С ними по-хорошему нельзя

Раздалось еще несколько выстрелов, но пули пролетели мимо дилетантствующих похоронщиков, которые в два счета взлетели по ступенькам и ринулись в темный зияющий проем. Кэллехер бросился к своему "максиму" и выпустил наугад несколько очередей. Гэллегер, захлопывая дверь, успел заметить покачивающуюся на лиффийской воде тачку.

XXX

Началась перестрелка, и Кэллинен задумался о своих дальнейших действиях. Сидя на корточках и сжимая коленями ружье, он дремал перед дверью маленького кабинета, в котором они решили - в результате долгих бестолковых споров заточить пленницу; Кэллинен не видел особой необходимости в своем бдении перед этой дверью; своим долгом он считал сражаться, а не сторожить. А еще ему очень хотелось узнать, что же там все-таки происходит. Он поднялся, потоптался в нерешительности, повернул ручку и легонько толкнул дверь. Лунный свет слабо освещал комнату. Кэллинен начал вглядываться, различил письменный стол, кресло, стул. Тут в окно угодила шальная пуля, стекло разбилось вдребезги. Кэллинен инстинктивно распластался на полу, затем осторожно поднял голову и заметил англичанку, которая, прильнув к стене у окна, очень внимательно следила за тем, что происходило на улице.

Перестрелка затихла, Кэллинен выпрямился и тихо спросил:

– Вы не ранены?

Она не ответила. Даже не вздрогнула. В этот момент раздалось четырехсложное "бултых".

– Что там случилось?
– спросил Кэллинен, не двигаясь с места.

Продолжая очень внимательно следить за тем, что происходит на улице, она поманила его пальцем. В этот момент перестрелка возобновилась, Кэллинен, приближаясь осторожно, по стеночке, услышал, как пробежали двое, как хлопнула дверь на первом этаже, как застрочил пулемет Кэллехера. Он стоял теперь совсем рядом с Герти. Она нащупала его руку и очень сильно ее сжала. Из-за ее плеча он бросил взгляд на улицу. Он увидел набережную с наваленными штабелями, мост ОТКоннела и, наконец, вяло текущую Лиффи, которая уносила к своему устью покачивающуюся тачку.

– Что там случилось?
– переспросил он очень тихо.

Она продолжала сжимать его руку. Другой рукой он держал ружье. Сражение продолжалось, хлопали выстрелы. Кэллинен начал подумывать о своем личном участии в перестрелке.

– Отпустите руку, - прошептал он на ухо Герти.

На этот раз она повернулась к нему.

– Что они с ней сделали?
– спросила она.

– С кем?

– С той девушкой?

Разговаривали они шепотом.

– С какой девушкой?

– С той, которая лежала на мостовой.

– А! Та, которую подстрелили англичане? Одна из ваших.

– Они сбросили ее в Лиффи.

– Ну да.

– Но до этого на ней кто-то лежал, один из ваших.

– И что же он делал? Лежа на ней?

– Не знаю. Он дергался.

– Ну и что?

– Не знаю. А другой, еще один из ваших, бежал и толкал тачку.

– И что?

– Они сбросили трупы в Лиффи.

– Возможно. Ну и что?

– Все эти "бултых". Я все видела. Я все слышала. А сэра Теодора Дюрана вы тоже умертвили?

– Директора?

– Да.

– Думаю, что да.

– Его они тоже сбросили в Лиффи вместе с привратником и со служащей, лежа на которой дергался ваш соратник.

– И что дальше?

– Дальше?

Она посмотрела на него. У нее были удивительно голубые глаза.

– Не знаю, - добавила она.

И положила свою руку ему на шестеринку.

– Посмотрите, как загробная тачка, покачиваясь, увлекается течением Лиффи к Ирландскому морю.

Он посмотрел. Действительно, тачка плыла по реке. Он хотел сказать, что видит ее, но только тихо простонал. Рука, возложенная на шестеринку, по-прежнему там возлежала, неподвижная и даже чуть-чуть давящая; рука не совсем маленькая, скорее пухлая и начинающая понемногу согревать даже через ткань одежды. Кэллинен не смел пошевелиться, но тело подчинялось волеизъявлениям не целиком, отдельные части восставали.

– Да, да, - выжал из себя он, - плывет тачка.

