Русский агент Аненербе

Пятое, с помощью лагерного психиатра провести психологические исследования, куда войдут беседы, тестирования, наблюдение и анализ ее реакций на символы и руны. Здесь же выявить лингвистические особенности и, если они будут представлять интерес сделать запись речевых особенностей.

И еще в конце составить кучу прочей научной документации: возможного генеалогического древа, картографирование мест проживания, анализ социальных связей и изучение культурного фона, и прочие исследования

«Черт побери, работы предстоит вал. И похоже одним днем не обойтись… Но единственный вопрос — почему ее поместили в концентрационный лагерь? Насколько я знаю нацисты очень трепетно относились к колдуньям и ведьмам, называя их древними матерями немецкого народа, которых незаслуженно уничтожали христианские священники. С ней-то что не так? Протащили через гестапо, а потом отправили в самый ад адище», — думал он, и решил найти себе занятие, чтобы не думать о своей поездке.

Лебедев посмотрел в окно.

По мере удаления от центра города пейзаж менялся: многоэтажные дома сменились частными, потом потянулись промышленные окраины. Наконец машина выехала на автобан, ведущий к Ораниенбургу. По обочинам дороги иногда встречались зенитные позиции, замаскированные ветками типичный элемент пейзажа воюющей страны. Над головой даже пролетала пара мессершмиттов, патрулирующих небо над столицей.

— Парни на чеку! — весело хмыкнул Густав, — Не дадут спуску проклятым англичашкам.

Лебедев достал из портфеля дневник Франца Тулле, и чтобы хоть как-то отвлечься от мрачных переживаний, связанных с работой в концлагере, и погрузился в чтение…

Глава 10

Я шёл в предрассветной дымке к высокогорному монастырю Нечунг. С самого первого шага я ощутил, что что-то изменилось вокруг для меня: время замедлилось, погрузив всё вокруг в кристально чистое эхо пустоты. По дороге я встретил яка. Он смотрел на меня удивительным, осмысленным взором и, повернувшись, повёл меня к монастырю, где в клубах благовоний начинается таинство, которое на протяжении веков связывает мир людей с миром духов.

У входа меня встретили монахи в шафрановых одеяниях. Они, бормоча молитвы и мантры, проводили меня внутрь. Там некоторые из них уже неспешно раскладывали ритуальные предметы, пока первые лучи солнца ещё только золотили вершины окружающих гор. И вот тяжёлые двери внутреннего святилища закрылись.

Избранный медиум — оракул Нечунг, ещё очень юный мальчик — в уединении готовился стать сосудом для божества Дордже Драгдена, главного защитника тибетского буддизма. Удивительно, как сосредоточено его лицо, а взгляд обращён внутрь, несмотря на столь юный возраст. Перед ним помощники почтительно разложили священные одеяния: тяжёлый церемониальный костюм. Мне говорили, что его вес — более тридцати килограммов. Он расшит драгоценными камнями, золотыми нитями и увенчан массивным серебряным шлемом с пятью знамёнами, символизирующими защитных божеств.

Тени от масляных лампад плясали по стенам рукотворной пещеры Дрепунг, превращая лица монахов в гримасы демонов. Я сидел на коленях перед мальчиком-медиумом, которому предстояло вещать от имени духа Дордже Драгдена. Этих медиумов готовят с раннего возраста с помощью специальных изнурительных практик и ежедневных заклинаний. Сама же традиция оракула Нечунг уходит корнями в далёкие древние времена Тибета. Хотя официально оракул был институционализирован в XV веке и с тех пор стал важной частью государственного аппарата. Ничто не влияет на Далай-ламу так, как оракул Нечунг.

Ритуал начинается с очищения. Сначала оракула погружают в ледяные воды священного источника, пока монахи нараспев читают древние мантры. Затем его тело вытирают белоснежными хлопковыми тканями и умащивают освящёнными маслами. На глаза и губы наносят особые составы из минералов и трав, собранных при полной луне в определённые дни года.

