Русская поэзия XIX века. Том 2

<1851>

ЗИМНЯЯ НОЧЬ В ДЕРЕВНЕ

Весело сияет Месяц над селом; Белый снег сверкает Синим огоньком. Месяца лучами Божий храм облит; Крест под облаками, Как свеча, горит. Пусто, одиноко Сонное село; Вьюгами глубоко Избы занесло. Тишина немая В улицах пустых, И не слышно лая Псов сторожевых. Помоляся богу, Спит крестьянский люд, Позабыв тревогу И тяжелый труд. Лишь в одной избушке Огонек горит: Бедная старушка Там больна лежит. Думает-гадает Про своих сирот: Кто их приласкает, Как она умрет? Горемыки-детки, Долго ли до бед! Оба малолетки, Разуму в них нет; Как начнут шататься По дворам чужим – Мудрено ль связаться С человеком злым!… А уж тут дорога Не к добру лежит: Позабудут бога, Потеряют стыд. Господи, помилуй Горемык-сирот! Дай им разум-силу, Будь ты им в оплот!… И в лампадке медной Теплится огонь, Освещая бледно Лик святых икон, И черты старушки, Полные забот, И в углу избушки Дремлющих сирот. Вот петух бессонный Где-то закричал; Полночи спокойной Долгий час настал. И бог весть отколе Песенник лихой Вдруг промчался в поле С тройкой удалой, И в морозной дали Тихо потонул И напев печали, И тоски разгул.

<1853>

ЖЕНА ЯМЩИКА

Жгуч мороз трескучий, На дворе темно; Серебристый иней Запушил окно. Тяжело и скучно, Тишина в избе; Только ветер воет Жалобно в трубе. И горит лучина, Издавая треск, На полати, стены Разливая блеск. Дремлет подле печки, Прислонясь к стене, Мальчуган курчавый В старом зипуне. Слабо освещает Бледный огонек Детскую головку И румянец щек. Тень его головки На стене лежит; На скамье, за прялкой, Мать его сидит. Ей недаром снился Страшный сон вчера; Вся душа изныла С раннего утра. Пятая неделя Вот к концу идет, Муж что в воду канул - Весточки не шлет. «Ну, господь помилуй, Если с мужиком Грех какой случился На пути глухом!… Дело мое бабье, Целый век больна, Что я буду делать Одиной-одна! Сын еще ребенок, Скоро ль подрастет? Бедный!., все гостинца От отца он ждет!…» И глядит на сына Горемыка-мать. «Ты бы лег, касатик, Перестань дремать!» «А зачем же, мама Ты сама не спишь, И вечор все пряла, И теперь сидишь?» «Ох, мой ненаглядный, Прясть-то нет уж сил: Что-то так мне грустно, Божий свет немил!» «Полно плакать, мама!» - Мальчуган сказал И к плечу родимой Головой припал. «Я не стану плакать; Ляг, усни, дружок; Я тебе соломки Принесу снопок, Постелю постельку, А господь пошлет - Твой отец гостинец Скоро привезет; Новые салазки Сделает опять, Будет в них сыночка По двору катать…» И дитя забылось. Ночь длинна, длинна… Мерно раздается Звук веретена. Дымная лучина Чуть в светце горит, Только вьюга как-то Жалобней шумит. Мнится, будто стонет Кто-то у крыльца, Словно провожают С плачем мертвеца… И на память пряхе Молодость пришла, Вот и мать-старушка, Мнится, ожила. Села на лежанку И на дочь глядит. «Сохнешь ты, родная, Сохнешь,- говорит,- Где тебе, голубке, Замужем-то жить, Труд порой рабочей В поле выносить! И в кого родилась Ты с таким лицом? Старшие-то сестры Кровь ведь с молоком! И разгульны, правда, Нечего сказать, Да зато им – шутка Молотить и жать. А тебя за разум Хвалит вся семья, Да любить-то… любит Только мать твоя». Вот в сенях избушки Кто-то застучал. «Батюшка приехал!» – Мальчуган сказал. И вскочил с постели, Щечки ярче роз. «Батюшка приехал, Калачей привез!…» «Вишь, мороз как крепко Дверь-то прихватил!» – Грубо гость знакомый Вдруг заговорил… И мужик плечистый Сильно дверь рванул, На пороге с шапки Иней отряхнул, Осенил три раза Грудь свою крестом, Почесал затылок И сказал потом: «Здравствуешь, соседка! Как живешь, мой свет?… Экая погодка, В поле следу нет! Ну, не с доброй вестью Я к тебе пришел: Я лошадок ваших Из Москвы привел». «А мой муж?» – спросила Ямщика жена, И белее снега Сделалась она. «Да в Москву приехав, Вдруг он захворал, И господь бедняге По душу послал». Весть, как гром, упала… И, едва жива, Перевесть дыханья Не могла вдова. Опустив ручонки, Сын дрожал как лист… За стеной избушки Был и плач и свист… «Вишь, какая притча! – Рассуждал мужик.- Верно, я не в пору Развязал язык. А ведь жалко бабу, Что и говорить! Скоро ей придется По миру ходить…» «Полно горевать-то,- Он вдове сказал.- Стало, неча делать, Бог, знать, наказал! Ну, прощай покуда, Мне домой пора; Лошади-то ваши Тут вот, у двора. Да!., ведь эка память, Все стал забывать: Вот отец сынишке Крест велел отдать. Сам он через силу С шеи его снял, В грамотке мне отдал В руки и сказал: «Вот благословенье Сыну моему; Пусть не забывает Мать, скажи ему». А тебя-то, видно, Крепко он любил: По смерть твое имя, Бедный, он твердил».

