Рубиновый лес. Дилогия

«Да, если закрыть глаза на то, что это кто-то из ваших посоветовал Дайре убить меня», – хотела съязвить я, но прикусила язык, снова вспомнив заповеди Соляриса. «Не теряй бдительности». «Не мели что попало». «Меньше болтай и больше слушай». В конце концов, правду тоже стоит выдавать дозированно. И этих правд у меня был целый шкаф – никто не мешает мне сказать другую…

– Но это ведь Старшие послали Соляриса расправиться со мной в колыбели, разве не так?

Вопреки ожиданиям, Сенджу не удивился моей осведомлённости. Его маленький рот с пухлыми губами, за которыми прятались острые зубы, снова улыбался как ни в чём не бывало.

– Я мог бы склониться перед тобой ещё раз, но это наверняка не принесёт тебе ничего, кроме раздражения. Поступку Старших нет оправдания, согласен. Однако должен сказать: достаточно пяти голосов Старших из семи, чтобы любое решение было принято. И мой голос, увы, ни на что не повлиял. Зато повлиял сам Солярис… И сейчас, глядя на тебя, я вижу, что он мудрее самых старых драконов этого мира. Смелая, умная и благородная женщина, следующая своим принципам, – именно такая нужна роду людскому. Ровно такой же была и Королева Бродяжка.

Меня передёрнуло, но я не поняла, от чего именно – от осознания, что Сенджу, вероятно, встречался с моей прабабушкой Дейрдре лично, или же от того, что он назвал её так.

– В Круге её принято называть Великой Королевой, – поправила я осторожно, на что услышала звонкий смех. Кажется, ничто не могло испортить Сенджу настроение, даже дотошные замечания от существа в тысячу раз младше и слабее.

– Среди драконов тоже, но Дейрдре просила меня называть её именно Бродяжкой. Ей почему-то нравилось это прозвище.

Действительно, почему? Даже я, будучи её потомком, не могла предположить, как подобный титул может прийтись королеве по нраву больше, чем Великая. После того как она основала туат, укрепила его и убедилась в благосостоянии своего народа, Дейрдре много – очень много, почти бесконечно – путешествовала по миру. Поговаривали, будто она всё-таки достигла берегов Диких Земель, где люди едят людей, но велела не упоминать об этом в летописи, чтобы никто не решил последовать её примеру и не узрел те кошмарные края. Дейрдре взобралась на Меловые горы, чтобы сорвать цветок снежной анемонии, в новорождённых лепестках которого можно было узреть дни, что были до и будут после. Затем она провела несколько лет в туате Талиесин, где обучалась искусству филидов и игре на лютне. После этого были Медб, Фергус, Ши и Золотая Пустошь, где Дейрдре, заблудившись, потеряла всех своих людей и месяц выживала на дождевой воде. В каком-то смысле она действительно была бродяжкой. Она была беспокойной, как погода, и свободолюбивой, как ветер, который стал её мужем. И пускай ей каждый раз приходилось возвращаться домой, она всегда покидала этот дом вновь, чтобы больше узнать и больше почувствовать.

Как полусид, Дейрдре прожила триста лет, но я всё равно не могла представить, как можно успеть за свою жизнь совершить столько всего, чтобы тебе посвятили половину королевской библиотеки.

– Хочешь, я покажу тебе её усыпальницу? – вдруг предложил Сенджу, вырвав меня из размышлений, и я заметила, что он уже стоит под сводом, выжидающе наклонившись вперёд.

– Усыпальницу… Дейрдре?..

– Тела вашей королевы там нет, но есть её алтарь, – ответил Сенджу на мой немой вопрос, возникший сразу после того, как я вспомнила старинную легенду: тело Дейрдре рассыпалось на драгоценные камни, едва перестало биться её сердце. Именно это и положило начало семейной традиции давать наследникам такие же «драгоценные» имена. – В той же усыпальнице похоронен и принц Оберон, твой дядя.

Никто не знал, что стало с телом Оберона, но отец надеялся, что тот обратился в прах, преданный огню и пущенный по воде, как велят провожать королевских особ в последний путь дейрдреанские традиции. Но даже если драконы всё-таки не сожгли его, то, по крайней мере, похоронили на своей земле. Похоронили убийцу собственных детей… Милосердие, которого люди не понимали и никогда не поймут.

