Рубиновый лес. Дилогия

Но нет. Сейчас, оставшись с Солярисом один на один, я всё ещё дивилась красоте его глаз. Я не теряла его, а он не терял меня. Не было никакого отторжения, ненависти или затаённой обиды – было только принятие.

– Пошли, – сказала я, поманив его. – Я нашла одно любопытное место, пока гуляла.

После ухода наших спутников все звуки вокруг исчезли. Опустилась вязкая тишина, но и она длилась недолго: ещё до появления первых лучей солнца город начинал оживать. Где-то вдалеке запел горн, похожий на раскаты грома, а уже спустя полчаса с ним сплелись гул кузнечных молотов и звон стеклянных бусин, которыми торговали на соседнем углу. Над постройками из нефрита быстро поднялся дым с ароматом острых специй и мяса, жарящегося на углях. Когда мы проходили мимо одного из таких мест, где драконы заранее готовились принимать голодных посетителей, в животе у меня предательски заурчало: с этими тайнами и судьбоносными встречами я и забыла, когда ела в последний раз.

Очевидно, моё тело выдавало меня нетвёрдой походкой и бледным лицом, потому что спустя несколько минут, которые мы шли с Солярисом друг за другом, он вдруг обогнал меня.

– Что это? – спросила я непроизвольно, хотя и так узнала в его руке румяную булочку, завёрнутую в зелёные листья, с которых на землю стекало ещё шипящее масло.

– Пирожок с ливером, – ответил Сол, и я оглянулась на прилавок с закусками. Несмотря на то что он ещё даже не успел открыться, его хозяин уже с довольным видом пересчитывал какие-то блестящие камни. – Возьми и поешь, а то выглядишь хуже Гектора.

– Терпеть не могу ливер…

– Знаю, но они самые популярные здесь, поэтому их всегда пекут первыми, чтобы не собирать очереди. Пожалуйста, Рубин. Иначе сахарная болезнь вернётся.

Я тяжко вздохнула. Было бессмысленно напоминать Солу, что, победив эту болезнь однажды, было практически невозможно подхватить её снова. И пускай я и впрямь чувствовала сильную слабость, если долго не ела – сильнее, чем обычные люди, – у этого не было никаких серьёзных последствий. Всё-таки я забрала из рук Сола пирожок – он передал его так, чтобы мы не соприкоснулись пальцами, – а затем осторожно надкусила. Во рту растеклось солёное масло, и Сол удовлетворённо кивнул. Даже сейчас, гадая, ненавижу ли я его, отошлю ли от себя, прокляну ли, он продолжал заботиться обо мне.

– Здесь.

Я успела доесть пирожок как раз к тому моменту, когда показалась пещера с тавернами, отрезанная от остального Сердца. Она оставалась всё такой же безлюдной, только теперь здесь повисла тишина – видимо, таверны закрылись до следующей ночи. Именно поэтому сейчас здесь можно было насладиться безмолвием, которого более не осталось в городе, и прогуляться между деревьями вистерии. От них веяло прохладной и цветочной пыльцой с нотками миндаля, и пускай я никогда не встречала такие деревья на землях Круга, но чувствовала домашний уют, когда их ветви раскачивались над моей головой.

Солярис, однако, явно не разделял моих чувств. Он молча следовал за мной по пятам и даже не попытался узнать, как я обнаружила это место и почему решила сюда вернуться. Спустя несколько минут Сол просто встал под самым низким покровом соцветий и, глядя на меня, остановившуюся следом от затихшего звука его шагов, спросил:

– Ты плакала?

Я повернулась, удивлённая.

– Нет конечно. Если я буду такой неженкой, то не стать мне хорошей королевой.

Солярис облегчённо выдохнул, и ветви вистерий вокруг слегка всколыхнулись, будто выдохнули вместе с ним.

– Хорошо. Ты ненавидишь меня?

– Нет, – ответила я снова. Боль в груди не вернулась, но вновь появилось волнение, будто мне снова предстоял первый полёт на драконе. – А ты меня?

– Нет. – Сол покачал головой. – Никогда.

– Но ты хотел ненавидеть? Хотел убить меня, отправляясь на другой конец мира, чтобы принести смерть в королевский дом, как её принесли в твой?