<1854>

БУРЛАК

Эх, приятель, и ты, видно, горе видал, Коли плачешь от песни веселой! Нет, послушай-ка ты, что вот я испытал Так узнаешь о жизни тяжелой! Девятнадцати лет, после смерти отца, Я остался один сиротою; Дочь соседа любила меня, молодца, Я женился и зажил с женою! Словно счастье на двор мне она принесла Дай бог царство небесное бедной!
– Уж такая-то, братец, хозяйка была, Дорожила полушкою медной! В зимний вечер, бывало, лучину зажжет И прядет себе, глаз не смыкает; Петухи пропоют – ну, тогда отдохнет И приляжет; а чуть рассветает - Уж она на ногах, поглядишь – побежит И овцам и коровам даст корму, Печь истопит и снова за прялкой сидит Или что прибирает по дому. Летом рожь станет жать иль снопы подавать С земли на воз,- и горя ей мало. Я, бывало, скажу: «Не пора ль отдыхать?» «Ничего, говорит, не устала». Иногда ей случится обновку купить Для утехи, так скажет: «Напрасно: Мы без этого будем друг друга любить, Что ты тратишься, сокол мой ясный!» Как в раю с нею жил!… Да не нам, верно, знать, Где и как нас кручина застанет! Улеглася жена в землю навеки спать… Вспомнишь – жизнь немила тебе станет! Вся надежа была – словно вылитый в мать, Темно-русый красавец сынишка. По складам уж псалтырь было начал читать… Думал: «Выйдет мой в люди мальчишка!» Да не то ему бог на роду написал: Заболел от чего-то весною,- Я и бабок к нему, знахарей призывал, И поил наговорной водою, Обещался рублевую свечку купить, Пред иконою в церкви поставить,- Не услышал господь… И пришлось положить Сына в гроб, на кладбище отправить… Было горько мне, друг, в эти черные дни! Опустились совсем мои руки! Стали хлеб убирать,- в поле песни, огни, А я сохну от горя и скуки! Снега первого ждал: я продам, мол, вот рожь, Справлю сани, извозничать буду,- Вдруг, беда за бедой,- на скотину падеж… Чай, по гроб этот год не забуду! Кой-как зиму провел; вижу – честь мне не таз То на сходке иной посмеется: «Дескать, всякая вот что ни есть мелкота Тоже в дело мирское суется!» То бранят за глаза: «Не с его-де умом Жить в нужде: видишь, как он ленится; Нет, по-нашему так: коли быть молодцом. Не тужи, хоть и горе случится!» Образумил меня людской смех, разговор, Видно, бог свою помочь мне подал! Запросилась душа на широкий простор… Взял я паспорт; подушное отдал… И пошел в бурлаки. Разгуляли тоску Волги-матушки синие волны!… Коли отдых придет – на крутом бережку Разведешь огонек в вечер темный, Из товарищей песню один заведет, Те подхватят – и вмиг встрепенешься, С головы и до ног жар и холод пойдет, Слезы сдержишь – и сам тут зальешься! Непогода ль случится и вдруг посетит Мою душу забытое горе - Есть разгул молодцу: Волга с шумом бежит И про волю поет на просторе; Ретивое забьется, и вспыхнешь огнем! Осень, холод – не надобна шуба! Сядешь в лодку – гуляй! Размахнешься веслом, Силой с бурей помериться любо! И летишь по волнам, только брызги кругом… Крикнешь: «Ну, теперь божия воля! Коли жить – будем жить, умереть – так умрем!» И в душе словно не было горя!