В святилище воздух сгустился от дыма можжевельника и сандала. Оракула облачили в многослойные одежды: сначала — шелковые одеяния, затем — тяжелую парчу, наконец — церемониальную броню. Каждый элемент одежды сопровождался особыми молитвами, произносимыми шёпотом на древнетибетском. Звуки ритуальных инструментов начали нарастать, подобно горному водопаду — глубокий гул длинных дунгченов, пронзительные звуки гьялингов, ритмичные удары больших храмовых барабанов слились в единый стройный гул, в котором не было ни музыки, ни нот, но эта какофония пронзала пространство, заставляя вибрировать всё — от клеток организма до камней под ногами. Монахи двигались в сложном танце, создавая живую мандалу вокруг медиума.

Оракул взял в руки священный дордже (ваджру) и колокольчик — символы просветлённой мудрости и сострадания. Он начал дышать особым образом — сначала глубоко и медленно, постепенно ускоряя ритм, пока дыхание не стало частым и поверхностным. Его глаза оставались полуприкрыты, взгляд обращён внутрь, туда, где сознание встречается с божественным.

Особый монах повязал вокруг его головы красную шёлковую ленту, затянул её особым узлом, чтобы направить энергетические потоки к «третьему глазу». На шею ему возложили тяжёлое ожерелье из бирюзы, кораллов и жёлтого янтаря — символ власти над пятью элементами.

Старший монах трижды обошёл оракула, разбрызгивая вокруг него освящённую шафрановую воду из серебряного сосуда, и очертил границу между мирами. Затем он поднёс к лицу медиума дымящуюся чашу с отваром священных трав — оракул глубоко вдохнул пары, его зрачки расширились так, что в их чёрной бездне я увидел собственное отражение. Дыхание мальчика участилось ещё больше.

По мере нарастания ритма барабанов оракул начал раскачиваться — сначала едва заметно, потом всё сильнее. На его лбу выступили крупные капли пота, несмотря на холод высокогорного храма. Внезапно глаза закатились, оставив лишь белки. Тело напряглось, словно натянутая тетива.

Я понял, что кульминация близка… На голову оракула водрузили массивный шлем с пятью знамёнами. В этот момент его тело будто пронзила молния — он вздрогнул, издал нечеловеческий звук и выгнулся дугой. Лицо исказилось, черты заострились, на губах выступила пена. Помощники-монахи подхватили его под руки, когда он начал судорожно дрожать, чтобы он не рухнул на пол.

В священной тишине, наступившей после удара гонга, оракул резко выпрямился и широко раскрыл глаза…

Клянусь, это уже был не взгляд человека — в его расширенных зрачках отражались иные миры. Тело медиума теперь стало лишь сосудом для духа Дордже Драгдена, и начался священный диалог между мирами, когда устами человека говорит божество, а смертные могут задавать вопросы о судьбах Тибета, мира и получать ответы из потустороннего.

Так сквозь века и поколения передается древняя традиция, где граница между физическим и духовным становится проницаемой, а человек — мостом между мирами.

Когда последний из тибетских монахов отошёл от оракула, я шагнул вперёд. Медиум казался измождённым — лицо покрылось тонкой плёнкой пота, дыхание было тяжёлым и прерывистым. Но глаза… глаза сияли неземным светом, отражая присутствие древнего божества-защитника.

— Приветствую тебя, Дордже Драгден, хранитель тайн и защитник Дхармы, — произнёс я на тибетском, склоняясь в глубоком поклоне. — Я пришёл издалека, чтобы задать вопрос великой важности.

Оракул повернул голову ко мне, иностранцу, с неестественной резкостью. Когда он заговорил, его голос звучал словно несколько голосов одновременно — низкий, раскатистый, с вибрирующими обертонами, от которых по моей спине пробежала холодная дрожь.

— Спрашивай, — голос Дордже Драгдена гудел, как землетрясение, сотрясая воздух.

Я с трудом подавил дрожь в руках. Моя одежда, пропитанная запахом снега и пота, внезапно показалась мне слишком тяжёлой.

— Я знаю, кто ты, человек Запада. Знаю, зачем ты пришёл ещё до того, как ты открыл рот. Твои мысли подобны кострам на склоне горы в ясную ночь.