Русские не сдаются!

— Что ответишь, Норов? — спросил Бирон.

Вид у фаворита был такой, что я ожидал, когда он подмигнет мне, мол, не тушуйся, я спасу.

— Быть такого не могло, ваше императорское величество! Я противился вести переговоры с врагом. И не мог и помышлять о разговорах о вас, лишь токмо указав, что не можно ваше имя подвести. Тот, кто осмелился напасть на фрегат вашего величества, достоин драки, баталии, но не переговоров. Говорить с врагом потребно токмо о его сдаче и условиях мира после русской победы, — сыпал я пафосными фразами.

— Так что, господин Дефремери, лжу возводить вздумал на моего гвардейца? — смеясь, говорила государыня.

— Так, вашье вельичество, лжу возьявсти! — еще больше сгорбившись, отвечал француз.

И тут меня осенило… Да они же развлекаются! Вон как Бирон сдерживается, чтобы не заржать в полный голос! Но Дефремери… Как пошел он на такое шутовство? Это же унижение!

— Вашье вельичество, да прости уж их! — как я и ожидал, в роли примирителя выступил Бирон.

— Ты, Петруша, отправишься на Дон. Следи за тем, как там строятся лодки! Сослужишь добрую службу, забуду все! — произнесла государыня и махнула рукой, повелевая увести француза.

Нет, положительно, я вызову Дефремери на дуэль. Он слово давал мне, что не будет выступать против. А тут… Ведь для него все происходящее не было игрой. Он не просто согласился быть в роли моего губителя, по просьбе ли Бирона, или, скорее всего, еще кого-то, так как граф не должен был успеть состряпать такую комедию. Пьер Дефремери верил в происходящее и своими словами только что подписывал мне смертный приговор.

Так что он теперь враг мне.

— А ты, Норов, знай отныне, что устои в державе моей, будь во флоте, армии… Токмо лишь мне менять. Справно вышло, что фрегат не отдали и паче честь русского флота отстояли. Но и бунт был… — государыня посмотрела на меня, видимо, ожидая, что я скажу или сделаю.

— Спаси Христос, государыня, за науку! — сказал я и поклонился.

А внутри мысли разные… Доживет ли Анна Иоанновна до 1740 года, как в иной реальности? Сейчас я в этом сомневался. Но во мне кипит разум возмущенный, и он на бой меня зовет. Нужно после еще раз всё произошедшее обдумать, уже холодной головой.

— Ну! Нынче зачитывайте то, как нужно, а не как все было по правде! — потребовала русская императрица.

Нет, не такая она и глупая. Понимает, что к чему, позволяя себя обманывать. Но такой подход, как я думаю, еще хуже, чем если бы она была вовсе неспособна к размышлениям. Она может вникать в проблемы государства, хватило бы ума на многое, но не хочет этого делать.

— И тогда, следуя своему приказу, как истинный гвардеец Измайловского полка, коего командиром является славный Густав Бирон, унтер-лейтенант Норов выразил сомнение в самой возможности отдать осадные пушки ворогу… — пафосно, громогласно, величественно, будто бы объявлял выход самой Императрицы Всероссийской и прочее-прочее, слуга зачитывал непонятно кем составленную реляцию.

Но главное, что там было всё изложено таким образом, что я — действительно герой. Но и не я один. Как после такого спектакля с серьезным видом слушать официальную версию произошедшего? Можно, вон как здесь все внимают словам зачитывающего бумаги.

— И экзерциции в том деле, что были наукой от начальствующего лица, пошли на пользу в разгроме французского абордажа. Сию науку унтер-лейтенант Норов и люди, подвластные ему, получили в обучении славного майора Измайловского полка Густава Бирона… — продолжал извиваться и впихивать глобус в сову, или сову натягивать на глобус, читающий реляцию слуга.

Были упомянуты и славный Миних, и мудрое начальствующее лицо — генерал-майор Юрий Фёдорович Лесли… И для меня было неожиданно, что он уже читался как генерал-майор. Сам-то Лесли в курсе ли? Перепрыгнул через чин. Но это даже к лучшему. Лесли хорошим генералом будет, дельным, если только не станет увлекаться собственным участием впереди всех в сражениях.

Конечно же, к ситуации смогли приплести и императорского фаворита. Мол, это он меня наставлял, как нужно действовать, и говорил со мной о долге и любви к Отечеству, когда я, как и другие сопровождающие осадные орудия гвардейцы, отправлялся на войну.

Вот честно… А им самим не противно всё вот это вот? Ведь ясно, что больше половины слов, которые только что прозвучали — это какая-то казуистика или даже откровенная ложь. Но нет… Сидят, внимают, государыня даже нахмурила «брежневские» брови, вслушиваясь в слова. Понимают они все.

— Экие славные у меня слуги, полководцы и мужи-политикусы! — подобравшись на своём большом стуле, явив некую форму величия, провозгласила императрица. — И ты неплох, гвардеец! Науку от мудрых наставников внимать не каждый может, а применять ее — тем паче.

Чего? Каких же всё-таки трудов мне стоило сдержаться, не рассмеяться и не обрушиться с обвинениями и разоблачениями в сторону того же самого Бирона. Это он-то мудрый наставник? Невероятно сложно было побороть объединившиеся в коалицию юношеское безрассудство и старческую обиду — два тех качества, которые я в себе до сих пор так полностью и не изжил после приобретения новой жизни.

Но есть несколько психологических приёмов. Сейчас выдохну, посчитаю овец или Антошек, а может быть, царей да царевичей… Михаил Федорович, Алексей Михайлович, Федор Алексеевич… Так можно выиграть время, пик безрассудных порывов снизится, а мозг начнёт уже работать на логику, а не на нервы. Хотя, с учётом моей нынешней фамилии… Можно иногда и показывать свой норов.

Но явно не сейчас.

— Ну, и где же то обещанное золото Лещинского, коим ему, поганцу ляшскому, заплатили, чтобы он супротив меня пошёл? — государыня явно проявляла нетерпение.

Мне тоже было интересно, на самом деле, где те самые сундуки, что были доставлены в Петергоф. Может быть, уже кто-то проводит инспекцию содержимого? Это будет вполне ясно по пломбам и сломленным печатям.

Для честности, для того чтобы было меньше вероятностей залезть в сундуки, в которые я до того уже немного и залезал, но никому другому позволять не хотел, были поставлены пломбы. Причём они были двойными. С одной стороны сундуки были запаяны свинцом, причём на металле был произведён оттиск личной печати Миниха, с другой стороны стояла также вислоухая печать того же самого Миниха, только восковая.

— Вот, матушькья, злата твоя! — Бирон торжественно махнул рукой, указывая в сторону пешеходных дорожек, по которым на великолепных конях, таких, что я и в будущем не видывал, везли сундуки с золотом.

Кони шли натужно, несмотря на то, что каждый сундук был приторочен ко двум коням сразу таким образом, что находился посередине их, и это в какой-то степени распределяло тяжесть. Бедные животные так и норовили клониться друг к дружке, но рядом идущие конюхи подгоняли лошадей идти вперёд. И… блеск из раскрытых сундуков доказывал, что туда уже кто-то залез. И никакие печати не остановили.