<1854>

УТРО

Звезды меркнут и гаснут. В огне облака. Белый пар по лугам расстилается. По зеркальной воде, по кудрям лозняка От зари алый свет разливается. Дремлет чуткий камыш. Тишь – безлюдье вокруг. Чуть приметна тропинка росистая. Куст заденешь плечом – на лицо тебе вдруг С листьев брызнет роса серебристая. Потянул ветерок, воду морщит-рябит. Пронеслись утки с шумом и скрылися. Далеко-далеко колокольчик звенит. Рыбаки в шалаше пробудилися, Сняли сети с шестов, весла к лодкам несут… А восток все горит-разгорается. Птички солнышка ждут, птички песни поют, И стоит себе лес, улыбается. Вот и солнце встает, из-за пашен блестит, За морями ночлег свой покинуло, На поля, на луга, на макушки ракит Золотыми потоками хлынуло. Едет пахарь с сохой, едет – песню поет; По плечу молодцу все тяжелое… Не боли ты, душа! отдохни от забот! Здравствуй, солнце да утро веселое!

<1854, 1855>

ВНЕЗАПНОЕ ГОРЕ

Вот и осень пришла. Убран хлеб золотой, Все гумно у соседа завалено… У меня только смотрит оно сиротой,- Ничего-то на нем не поставлено! А уж я ль свою силу для пашни жалел, Был ленив за любимой работою, Иль, как надо, удобрить ее не умел, Или начал посев не с охотою? А уж я ли кормилице – теплой весне - Не был рад и обычая старого Не держался – для гостьи с людьми наравне Не затеплил свечу воску ярого!… День и ночь всё я думал: авось, мол, дождусь! Стану осенью рожь обмолачивать,- Все, глядишь, на одежду детишкам собьюсь И оброк буду в пору уплачивать. Не дозрела моя колосистая рожь, Крупным градом до корня побитая!… Уж когда же ты, радость, на двор мой войдешь? Ох, беда ты моя непокрытая! Посидят, верно, детки без хлеба зимой, Без одежды натерпятся холоду… Привыкайте, родимые, к доле худой! Закаляйтесь в кручинушке смолоду! Всем не стать пировать… К горьким горе идет, С ними всюду, как друг, уживается, С ними сеет и жнет, с ними песни поет, Когда грудь по частям разрывается!…

<1854>

ГНЕЗДО ЛАСТОЧКИ

Кипит вода, ревет ручьем, На мельнице и стук и гром, Колеса-то в воде шумят, А брызги вверх огнем летят, От пены-то бугор стоит, Что мост живой, весь пол дрожит. Шумит вода, рукав трясет, На камни рожь дождем течет, Под жерновом муку родит, Идет мука, в глаза пылит. Об мельнике и речи нет. В пыли, в муке, и лыс, и сед, Кричит весь день про бедный люд: Вот тот-то мот, вот тот-то плут… Сам, старый черт, как зверь глядит, Чужим добром и пьян и сыт; Детей забыл, жену извел; Барбос с ним жил, барбос ушел… Одна певунья-ласточка Под крышей обжилась, Свила-слепила гнездышко, Детьми обзавелась. Поет, пока не выгнали. Чужой-то кров – не свой; Хоть не любо, не весело, Да свыкнешься с нуждой. В ночь темную под крылышко Головку подогнет И спит себе под гром и стук, Носком не шевельнет.

<1856>

НИЩИЙ

И вечерней и ранней порою Много старцев, и вдов, и сирот Под окошками ходит с сумою, Христа ради на помощь зовет. Надевает ли сумку неволя, Неохота ли взяться за труд,- Тяжела и горька твоя доля, Бесприютный, оборванный люд! Не откажут тебе в подаянье, Не умрешь ты без крова зимой,- Жаль разумное божье созданье, Человека в грязи и с сумой! Но беднее и хуже есть нищий: Не пойдет он просить под окном, Целый век, из одежды да пищи, Он работает ночью и днем. Спит в лачужке, на грязной соломе, Богатырь в безысходной беде, Крепче камня в несносной истоме, Крепче меди в кровавой нужде. По смерть зерна он в землю бросает, По смерть жнет, а нужда продает; О нем облако слезы роняет, Про тоску его буря поет.

