256 об.).

Для укрепления южной границы страны в 1527/28 г. был заложен каменный город на Острове (Зарайск) [1232] . Прочная оборона юга препятствовала крымским войскам в 1528 и 1529 гг. предпринимать какие-либо нападения на русские земли.

Дела внутренние в 1527–1529 гг. характеризуются настойчивым стремлением Василия III добиться полного подчинения служилых князей и бояр. Вместе с тем брак с Еленой Глинской привел к перегруппировке в составе великокняжеского окружения. Старомосковское боярство вынуждено было потесниться и уступить ряд позиций северским служилым княжатам. 28 февраля 1527 г. из «нятства» был выпущен дядя великой княгини Михаил Глинский. Ближайшему родичу молодой жены великого князя негоже было коротать свои дни в темнице. Глинский получил «свою казну и отчину» Стародуб-Ряполовский, находившийся вдали от литовских рубежей. Последнее в какой-то степени затрудняло возможность повторения его попытки бежать к Сигизмунду. Князь Михаил вскоре занял видное место при великокняжеском дворе. Сразу же после освобождения его «для прочности» женили на дочери князя Ивана Немого Васильевича Оболенского [1233] . Оболенские в последний период правления Василия III принадлежали к наиболее близкому окружению великого князя. А после смерти Василия Ивановича князь Иван Овчина Телепнев-Оболенский стал фаворитом Елены Глинской.

1232

ПСРЛ, т. ХХГГ, стр. 521; Шмидт, стр. 283.

1233

ПСРЛ, т. УПГ, стр. 272; Герберштейн, стр. 39, 314; Сб. РИО, т. 35, стр. 775; ЦГАДА, ф. Оболенского, № 42, л. 23. Возможно, тогда же М. Глинский получил «в кормление» г. Юрьевец (Описи, ящик 110, стр. 28–29).

Князь Иван Немой выдвинулся при дворе сравнительно недавно. Впервые в качестве боярина он фигурирует на свадьбе Василия III в начале 1526 г., но уже в конце года сопровождает великого князя в его поездке на Тихвин [1234] .

В целях «гарантии» верности князя Михаила Глинского в том же феврале 1527 г. с целой группы видных княжат, бояр и детей боярских была взята поручная грамота в том, что они должны будут нести прямую ответственность в случае побега князя Михаила. 47 человек обязывались князьям Д. Ф. Бельскому, В. В. Шуйскому и Б. И. Горбатому выплатить 5 тыс. руб., если Глинский сбежит. А уж те несли ответственность перед самим великим князем. Отныне недостаточно было крестоцеловальной записи самого опального вельможи (такую запись, например, дал в октябре 1506 г. князь К. И. Острожский [1235] , а потом сбежал). Требовалась двустепенная порука цвета московской знати.

1234

РК, стр. 8; ПСРЛ, т. VI, стр. 265; СГГД, ч. I, № 155, стр. 428–430.

1235

СГГД, ч. I, № 146, стр. 403–404; ср. запись 1522 г. кн. В. В. Шуйского (там же, № 149, стр. 414–415), запись кн. Д. Ф. Бельского (там же, № 152, стр. 420–422) и кн. И. Ф. Бельского 1524 г. (там же, № 153, стр. 423–425), запись кн. И. М. Воротынского 1525 г. (там же, № 154, стр. 425–427).

Приближает к себе Василий III и представителей княжат Северо-Восточной Руси. Так, осенью 1528 г. он женит князя Ивана Хомяка Даниловича Пенкова на своей свояченице (сестре Елены Глинской) [1236] . Отец Ивана Хомяка князь Данила считался старшим в роде ярославских княжат. Положение его сыновей (старшего Василия и младшего Ивана) напоминало положение служилых княжат: оба князя боярами не были, а князь Василий сохранял какие-то суверенные права в Вологодском уезде [1237] . Сам князь Иван появился при дворе сравнительно недавно (в разрядах упоминался в 1521 г. [1238] ) и в изучаемое время ничем особенно не выделялся.

1236

ПСРЛ, т. VIII, стр. 272; 3, л. 88.

1237

Родословная книга, ч. I, стр. 121–122; ГПБ, F, I, № 778, л. 255–255 об.

