Рубиновый лес. Дилогия

Каждый раз моё полное имя звучало из его уст как титул, но сейчас это скорее напоминало поддразнивание. Будто Сол провоцировал меня. Будто, вдруг резко сделав шаг вперёд, ждал, что в этот раз я попячусь сама. Но я осталась стоять на месте.

– С чего ты взял? – сощурилась я. Пальцы вцепились в платье сильнее.

– Потому что я сам себе противен, когда думаю об этом.

– Ну не знаю… Когда Мелихор называла меня ширен, тебе что-то противно не было.

Солярис повёл плечом и фыркнул, впервые так откровенно отдавшись смущению. Он редко краснел, но в последние дни делал это всё чаще и чаще.

– Поверь, ты пожалеешь об этом. Ты…

– Я твоя драгоценная госпожа, – напомнила я, нарочито приосанившись. – И я изъявила свою волю.

– Ты уверена, Рубин? Ты правда готова узнать, как именно я люблю тебя?

– Дикий… Хватит спрашивать одно и то же, глупая ящерица! Сказала же, что хочу.

– Ладно. Тогда подойди.

– Сам подойди.

Сол закатил глаза, и я едва не засмеялась, вспомнив, как однажды мы точно так же не могли решить, кто попробует стряпню Маттиолы первым (она прекрасно управлялась с кухонными мастерами, но никак не с самой кухней). Это словно было в прошлой жизни – предсказуемой и безопасной, когда один день сменялся другим, но ничем не отличался от предыдущего. Иногда мне хотелось вернуть то время… Но не сейчас, когда Солярис, рывком преодолев разделяющее нас расстояние, поцеловал меня.

Но не в губы, нет, а в лоб, как целуют дитя, утешая. Такой же целомудренный поцелуй Солярис дарил мне каждую ночь, подворачивая одеяло, чтобы не дать морозу искусать меня к утру. Этот поцелуй был безобидным, непорочным, и от этого мне вдруг стало так горько, что эта горечь почувствовалась даже на языке – таким был вкус разочарования. Неужели Мелихор ошиблась? Неужели ошиблась и зря понадеялась я?..

– Я люблю тебя как маленькое существо, которое должен оберегать, – прошептал Солярис.

И вдруг опустил голову ниже.

Я закрыла глаза, боясь пошевелиться, пока он скользил губами по моим векам и ресницам, чертил дорожку по переносице до кончика носа, а затем смазанно целовал линию челюсти под ямочкой на щеке. Я ждала, когда же он остановится, когда его любовь ко мне достигнет своего предела и отхлынет назад, как должна была отхлынуть по доводам рассудка. Но этого не происходило.

– Я люблю тебя как сородича, который никогда не оставит в беде, – сказал Солярис, а затем наклонился. – И я люблю тебя как ширен, свою пару, с которой хочу иметь собственное гнездо.

Оказывается, я была права – его губы только выглядели жёсткими, как и он сам, но на деле оказались мягкими и упругими. Они были горячими, такими же, как и вся его кожа. Несмотря на то, как нежно Солярис целовал меня, как останавливался каждую секунду и прислушивался ко мне, в какой-то момент я наконец-то почувствовала острые зубы под кончиком своего языка. К нему тут же присоединился язык Соляриса, неся с собой привкус мёда и чего-то дымного, металлического, будто бы то действительно был вкус огня.

– Тебе не мерзко? – спросил Солярис едва слышно, и, даже не открывая глаз, я чувствовала, как он смотрит на меня. Его глаза – солнце, его взгляд – тепло.

– Нет, ничуть, – с трудом ответила я, не замечая, что мои руки так и висят вдоль тела, обмякшие, в то время как Солярис держит моё лицо в своих ладонях.

Агатовые когти гладили щёки, цеплялись за убранные заколками пряди и мягко привлекали к себе, ближе, теснее. Я чувствовала грудью, как быстро и гулко бьётся сердце Соляриса – даже быстрее, чем у меня самой. Когда я всё-таки осмелилась приоткрыть глаза, то увидела, что Солярис действительно наблюдает за мной из-под опущенных ресниц, похожих на снег, что садится на щёки в месяц воя. В тот момент его губы замерли, соединённые с моими, и я, боясь, что он остановится в такой неподходящий момент, наконец-то подчинила себе ватные руки и накрыла ими его жемчужный затылок.

