Русские не сдаются!

Так и распирало попросить: «А покажи пальчиками, сколько тебе годиков!» Но чем-то она заставила меня собраться и не относиться к себе с предубеждением, что девочка — всего лишь одна из шутих императрицы. Глаза у девушки были мудрыми и с хитрецой.

— А я Дуня…

— Весьма приятное знакомство. И лестно, сударыня, правду сказать, несколько удивлён, что слухи обо мне дошли так далеко, — проговорил я с вежливой полуулыбкой, пытаясь разглядеть, шутит ли она или говорит всерьёз.

— А ты не думай, что если я маленькая, то и уши у меня короче. При дворе кто хочет выжить, тот слухами живёт, а уши аки у зайца имает, — ответила она бойко. — Такой… пригоженький красавец может и остаться при дворе. Зазнобу найти сможешь. А ты сладишь? Выживешь тут? Умеешь выживать?

И смотрит так хитро, но и вполне серьёзно. У меня даже легкий холодок по спине пробежал. Выжить при дворе? Не хотелось бы воевать в этой локации.

— Умею, — все же подтвердил я. — Только вот не всё, что умею, годится для придворных балов и интриг.

— А и не надо тебе туда. Тебе бы в полк или в море. А лучше в спальню к Анне Иоанновне, — неожиданно добавила она и, заметив моё изумление, опять звонко рассмеялась. — Шучу, шучу. Там и без тебя… В спальне государыня почивать привыкшая, а не это творить…

Авдотья сказала, по сути, крамолу — и теперь явно ждала моей реакции.

— Коли ты, дорогая знакомица, не хочешь ссоры со мной, то не говори более дурного про государыню! Нет желания забижать такую милую девицу, но придется, — сказал я то, что должно, а после поспешил вовсе тему разговора перевести. — А ещё я и фрегат вражеский взорвал, а русскому кораблю не позволил сдаться.

— Экий ты молодец-удалец! Одним взмахом семерых убивахом! — рассмеялась девушка.

Я огляделся вокруг и увидел немалое количество разнообразных людей, стоящих чуть в стороне. Собрала же императрица у себя всяко-разных — в душе прекрасных, а снаружи… Но так ведь главное же — душа, если она есть. Но никто к нам с карлицей ближе не подходил, словно все боялись.

Интересно. Может, я разговариваю с предводительницей этого сообщества особенных людей?

— А как звать-то тебя, девица-красавица? Не приличествует к тебе обращаться, как к Дуне, — решил я, наконец, узнать имя собеседницы, были подозрения о том, с кем я разговариваю.

— А я Авдотья Ивановна. Да ведь и не Авдотья, коли по чести. Да и не Ивановна… Но все едино, зови, как назвалась. Буженинова я! К вашим услугам, сударь! — сказала девушка и так смешно поклонилась, что я не выдержал и засмеялся.

До меня не сразу дошло, что, может, она мне весьма и весьма знакома. По тем историческим знаниям, что все еще оставались у меня в голове.

— Буженину, выходит, любишь? — спросил я.

— Приходится! Я всё люблю то, что любит матушка! — как-то не сильно весело ответила Прасковья.

И тут я вспомнил. Это же эта девушка и должна была выйти замуж за шута императрицы князя Голицына. Роман «Ледяной дом» я читал, там об этом безобразии в красках написано. И теперь понял, с кем именно разговариваю. С любимой шутихой Анны Иоанновны.

Можно сколько угодно говорить о том, что шуты — чуть ли не бездушные, жестокие сухие существа, и что ума у них палата. Вот только у шута может быть больше власти и возможности влиять на правителя, чем у самого умного и разумного чиновника. Вспомнить того же шута Шико, что верховодил французским королем Генрихом III.

Уж по-любому паяц при дворе, да просто ради того, чтобы выжить, должен знать и характер правительницы, и её привычки, когда она может быть доброй, а что её разозлит обязательно. И тогда можно подать абсолютно любую информацию под определённым соусом, чем и повлиять на мнение государыни.

— А что, Авдотья Буженинова, будем дружить с тобой? — скорее, в шутливой форме спросил я.

— Ты всё же шустрый! Ко мне в друзья князья просятся, кваском заманивают… Но и отчего же мне не подружиться с пригожим отроком, так, еще не ставшим генералом? Но больно хорош ты ликом и статями… Буду другом, — сказала Прасковья [о князе с квасом — отсылка к князю Голицыну, бывшему шутом и квасником у Анны Иоанновны].

— Так, а если друзья мы с тобой, так подскажи, как правильно вести себя с императрицей, что говорить, а чего, может, не следует! — поспешил я воспользоваться новым знакомством.

— Всем вам, пригожим, лишь одно от калмычки Бужениновой потребно, все на честь девичью посягаете…

Я выпучил глаза, удивляясь словам калмычки-карлицы. Правильно же я расценил, что она намекает на близость?

— Ха-ха-ха! — заливисто рассмеялась Буженинова. — Коли ты о том, что я про симпатию со мной молвлю, так и не против же. Только нужно благословение матушки взять да в храме обвенчаться. А уж после…

Мне было сложно скрыть свои опасения. Врага в бою я не боялся, но теперь понимал — из каждой шутки может родиться не то что правда., а и судьба. И такое вот желание любимой шутихи императрицы было воплощено в реальности, история знает это. Прасковья захотела замуж — получила в женихи себе князя Голицына, шута, униженного аристократа.

Чтобы и меня вот так вот, не спросив, сосватали и превратили в штатного циркача? Нет, я буду драться, но этого не допущу. Пусть погибну, но с честью.

— Токмо не проси ничего сам, а если что предложит матушка, то покажи ей, родимой, что лепшей милости и выдумать неможно, — объясняла мне прописные истины карлица Буженинова.

Я не стал перебивать девушку. Говорит — и хорошо, что это мне как раз-таки всё понятно. В голове всплыли слова из бессмертного, но ещё не рождённого произведения «Мастер и Маргарита»: «Никогда и ничего не просите, сами предложат и все дадут».

— А вон и за тобой уже идут, пригожий! Ливрейного Никодима отправили, — сказала Прасковья, рукой указывая в сторону парка.

Девушка и сама ретировалась так быстро, что я чуть уловил. Лихо бегает на своих двоих.

— Господин Норов, прошу следовать со мной! — с еле уловимым немецким акцентом сказал слуга и указал рукой в сторону Финского залива и дворца Монплезир.

Мы спустились по лестницам вдоль фонтанов, проследовали дальше. Я старался быть строгим и не смотреть по сторонам, но это было сделать сложно. Ну как не посмотреть на благородного оленя, привязанного верёвкой к одному из деревьев и грациозно, будто бы он хозяин положения, вышагивающего в пределах длины привязи?

Или как не посмотреть на павлинов? Цесарок? Я уже не говорю о том, что, как ни старайся, но взгляд всё равно приковывается ко всем тем людям, которые наполняли парк. И не было ни одного человека, который бы сразу же не показался несколько… нескладным. Но не хочется мне их называть уродами.

У продолговатого, словно крепость, дворца Монплезир, немногим отличавшегося от того, что я видел в будущем, рос дуб. Как раз на том месте, где в будущем экскурсоводы показывали дуб, якобы посаженный самой Екатериной Великой. А вот он, красавец — и не Пётр ли посадил это дерево?