<1857>

НОЧЛЕГ В ДЕРЕВНЕ

Душный воздух, дым лучины, Под ногами сор, Сор на лавках, паутины По углам узор; Закоптелые полати, Черствый хлеб, вода, Кашель пряхи, плач дитяти… О, нужда, нужда! Мыкать горе, век трудиться, Нищим умереть… Вот где нужно бы учиться Верить и терпеть!

<1857 или 1858>

ДЕДУШКА

Лысый, с белой бородою, Дедушка сидит. Чашка с хлебом и водою Перед ним стоит. Бел как лунь, на лбу морщины, С испитым лицом. Много видел он кручины На веку своем. Все прошло; пропала сила, Притупился взгляд; Смерть в могилу уложила Деток и внучат. С ним в избушке закоптелой Кот один живет. Стар и он, и спит день целый, С печки не спрыгнет. Старику немного надо: Лапти сплесть да сбыть - Вот и сыт. Его отрада - В божий храм ходить. К стенке, около порога, Станет там, кряхтя, И за скорби славит бога, Божее дитя. Рад он жить, не прочь в могилу - В темный уголок… Где ты черпал эту силу, Бедный мужичок?

<1857 или 1858>

* * *

Ярко звезд мерцанье В синеве небес; Месяца сиянье Падает на лес. В зеркало залива Сонный лес глядит; В чаще молчаливой Темнота лежит. Слышен меж кустами Смех и разговор; Жарко косарями Разведен костер. По траве высокой, С цепью на ногах, Бродит одиноко Белый конь впотьмах. Вот уж песнь заводит Песенник лихой, Из кружка выходит Парень молодой. Шапку вверх кидает, Ловит – не глядит, Пляшет-приседает, Соловьем свистит. Песне отвечает Коростель в лугах, Песня замирает Далеко в полях… Золотые нивы, Гладь да блеск озер, Светлые заливы, Без конца простор, Звезды над полями, Глушь да камыши… Так и льются сами Звуки из души!

<1858>

* * *

Ехал из ярмарки ухарь-купец, Ухарь-купец, удалой молодец. Стал он на двор лошадей покормить, Вздумал деревню гульбой удивить. В красной рубашке, кудряв и румян, Вышел на улицу, весел и пьян. Собрал он девок-красавиц в кружок, Выхватил с звонкой казной кошелек. Потчует старых и малых вином: «Пей-пропивай! Поживем – наживем!…» Морщатся девки, до донышка пьют, Шутят, и пляшут, и песни поют. Ухарь-купец подпевает-свистит, Оземь ногой молодецки стучит. Синее небо, и сумрак, и тишь. Смотрится в воду зеленый камыш. Полосы света по речке лежат. В золоте тучки над лесом горят. Девичья пляска при зорьке видна, Девичья песня за речкой слышна, По лугу льется, по чаще лесной… Там услыхал ее сторож седой; Белый как лунь, он под дубом стоит, Дуб не шелохнется, сторож молчит. К девке стыдливой купец пристает, Обнял, целует и руки ей жмет. Рвется красотка за девичий круг: Совестно ей от родных и подруг, Смотрят подруги – их зависть берет. Вот, мол, упрямице счастье идет. Девкин отец свое дело смекнул, Локтем жену торопливо толкнул. Сед он, и рваная шапка на нем, Глазом мигнул – и пропал за углом. Девкина мать расторопна-смела С вкрадчивой речью к купцу подошла: «Полно, касатик, отстань – не балуй! Девки моей не позорь – не целуй!» Ухарь-купец позвенел серебром: «Нет, так не надо… другую найдем!…» Вырвалась девка, хотела бежать. Мать ей велела на месте стоять. Звездная ночь и ясна и тепла. Девичья песня давно замерла. Шепчет нахмуренный лес над водой, Ветром шатает камыш молодой. Синяя туча над лесом плывет, Темную зелень огнем обдает. В крайней избушке не гаснет ночник, Спит на печи подгулявший старик, Спит в зипунишке и в старых лаптях, Рваная шапка комком в головах. Молится богу старуха жена, Плакать бы надо – не плачет она. Дочь их красавица поздно пришла, Девичью совесть вином залила. Что тут за диво! и замуж пойдет… То-то, чай, деток на путь наведет! Кем ты, люд бедный, на свет порожден? Кем ты на гибель и срам осужден?