Под пальцами смялись не только локоны, но и цветочные лепестки, запутавшиеся в них.

Эти лепестки были повсюду: кружились над нами, танцуя в воздухе, медленно застилали землю ковром. Казалось, они летят со всех сторон сразу – сыплются, сыплются, сыплются. Лишь когда один из лепестков нечаянно попал мне в глаз, а волосы Сола полностью покрылись ими, превратившись в фиолетовую шапку, он отстранился и оглянулся вокруг, сверкнув глазами на деревья, которые неестественно дрожали и тряслись.

– Ми’шилин приа! Кыш!

Растерянно отряхиваясь от цветов, я запрокинула голову и увидела, как с самых высоких скрюченных ветвей, изгибающихся подобно змеям, резво спрыгивает стайка детей. Звонко смеясь и спотыкаясь о хвосты друг друга, они бросились врассыпную, пока не скрылись за углом пещеры.

– И так с рассвета и до заката. Вечно они преследуют меня, негодники, – вздохнул Сол тяжко, но на губах его, неестественно красных и немного искусанных, цвела несвойственная ему улыбка. – У сородичей есть поговорка: «Детёныши – как плоды на ветвях нектарного древа: делают твою жизнь слаще, но иногда падают прямо на голову». Вот уж точно…

«Я помню плоды на ветвях волчьего древа…»

«Наука хоть и удивительна, но пока не позволяет видеть прошлое, как ваш сейд…»

– Солярис! – воскликнула я, и он резко обернулся, всё ещё выбирая из волос веточки и лепестки вистерии. Судя по тому, как беззвучно приоткрылся его рот, Сол ожидал услышать совсем не это: – Сенджу показал мне усыпальницу Дейрдре и Оберона сегодня.

– Да, я видел, откуда вы спустились.

– Нам нужно вернуться туда. Кажется, у меня есть идея.

12 Плоды на ветвях волчьего древа

«Нет». Таким было любимое слово Соляриса. Иногда мне и впрямь казалось, что я слышу его чаще, чем собственное имя.

«Нет, Рубин, мы не будем использовать мой хвост в качестве приманки, чтобы поймать этих рыб».

«Нет, Рубин, ты не можешь макать меня лицом в снег, потому что так могу делать только я».

«Нет, Рубин, ты не примешь приглашение этого хирдмана, потому что… потому!»

И вот опять.

– Нет, Рубин. – Солярис покачал головой и сложил руки на груди, приняв ту самую непоколебимую позу, без которой не обходился ни один его отказ. Впрочем, как и без дотошных нотаций: – Ты ни за что не станешь взывать к сейду! Повторить ритуал Хагалаз с могилой Оберона?! Совсем с ума сошла? Это даже не обсуждается! Неужели ты забыла, сколь рано и скоропостижно оканчивается жизнь вёльв? Знаешь, почему? Потому что плата за сейд слишком велика – за каждый ритуал боги взымают её в годах отмеренной тебе жизни. Я живу на свете гораздо дольше твоего и, поверь, видывал немало женщин, чьи судьбы ломало желание управлять судьбами других. Сейд никогда не останавливается на одном ритуале. Если попробуешь, пути назад не будет. А если ещё и допустишь где-нибудь ошибку…

Я успела купить второй пирожок с прогорклым ливером и доесть его к тому моменту, когда Солярис закончил отчитывать меня. Конечно, я была готова услышать нечто подобное после того, как предложила ему повторить ритуал Хагалаз, с помощью которого она сумела выведать секрет выплавки ошейника из чёрного серебра и расстегнуть его. «У каждой вещи есть своё прошлое. Ты можешь расспросить вещь о нём, как расспрашиваешь человека», – сказала мне Хагалаз в ту ночь, прежде чем рассказать, как именно это сделать. Интересно, какую историю мне бы поведали останки Оберона? Увидела бы я то, что случилось с ним в Молочный Мор? И какой шанс, что увиденное прольёт свет на ту тьму, в которой мы так долго бродим?