С мыслями о соблазнении

– Последние ваши вещи прибыли из Швейцарии, сэр, - выпрямившись,

объяснил он. – Мистер Уилтон решил, что вы, должно быть, пожелаете все

осмотреть, прежде чем мы унесем их в мансарду.

Себастьян понятия не имел, что могло находиться в коробках, потому как всеми

сборами занимался Аберкромби. Но коль скоро он дома уже месяц, вряд ли

содержимое сих ящиков и чемоданов могло понадобиться ему прямо сейчас. С

другой стороны, почему бы и не осмотреть их? Раз уж все равно пока нечем

заняться.

Он кивнул, и лакей удалился. Себастьян снял пиджак, расстегнул запонки,

закатал рукава и принялся за работу.

Чемоданы были забиты старой одеждой. В первых двух ящиках лежали книги, в

третьем – различные канцелярские принадлежности. В четвертом он обнаружил

свою печатную машинку.

Сидя на корточках, он рассматривал потрепанный, некогда любимый

«Крэнделл». Черная эмаль была поцарапана и потерта тут и там, а

перламутровая инкрустация облупилась, но в целом, он был на удивление в

хорошем состоянии для машинки, на которой стучали – порой с варварским

исступлением - каждый божий день на протяжении десяти с лишним лет.

Он смотрел на нее и не чувствовал ничего. Странно. Когда-то эта печатная

машинка была самой ценной его собственностью, а теперь, глядя на нее,

Себастьян ощущал лишь любопытную отстраненность, словно столкнулся на

улице с кем-то, кто окликнул его как старого знакомого и которого он даже не

узнал.

Двумя руками он вытащил машинку из ящика. Под ней находилась стянутая

бечевкой, пожелтевшая стопка бумаги – какая-то старая рукопись. Себастьян

застыл с машинкой в руках, уставившись на кипу страниц, угнездившуюся

среди клочков соломы и изорванной мешковины, использованных для упаковки

ящика.

«Очень старая рукопись», - подумал Эврмор, заметив строчки, выведенные его

собственной рукой.

– «Он отправился в Париж», - негромко прочитал заглавие Себастьян. В голове

шевельнулось смутное воспоминание, и он рассмеялся: – Бог ты мой.

Это был его первый законченный роман. Граф отставил машинку в сторону,

вытащил стопку бумаги из ящика и тут же мысленно унесся обратно в те

времена, когда написал эту книгу, когда все еще только начиналось.

То лето, после окончания Итона и до начала учебы в Оксфорде, он впервые

провел за границей – в Париже. Там он мог писать, не опасаясь отцовского

презрения и порицания. Когда он сидел в тамошних кафе, его перо исступленно

носилось по этим самым страницам, слово за словом лилось из него, его

семнадцатилетнее сердце было таким жаждущим, а написанные строки - столь

шероховатыми. Он думал не о сюжете и диалогах, а лишь о том, чтобы

изложить на бумаге историю, родившуюся у него в голове. Но стоило дойти до

конца, как Себастьян осознал, что она недостаточно хороша для публикации. Он

убрал рукопись подальше, уехал в Оксфорд, а потом и вовсе про нее позабыл.

Шел последний год его обучения в университете, когда Себастьян принялся за

вторую рукопись, с куда большим старанием, нежели в первый раз. Теперь он

был уверен, что каждое слово должно быть отточено, ибо намеревался

преуспеть на литературном поприще и доказать, что отец не прав. На

завершение той рукописи ушло три года, и все равно она не была достойна

публикации, но Филипп убедил его отправить роман их общему другу Марлоу,

в ту пору лишь начинавшему издательское дело. Гарри купил книгу и

опубликовал – так началась писательская карьера Себастьяна.

Затем последовали другие, чрезвычайно популярные, романы с дюжиной

рассказов и тремя успешными пьесами в придачу. Литературное признание

вкупе с финансовым благосостоянием пролились на него дождем, и хотя отец

презирал его профессию и из-за этого отрекся от него, Себастьяну надоело

переживать о том, что тот подумает. Он купил «Крэнделл» и разъезжал с ним по

всему миру, путешествуя и творя, он воплощал в жизнь свою давнюю мечту.

Но мечта имела цену. Новая история давалась тяжелее предыдущей. С каждым

годом его творения становились все банальнее, а сам процесс мучительнее, до

тех пор пока Себастьян и вовсе не смог игнорировать бесконечный парад

самокритичности, до тех пор пока ему не пришлось через силу выдирать из себя

каждое слово. Но потом он открыл для себя кокаин, и кокаин изменил все.

Поначалу он казался безвредным, всего лишь забавный эксперимент в одном из

парижских салонов. Но позже, живя в Италии, Себастьян обнаружил, каково

писать под действием наркотика, и кокаин превратился в волшебный эликсир,

побеждающий разрушительную неуверенность, ставшую чумой для его

творчества. С наркотиком любимое занятие опять приносило радость, писалось

столь легко и волнующе, будто он вновь проживал то первое лето в Париже, а

следом наступил самый плодотворный период его карьеры, ознаменовавшийся

созданием еще шести романов и четырех пьес.

Эвермор не мог сказать точно, когда именно все пошло наперекосяк, когда

опьяняющая радость от творчества на кокаине превратилась в зависимость от

самого наркотика. Писательство из главенствующей страсти его жизни стало

утомительной обязанностью, мешавшей развлекаться. Италия, вместо того

чтобы служить источником вдохновения, обратилась бесконечной чередой

гулянок и женщин, с эликсиром, на поверку оказавшимся далеко не

волшебным.

Себастьян отложил рукопись и вновь обратил внимание на «Крэнделл».

Пробежавшись кончиками пальцев по верхнему ряду клавиш, он вспомнил тот

роковой день во Флоренции три года тому назад, когда он написал «Девушку с

красной сумочкой». Всего лишь за сутки он настрочил комедию из трех