1238

РК, стр. 65. Но другим данным, он еще в 1512 г. возглавлял сторожевой полк под Себежем (Э, л. 48 об.).

Вместе с тем Василий III зорко следил за тем, чтобы позиции его удельных братьев ни в какой мере не усиливались. Князья Юрий и Андрей в минуты военных опасностей и во время других важных событий должны были находиться вблизи великого князя. Переход на их службу представителям знати был фактически запрещен. Так, очевидно, летом 1528 г. опала постигла князей Андрея и Ивана Михайловичей Шуйских за попытку отъехать ко князю Юрию Дмитровскому. Князья Андрей и Иван тогда были молоды [1239] , надежды «выбиться в люди» при дворе Василия III, где видные места занимали их старшие родичи Иван и Василий Васильевичи Шуйские, у них не было. Возможно, именно поэтому они я попытались искать счастья при дворе князя Юрия, которому служили многие представители младших ветвей известных княжеских фамилий. Но не тут-то было. Великий князь расценил это как побег. А так как шутки с державным братом были плохи, князь Юрий Иванович выдал беглецов великокняжеским представителям — князю Ю. Д. Пронскому и дьяку Е. Цыплятеву. Шуйские были «окованы» и разосланы по городам. Но на этот раз для беглецов дело обошлось благополучно [1240] .

1239

Кн. Андрей впервые в источниках упоминается только в 1527 г., когда он выступал поручником по М. Л. Глинскому. О князе Иване Михайловиче ранних сведений вовсе нет.

1240

ПСРЛ, т. XIII, стр. 77–78. В летописи говорится, что из «поимания» выпустила Шуйских только Елена Глинская после смерти Василия III. Возможно, в «узы» Шуйские попадали дважды: около 1528 г. и позднее. О Шуйских после 1528 г. в разрядах при Василии III упоминается только летом 1531 г. и в 1531/32 г, (РК, стр. 76–77, 79, 81).

В июне 1528 г. 28 князей и детей боярских выступили поручниками «по опальных» Шуйских («в вине государя за отъезд и за побег выручили»). Поручники гарантировали уплату 2 тыс. руб. боярам, отвечавшим непосредственно перед великим князем в случае нового побега Шуйских [1241] , князю Б. И. Горбатому и П. Я. Захарьину.

23 августа 1529 г. взята была запись с князя Ф. М. Мстиславского. Позднее (в 1531 г.) князь Федор вспоминал: «Сказали государю моему, что яз мышлю ехати к Жигимонту королю, и государь меня, князь великий, пожаловал, опалы своей на меня не положил». Но все-таки Ф. М. Мстиславский был вынужден целовать крест и принести присягу в верности московскому государю [1242] . Это был документ иного типа, чем поручные «по опальных» М. Л. Глинском и братьях Андрее и Иване Михайловичах Шуйских. Присягал сам князь Федор. Для прочности великий князь выдал за Мстиславского замуж свою племянницу, дочь царевича Петра и своей сестры [1243] . В связи с этим и составлена была крестоцеловальная запись («государь пожаловал, велел собе служити… и пожаловал меня государь, дал за меня свою сестричну, княжну Настасью»). Присяга близка была по формуляру к той, что в 1525 г. дал князь И. М. Воротынский. Князь Федор обязывался «до живота» служить Василию III и его детям, не отъезжать ни к его «братье», ни в Литву, не приставать к государевым «лиходеем», не сноситься без ведома великого князя ни с Сигизмундом, ни с кем-либо из Литвы, доносить о всех умыслах против великого князя и т. п.

1241

СГГД, ч. I, № 156, стр. 430–432.

1242

СГГД, ч. I, № 159, стр. 439; № 157, стр. 433–435.

1243

В Продолжении Хронографа 1512 г. сообщение о свадьбе помещено под И июня 1530 г. (ПСРЛ, т. XXII, стр. 522), но первый раз — под 1526 г. (там же, стр. 520).