– Да… Я хотел.

Я сглотнула ком, вставший в горле, но не отвела взор от лица Соляриса. Раньше, когда он не справлялся со своими чувствами, оно переставало выражать что-либо. Но в этот раз лицо Сола выражало всё и сразу. Я видела скорбь в опущенных уголках рта, страх в широко распахнутых глазах, гнев в очерченных желваках и раскаяние в том, как дрожали его губы. В рубахе из белого льна, с жемчужными локонами волос, с фарфоровой кожей, он казался полупрозрачным, призрачным на фоне сизых цветов. Пальцы зудели от желания коснуться, удержать, не дать исчезнуть, но я приказала себе стоять на месте. Мне нужно было убедиться.

– Ты сам передумал убивать меня? Или тебя просто поймали до того, как ты успел это сделать? – спросила я прямо.

– Первое.

– Передумал, значит… Почему же?

– Потому что ты оказалась маленькой и невинной.

– И?

– Я не стану извиняться, Рубин, – сказал Солярис вдруг, но в этом не было грубости или отрицания своей вины – только зрелость и мудрость прожитых десятилетий. – Кровь не искупляется кровью, а справедливости не существует. Всё это оправдания тех, кто на самом деле ищет возмездия. Война никогда не заканчивается победой – её можно закончить только прощением. Иначе война всегда возвращается. Но я твоего прощения не заслуживаю. Я не смог признаться тебе во всём сразу, потому что я трус. Потому что мне было…

– Ты когда-нибудь снова испытывал желание убить меня? – продолжила я, прервав его монолог, полный сожалений и самобичевания. Сейчас мне было нужно не это. – Например, когда я впервые навестила тебя в той конюшне, принеся черничную тарталетку… Или когда приставала к тебе с глупыми играми в прятки и кукольные свадьбы. Или когда…

– Никогда, – тоже перебил меня Солярис, и я почувствовала долгожданный трепет в груди, когда поняла, что он не запнулся ни на секунду перед ответом. – Я более никогда не замышлял твоего убийства.

– А что ты чувствуешь сейчас?

– Сейчас?..

Солярис нахмурился и напрягся всем телом, когда я первая сделала шаг к нему навстречу. Опавшие лепестки вистерии захрустели под ногами, а десятки зелёных огоньков, чьё свечение просачивалось сквозь ветви и заставляло воздух вокруг мерцать, проложили передо мной дорожку из света.

– Ты любишь меня, Солярис?

Пальцы стали до того влажными и так сильно дрожали, что мне пришлось стиснуть в них подол юбки, дабы не выдать себя. Сердце снова колотилось в груди, как тогда на свадьбе. Нет, сильнее… Оно разрывалось, пело и кричало одновременно. Ведь мне нужно было убедиться, и я убедилась.

Не в Солярисе, а в самой себе.

– Мне всё равно, что было восемнадцать лет назад, – сказала я, и Солярис отступил назад, будто ему и впрямь было проще выносить мою ненависть, чем моё доверие. – От рук людских полегла тысяча твоих сородичей, но ты отказался от мести, пускай искренне жаждал её. Вместо этого ты взял под опеку дочь врага твоего народа. Ты оберегал меня, даже когда из тебя вырвали половину твоей души. Когда земля стала клеткой, а небо таким же далёким, как родной дом. Когда плоть твою истязали. Когда взгляды, полные ненависти, сопровождали тебя на каждом шагу. Когда тебя назвали ручным зверем на королевской цепи… Ты всё равно, Солярис, в Рок Солнца рождённый, заботился обо мне. Так скажи мне, Сол, ты меня любишь?

Каждое слово – шаг. Каждое слово – надежда. Я подступалась к Солярису медленно, как всё это время подступалась к самой себе и своим чувствам, пока не столкнулась вплотную и с тем и с другим.

– А ты сама как думаешь? – спросил Сол. Конечно же, ответить вопросом на вопрос для него всегда было проще, чем приоткрыть своё сердце.

– Думаю, что любишь. Но какая именно это любовь? Любовь к своему детёнышу? К принцессе, которой поклялся служить? К младшей сестре?

– Ты правда хочешь это знать? Тебе будет противно, Рубин.