Рубиновый рассвет. Том I

Снаружи — ничего не изменилось. Охранники стояли, лениво перебрасываясь словами, ощущая лишь лёгкую безмятежность, будто выпили слабый успокоительный отвар. Но когда они выходили из комнаты... Эффект начинал работать.

Старые обиды, давно похороненные под слоем времени, всплывали в памяти ярче, чем вчерашний день. Слова, когда-то прощённые, теперь жгли изнутри, как раскалённые угли. Незначительные оскорбления, на которые раньше не обратили бы внимания, теперь казались кинжалами в спину. Даже вкус еды из столовой — пресный, жирный, отвратительный — вспоминался с острой горечью.

Гилен знал. Он чувствовал, как ядовитые мысли ползут по их сознанию, разъедая изнутри, как ржавчина по лезвию.

Четвёрка новых стражей ввалилась в кабинет, громко, с хохотом, будто пытаясь прогнать скуку.

— Эй, старички! Не уснули ещё? — гаркнул самый крупный из них, ударив кулаком по столу.

Смешки, шутки, похабные намёки на ленивую предыдущую смену — всё это гремело, как пустые банки, катящиеся по каменному полу.

Но уже через час... Настроение изменилось. Один из них, мрачнея, вспомнил, как начальник накричал на него неделю назад. Несправедливо. Голос тогда звучал громче, чем сейчас, слова — острее. Второй заметил, как его коллега косо посмотрел на него. Что это было? Презрение? Насмешка? Третий вдруг осознал, что еда сегодня была отвратительной. Пересоленной. Как будто специально. Как будто его хотели унизить.

Атмосфера сгущалась, как буря перед ударом молнии. Спустя сутки.В Башне начался тихий хаос. Две смены чуть не схлестнулись у выхода — один "случайно" толкнул другого плечом. Взгляды, полные не сказанных слов, ножей, готовых вылететь из-за пазухи.

В столовой перешёптывались, голоса шуршали, как крысы в подполье.

— Ты слышал, как он про тебя говорил?

Даже мастера, обычно холодные и собранные, стали раздражительнее. Сайлос, всегда сдержанный, разнёс подчинённого за медленный отчёт, его голос гремел, как гром среди ясного неба. Никто не понимал, что происходит. Но Гилен — понимал. Его руны работали.

Чёрная Башня за последние 48 часов. Казалось, сам воздух пропитался ядовитым раздражением — тяжёлым, густым, как дым от тлеющего пергамента. Он оседал в лёгких, въедался в кожу, заставлял зубы сжиматься от неосознанного напряжения.

В узких коридорах инквизиторы, обычно бесстрастные и дисциплинированные, теперь сталкивались плечами, не уступая дорогу. Взгляды, бывшие когда-то пустыми и холодными, теперь сверкали, как лезвия, готовые вонзиться в спину.

— Слепой, что ли? — шипел один, нарочито медленно протискиваясь мимо другого.

— Сам-то? Или место уже себе присмотрел — в сточной канаве? — отзывался второй, пальцы непроизвольно сжимаясь около рукояти кинжала.

В трапезной, где раньше царили лишь звон ложек и редкие деловые разговоры, теперь бушевали страсти. Драка из-за последнего куска пирога началась с глупой шутки, переросла в перебранку, а затем — в потасовку с ножами. Кровь брызнула на деревянные скамьи, и никто даже не попытался вмешаться.

Даже старшие мастера, те, чьи лица всегда оставались каменными масками, теперь теряли хладнокровие. Сайлос, чей голос прежде резал тишину, как лезвие, теперь кричал на подчинённых за малейшие оплошности.

— Это что за бездарный отчёт?! Ты вообще думаешь, прежде чем писать, или пальцы сами шевелятся?!

И всё это начиналось здесь — в подземелье, в бывшем кабинете Реми. Каждый, кто заходил сюда, уносил с собой невидимую заразу — искажённое рунами восприятие. Оно цеплялось, как паутина, разъедало мысли, как кислота.

Последняя смена. Они вошли спокойными. Двое — крепкие, закалённые мужчины с потрёпанными плащами инквизиторов. Ещё двое — помоложе, но с тем же стальным блеском в глазах. Первые два часа прошли в молчании, прерываемом лишь глухими ударами костей о стол да редкими шутками.

Но Гилен знал — достаточно искры. Он приподнял голову в своей клетке из Света, мерцающей, как золотая паутина. Его голос, тихий, но отчётливый, разрезал тишину.

— Странно...

Охранники замерли, повернулись к нему. В их взглядах — настороженность, привычное недоверие, но и любопытство.

— Предыдущая смена очень громко обсуждала новые доспехи... и двойные порции в столовой. А ещё — закуски. — Он медленно повёл головой, указывая взглядом на пустые тарелки в углу. — Видите? Вон они. Обглоданные, брошенные. Но про вас... ни слова. Как будто вас нет.

Пауза. Гилен усмехнулся — едва заметно, уголком рта. Эффект не заставил себя ждать. Первый охранник сжал кулаки так, что кости затрещали. В его памяти всплыло, как его "забыли" при раздаче премии — тогда начальник лишь отмахнулся, сказав, что "в следующий раз".

Второй заскрипел зубами, и звук был похож на скрежет точильного камня. Ровно вчера его обошли при распределении новых мечей — тому рыжему задохлику достался клинок с рунами, а ему всучили старую заточку.

Третий резко встал, опрокидывая стул.

— Так я и знал! Нас всё время игнорируют! — его голос сорвался в крик, эхом отразившись от каменных стен.

Четвёртый уже тянулся к ножу. Неясно, против кого — против ли товарищей, против ли Гилена, или просто хотел вонзить лезвие во что-нибудь, лишь бы выпустить пар.

Гилен наблюдает. За чёрными стёклами его очков рубиновые глаза отслеживают каждую эмоцию, каждый микродвижениe, каждый нервный вздох.

Гнев. Горячий, слепой, как пламя в печи. Обида. Глубокая, старая, как ржавчина на доспехах. Жажда доказать свою значимость. Острая, как голод. Он не вмешивается. Просто ждёт. Пока ядовитые мысли сделают своё дело.

Гилен медленно приподнялся. Его голос, притворно-сочувствующий, дрожал едва уловимо — будто он и правда переживал за них, будто его сердце сжималось от несправедливости, которую они терпели.

— Вы терпите... А за что? — он произнёс это мягко, почти шёпотом, но каждое слово падало, как камень в тихую воду. — Вас держат здесь, как сторожевых псов, кормят объедками, а потом швыряют в ледяные шахты за малейшую провинность...

Он вздохнул, покачал головой, будто искренне огорчён. Пальцы его дрожали, когда он снимал чёрные очки, открывая на мгновение рубиновый блеск глаз — но тут же прикрыл их веками, сделав вид, что просто устал.

— Я бы поделился с вами, будь у меня хоть крошка... Но мне даже воды не дают без плесени.

Первый, рыжебородый, с грубым шрамом, пересекающим щёку, как отметина былой жестокости, швырнул карты на стол. Бумажные прямоугольники рассыпались веером, задев край грязной кружки.

— Заткнись, тварь! — его голос прозвучал хрипло, будто ржавая пила. — Ты ничего не понимаешь!

Второй, молодой, с нервным подёргиванием левого глаза, огрызнулся, даже не поднимая взгляда:

— Да, мы сами решим, что терпеть, а что нет!