Присяга князя Федора могла иметь еще одно значение. Дело в том, что вот уже три с половиной года как Василий III вступил в брак с Еленой Глинской, а детей у него все не было. Надо было снова задуматься над судьбами престола. Ранее наследником великого князя, вероятно, был умерший теперь уже царевич Петр, принесший присягу на верность, сходную с той, которую дал в 1529 г. князь Федор Мстиславский. Поэтому, выдавая замуж дочь Петра Анастасью за князя Федора, Василий III мог рассчитывать на то, что он в будущем сможет передать русский престол Мстиславскому. Но если такие надежды у него и были, то им не суждено было сбыться.

В 1527–1529 гг. при великокняжеском дворе возросло влияние иосифлян. Великий князь щедро благодарил тех, кто оказал ему неоценимые услуги в скользком деле о втором браке. В 1526 г. на владычество поставлены были два новых лица: 9 апреля епископом Пермским стал Алексий (из игуменов Кирилло-Белозерского монастыря), а 4 марта Кирилл сделался архиепископом Ростовским [1244] . Об их взглядах, правда, в нашем распоряжении сведений нет. 4 марта 1526 г. новгородским архиепископом стал архимандрит Лужицкого (Можайского) монастыря Макарий [1245] . 17 лет после отстранения Серапиона новгородская кафедра оставалась вакантной. Великий князь долго выбирал новгородского владыку, памятуя печальный для него опыт со строптивым Серапионом и ту большую роль, которую играл глава церкви в жизни Великого Новгорода. На этот раз выбор сделан был удачно. Макарий (родился около 1481–1482 г.), как и Иосиф Волоцкий, был постриженник Пафнутьева Боровского монастыря, известного своей преданностью князьям московского дома. К 1506 г. Макарий был уже архимандритом Лужицкого монастыря [1246] .

1244

ПСРЛ, т. VI, стр. 265; т. VIII, стр. 271; П. Строев. Списки, стб. 322, 730.

1245

ПСРЛ, т. IV, стр. 542 (5 марта), 613; т. VI, стр. 264–265, т. VIII, стр. 271; т. XIII, стр. 45; Зимин, стр. 29 (14 марта); ЦГАДА, ф. Оболенского, № 42, л. 22 (9 марта). В Новгород Макарий прибыл 29 июля.

1246

Е. Голубинский. История русской церкви, т. II, половина 1-я. М., 1900, стр. 745; II. Строев. Списки, стб.179. Е.Голубинский ошибочно считает, что у Строева описка: 1506 вместо 1516 г. (Голубинский, стр. 746).

Василий III давно уже присматривался к лужицкому архимандриту. Еще в марте 1506 г. он дал жалованную грамоту на владения его монастыря. В Можайске великий князь бывал не раз «на потехе» (в том числе в 1516 и в 1524 гг.). Словом, Макария Василий III «любляше… зело». В знак особой милости он отдал Макарию при назначении его на архиепископию «всю казну старых архиепископ и бояр ему своих дал» (последних, конечно, для надзора над деятельностью Макария в Новгороде) [1247] .

1247

Дионисий. Можайские акты. СПб., 1892, № 1, стр. 1–2; ЦГАДА, ф. Оболенского, № 42, л. 21 об.; ПЛ, вып. 1, стр. 103.

Как показало дальнейшее, надежды Василия III оправдались, и в лице Макария церковь приобретала последовательного иосифлянина, а великий князь — послушного исполнителя своей воли. Один из церковных летописцев, говоря о владычестве Макария в Новгороде, писал, что при нем «времена тиха и прохладна и обилие велие изобилованна бысть: коробью убо жита купили по семи ноугородок». Ему вторил и псковский летописец: «Бысть людем радость велиа… и бысть хлеб дешов и монастырем легче и людем заступление велие» [1248] . Трудно сказать, в какой степени процветанию Новгорода в это время способствовала деятельность Макария, а в какой общий экономический подъем страны. Но во всяком случае факт остается непреложным: во второй половине 20-х — начале 30-х годов новгородские летописи почти не сообщают о каких-либо стихийных бедствиях ни в городе [1249] , ни в пятинах, зато много пишут о городском строительстве.

1248

НЛ, стр. 142–143; 11Л, вып. 1, стр. 104.

1249

Единственное подобное сведение относится к июлю 1526 г., когда горел Гончарный конец в Новгороде (ПСРЛ, т. IV, стр. 542, 613; т. VI, стр. 282, б июля).