– Или же я могу проводить тебя до гнезда Борея и его сыновей… – пожал плечами Сенджу.

– Нет! – воскликнула я чересчур громко. Солярис наверняка не находил себе места после моего исчезновения, но я была ещё не готова к встрече. Поэтому, хоть мы и договаривались искать разгадку Красного тумана вместе, я решительно произнесла: – Это ведь память моего рода. Ради такого можно пожертвовать сном. Прошу, покажите.

Почтительно кивнув, Сенджу поманил меня за собой. К тому моменту Кочевник как раз появился из-за угла таверны, поправляя штаны. Он не только наконец-то закончил справлять нужду, но и начал трезветь: краснота сошла с лица вместе с узором, а стеклянный взгляд прояснился. Только походка осталась шаткой, из-за чего Кочевник едва не упал, поднимаясь по ступенькам таверны за своей бобровой накидкой с ножнами, оставленными за столиком.

Ему не была интересна ни история Молочного Мора, ни местные достопримечательности, однако он всё равно увязался за мной и Сенджу, сославшись на то, что «пить с этими ящерами надоедает так же быстро, как играть в догонялки с лосем. И там и здесь у соперника нет шансов». Однако то, что Кочевник упрямо протискивался между мной и Сенджу каждый раз, как мы нечаянно соприкасались плечами, говорило о том, что причины пойти с нами были у него несколько иные. Он будто тренировал на мне братскую опеку, чтобы подготовиться к возвращению Тесеи. Я не возражала: чувствовать, как о тебе заботятся не потому, что ты принцесса, а потому, что ты друг, всегда приятно.

Следуя за Сенджу, мы миновали Травяной район, засеянный плюмерией и заставленный нефритовыми домиками, а затем оказались там, где я и не думала однажды очутиться, – на вершине горы.

– Не знала, что наверх тоже можно забраться, – призналась я, выйдя из ненавистного скрипящего лифта, который поднял нас на такую высоту, что спящие районы в низине превратились в мелкую россыпь блестящих крыш. Здесь прямо над головой висело ночное небо: вид на него открывали те самые окна в камне, под которыми полубалконом располагался причудливый зал.

Несколько треугольных башенок, сложенных из железных прутьев и расставленных по периметру, искрились, но не огнём, а молниями. Крохотные, сапфирово-фиолетовые, эти молнии с треском появлялись и исчезали, перепрыгивая с одной вышки на другую. От этого стеклянные огоньки, развешанные на стенах, то и дело подмигивали, а в воздухе пахло металлом и свежестью, как после грозы. Удерживая Кочевника за ремень штанов, чтобы он, не дай боги, не бросился ловить скачущую молнию голыми руками, я опасливо обошла вышки стороной. Бобровый мех, лежащий на плечах Кочевника, вёл себя странно вблизи них, как и мои волосы: те будто ожили и приподнялись, потянувшись к загадочным искрам.

– Мы зовём это электричеством, – хихикнул Сенджу, остановившись в окружении ещё более хитроумных орудий и механизмов из стали и разноцветного стекла. – С его помощью можно освещать помещения, не расходуя свечи и факелы, и заставлять крутиться то, что обычно крутит человек.

– А это для чего? – спросил Кочевник, ткнув рукоятью топора в гигантскую трубу из отполированных бронзовых пластин, нос которой был задран так высоко, что высовывался к небу в одно из окон. По бокам трубы торчали зеркала разных форм и размеров, а в самом низу, откуда изгибалась тонкая трубка, поблёскивала плоская маленькая стекляшка, похожая на блюдце. – Я видел нечто подобное у моряков. Кажется, это называется… «парус». Точно, парус!

– Парус – это другое, Кочевник, – вздохнула я и аккуратно прикоснулась к бронзовым пластинам кончиками пальцев: холодные, но прочные. Как будто тысячу моих наручей сплавили вместе. – Похоже на подзорную трубу, да, но гораздо больше…

Сенджу наблюдал за нами, не спеша подсказывать ответ. Для каких бы целей это приспособление ни служило, оно было размером с Вельгара и имело несколько колец в основании, которые вращались сами по себе каждые несколько минут. Серебряный свет полумесяца падал на них и отражался в зеркалах. От этого казалось, что весь зал вокруг светится.