Русское литературоведение XVIII–XIX веков. Истоки, развитие, формирование методологий: учебное пособие

Во второй книге, в которой собраны многочисленные не опубликованные при жизни ученого рукописи, представлены, с одной стороны, исследования в области поэтического иносказания – вопросы метафоры, метонимии, синекдохи, гиперболы и др.; материалом исследований Потебни были произведения Н.В. Гоголя («Ревизор», «Невский проспект», «Портрет», «Мертвые души» и др.), роман А.С. Пушкина «Евгений Онегин», произведения древнерусской литературы («Слово о полку Игореве»), славянские источники и др. Вторую группу трудов составили труды Потебни по проблемам мифа и вопросам его формирования, характера «мифического» (мифологического) мышления и др.; ученый рассмотрел первичные исторические мифы и вторичные календарные мифы и обряды.

Труды Потебни отразили движение науки 2-й половины XIX века, и о нем «в современной филологической науке непременно упоминают, когда говорят <…> о мифологическом, культурно-историческом и сравнительно-историческом направлениях в филологии» [149] . Однако поскольку на протяжении всей своей жизни Потебня занимался проблемами психологии – мышлением, восприятием, усвоением и др., то его ученики Д.Н. Овсянико-Куликовский, А.Г. Горнфельд, В.И. Харциев, Б.А. Лезин и др. способствовали тому, чтобы научную деятельность ученого связали с психологическим направлением в литературоведении. В дальнейшем труды Потебни, и в первую очередь его теории «внутренней формы слова» и «внутренней формы искусства», окажут значительное влияние на развитие идей научно-формальной школы. Хотя некоторые представители ОПОЯЗа полемически открещивались от Потебни [150] , объективно они в своих исканиях занимались тем, что Потебня определил как «внутреннюю форму искусства».

149

Муратов А.Б. Теоретическая поэтика А.А. Потебни // А.А.Потебня. Теоретическая поэтика: Учеб. пособие. 2-е изд., испр. М.; СПб, 2003. С. 22.

150

Например, В.Б. Шкловский в статье «Искусство как прием».

Определяя место ученого в науке, Ю.Н. Тынянов в рецензии на книгу Т. Райнова «Александр Афанасьевич Потебня» (1924) писал о «гениальности Потебни», об «огромном значении» его трудов «как в области лингвистики, так и в области теории литературы»: «новые течения в обеих областях не обходят его, а или отправляются от него, или так или иначе определяют свое к нему отношение» [151] .

АНАЛИЗ НАУЧНОГО ТВОРЧЕСТВА

В монографии «Мысль и язык» (1862) Потебня исследовал «вопрос об отношении мысли к слову» (17) [152] . Ученый подчеркивал, что в самой мысли существует «многое, не требующее языка»; «как в жизни лица <отдельного человека>, так и в жизни народа должны быть явления, предшествующие языку и следующие за ним» (51, 52). В результате, язык – это «переход от бессознательного к сознательному» (52–53). Развивая эту логику, Потебня обращался к вопросам психологии, поскольку он был убежден, что «нас действительно преследует необходимость искать причины душевных явлений» (56), и рассматривал чувственные восприятия.

151

Тынянов Ю.Н. Т. Райнов. «Александр Афанасьевич Потебня» // Ю.Н. Тынянов. Поэтика. История литературы. Кино / Отв. ред. В.А. Каверин и А.С. Мясников; подготовка изд. Е.А. Тоддеса, А.П. Чудакова, М.О. Чудаковой. М., 1977. С. 167.

152

Здесь и далее монография А.А. Потебни «Мысль и язык» цит. по: Потебня А.А. Слово и миф / Сост., прим. А.Л. Топоркова; отв. ред. А.К. Байбурин. М., 1989 (Приложение к журналу «Вопросы философии»). М., 1989.

Потебня разграничивал «язык чувства», который связывает с междометиями – «непосредственным обнаружением» чувств, и «язык мысли» – «слова в собственном смысле» (88) и выдвинул положение о «внутренней форме» слова. Ученый подчеркнул: «Нетрудно вывести из разбора слов какого бы ни было языка, что слово собственно выражает не всю мысль, принимаемую за его содержание, а только один ее признак» (97; курсив мой. – М.Л.). Вследствие этого Потебня различал два содержания: одно – «объективное», «ближайшее этимологическое», которое «всегда заключает в себе только один признак», а другое – «субъективное», в котором «признаков может быть множество» (98).

Ученый указывал: «Первое есть знак, символ, заменяющий для нас второе», и призывал «убедиться на опыте», что «произнося в разговоре слово с ясным этимологическим значением, мы обыкновенно не имеем в мысли ничего, кроме этого значения» (8). В качестве одного из примеров Потебня рассмотрел слово «облако», которое означает «для нас только "покрывающее"»: облако – облекать (98). Вывод, который делает ученый, сформулирован следующим образом: «Первое содержание слова есть та форма, в которой нашему сознанию представляется содержание мысли. Поэтому, если исключить второе, субъективное, и, как увидим сейчас, единственное содержание, то в слове останется только звук, то есть внешняя форма и этимологическое значение <…>. Внутренняя форма слова есть отношение содержания мысли к сознанию; она показывает, как представляется человеку его собственная мысль» (98). Следовательно, по логике рассуждений ученого, именно «внутренняя форма» слова конкретизирует и уточняет мысль.