Герти провела рукой по дышлу человеческой брички, сотрясаемой происходящим до глубины души.

– А почему вы не убили меня?
– спросила она.

– Почему не протащили по мостовой и не сбросили в воду, как ту, другую?

– Я не знаю, - пробормотал Кэллинен, - я не знаю.

– Вы убьете меня, да? Вы убьете меня? И вы сбросите меня в речку, как и мою коллегу, как сэра Теодора Дюрана, который меня так почтительно любил?

По ее спине пробежала дрожь; она нервно, но достаточно крепко сжала то, что держала в руке.

– Вы делаете мне больно, - прошептал Кэллинен.

Он отстранился и отошел на один, потом на два, но не на три шага назад. Силуэт Герти вырисовывался в окне на фоне неба. Она не двигалась, ее лицо было обращено в сторону Лиффи. Нежный ночной бриз играл ее волосами. Вокруг головы сияли звезды.

– Не стойте у окна, - сказал Кэллинен.
– Британцы вас обстреляют, вы представляете из себя слишком хорошую мишень.

Она повернулась к нему, силуэт исчез. Теперь они оба были погружены во мрак.

– Так что, - сказала она, - вы намерены установить республику в этой стране?

– Мы вам только что это объяснили.

– И вы не боитесь?

– Я солдат.

– Вы не боитесь поражения?

Он чувствовал, что она смотрит в его сторону. Она находилась в двух - не больше - шагах от него. Кэллинен начал медленно и очень тихо отходить назад. При этом он заговорил громче для того, чтобы она не догадалась об увеличивающемся между ними расстоянии:

– Нет, нет, нет и еще раз нет.

Он прибавлял громкости своему голосу с каждым шагом назад. Пока не уперся спиной в стену.

– Вас победят, - возразила Герти.
– Вас раздавят. Вас... вас...

Кэллинен поднял и вскинул винтовку. Конец дула заблестел в темноте.

– Что вы делаете?
– спросила Герти.

Он не ответил. Он попытался представить себе, что сейчас произойдет, но у него ничего не вышло; блестящее дуло неуверенно дрожало.

– Вы сейчас меня убьете, - сказала Герти.
– Но это решение вы приняли в одиночку.

– Да, - прошептал Кэллинен.

Он медленно опустил винтовку. Зря Маккормик оставил в живых эту сумасшедшую, но он, Кэллинен, не имел права ее пристрелить. Он поставил винтовку в угол. Поболтал свободными руками. Герти приближалась к нему, вытянув руки, на ощупь, в темноте. Она оказалась довольно высокой, поскольку ее пальцы уткнулись ему под мышки. Пиджак Кэллинена был расстегнут, а жилетку он не носил. Герти принялась тискать ему бока, постепенно спускаясь к талии. Руки Кэллинена обняли англичанку. Она залезла под пиджак, обняла его, прижалась к нему, лаская мускулистые лопатки. Затем одной рукой проследовала вдоль костлявого и узловатого позвоночника, а другой начала расстегивать рубашку. Ее ладони скользили по влажной коже ирландца, под ее пальцами перекатывалась грудь колесом. Она потерлась лицом о его плечо, пахнущее порохом, потом и табаком. Ее волосы, светлые и мягкие, щекотали лицо мятежника. А некоторые залезли даже в ноздри. Ему захотелось чихнуть. Он чихнул.

– Ну и дурачина же ты, совсем как король Англии, - прошептала Герти.

Кэллинен думал то же самое, так как, с одной стороны, он был невысокого мнения о британском монархе, а с другой - считал чудовищной провинностью и явной глупостью держать в своих объятиях англичанку - причину всех несчастий его нации и этого чертова мятежа-восстания. Без нее все было бы так просто в этом маленьком почтовом отделении. Стреляли бы по британцам, пиф-паф, шагали бы прямиком к славе и к пиву "Гиннес" или же в противном случае к героической смерти, и вот на тебе, эта дурочка, эта дуреха, эта дурища, эта бестолочь, эта паразитка, эта мымра заперлась в уборной в самый важный и трагический момент, и попала к ним в руки - по-другому и не скажешь, - и оказалась для них, инсургентов, обузой моральной, физически невыносимой и, может, даже спекулятрисной.