Таким образом, в теории «внутренней формы слова» Потебни изучается цепочка: «действительность – мысль (которая организует понимание действительности) – слово (которое формирует мысль)». С точки зрения своих коммуникативных функций, слово двучленно: это, с одной стороны, членораздельный звук (форма) и, с другой стороны, чувственное восприятие (содержание, значение), которое этот звуковой ряд обозначает. Но по сути выводов Потебни, слово трехчленно: 1) членораздельный звук – внешняя форма слова, 2) внутренняя форма и 3) значение (содержание).

Эта структура показана на схеме.

Внешняя форма слова обеспечивает распознавание определенного значения на коммуникативном уровне; внутренняя форма выступает как способ передачи множества значений, и употребление слова в одном из значений зависит от психологического состояния говорящего и адресата.

Художественное слово, по Потебне, носит символический характер. Иллюстрацией этого положения может стать анализ какого-либо произведения, и прежде всего из круга произведений русских символистов, на которых учение о внутренней форме слова оказало значительное влияние.

О Обратимся к стихотворению А.А. Блока «О доблестях, о подвигах, о славе…» (1908) и проведем его анализ. Произведение носит автобиографический характер: оно написано после драматических переживаний, связанных с семейными обстоятельствами (взаимным увлечением А. Белого – друга Блока и его жены Любови Дмитриевны). Однако те традиции российской интеллигенции, которые обозначает поэт в первой строфе, имеют гораздо более широкое значение. Блок создает образ Дома, и только перед лицом (в данном случае скорее фотографией, чем живописным портретом) близкого и дорогого человека, «сияющем» в раме (скорее на столе, чем на стене), есть надежда сохранить свою живую душу, остаться самим собой и забыть о суете, о карьерных соображениях – «О доблестях, о подвигах, о славе».

Вторая строфа начинается с противительного союза «но», и тем самым поэт обозначил катастрофу в человеческих отношениях: возлюбленная (в данном случае жена) покинула дом, отдав «свою судьбу другому», и лирический герой в ответ на этот шаг, разрушивший семью, снимает с руки обручальное кольцо. Кольцо, брошенное «в ночь», становится первым символическим знаком потерянности, дезориентированности, утраты главных и определяющих ценностей. Этот факт поэт подчеркивает интонационно: в строке «И я забыл прекрасное лицо», когда ощущается сознательное волевое действие, – герой заставляет себя забыть любимую.

Для героя начинается новая жизнь, в которой больше нет радости, и дни летят, «крутясь проклятым роем». Но даже в храме герой говорит не со Всевышним, а с любимой, воспринимая происходящее трагически: герой зовет возлюбленную, «как молодостью свою», т. е. понимая, что прошлого не вернуть никогда. Трагическое ощущение ситуации Блок усиливает с помощью ввода противительного союза «но» внутрь строки: «Я звал тебя, но ты не оглянулась, / Я слезы лил, но ты не снизошла».

Безоговорочность решения возлюбленной героя определена портретными (синий плащ) и пейзажными (сырая ночь) деталями. Эти два словосочетания, состоящие из обыденных слов «плащ», «ночь», «синий», «сырая», представлены поэтом дважды – в рядом стоящих строфах, четвертой и пятой, и этот прием можно принять за неудачу в выборе художественных средств.

Однако эти детали могут стать ярким подтверждением положений теории Потебни, указывающим на то, как в обычных словах поэт, в данном случае Блок, создавая образ, в полной мере обнаруживает полисемию каждого их этих слов.

Обратимся к образу, выраженному словосочетанием «синий плащ». Во-первых, любой артефакт [153] в лирике, в наибольшей, по сравнению с другими родами литературы, отрицающей указание на предметность и несовместимой по своей природе с сюжетикой, условен. Блок одевает свою героиню в плащ, а не как-либо иначе именно потому, что плащ – изначально одежда без рукавов и поэтически-условно обозначает закрытость человека, его сосредоточенность на себе, его неспособность, неумение и/или нежелание услышать Другого – пусть даже самого близкого. Во-вторых, Блок задает колористическое решение, указав на синий цвет плаща. Это определяется не только интересами ритма, согласно которому в строку «Ты в синий плащ печально завернулась» можно поставить и «белый» (что вызовет реакцию недоумения), и «красный» (что вызовет удивление), и «желтый» (что вызовет смех), но не только. «Серый» и «черный», которые тоже укладываются в ритм, хорошо, на первый взгляд, могут быть соотнесены со значением слова «печально». Однако Блоку не нужен ни серый цвет – «никакой», ни черный – цвет либо траура, либо элегантности. Только синий цвет указывает на внутреннюю сконцентрированность на определенных проблемах и внешнюю сдержанность.

153

Артефакт – то, что создано не природой, а руками человека (лат. arte искусственно + factus сделанный).